— А она похожа на панну Клару?

— Я ее не видела, но Люци ею довольна. А если она к тому же и красива, берегитесь, пан граф!

Трестка удивленно воззрился на нее:

— Voila une idйe! Я никогда не смотрю на особ такого рода.

— А я бы хотела, чтобы вы влюбились именно в нее.

— Единственное, что я могу — оценить ее, указав все ее пороки.

— Пан граф! О женщинах в таком тоне не говорят!

— Об учительницах можно.

— Нет, и о них нельзя. К тому же панна Рудецкая из хорошей семьи…

— Т-с-с! Они идут! — прервал ее граф и, поправив пенсне, обратил взор к двери.

Вошли Стефа с Люцией и Вальдемар. У Стефы потемнело в глазах — столько лиц обратилось к ней, столько испытующих глаз. Она стояла, словно у позорного столба.

Все разговоры смолкли. Критические взгляды всех без исключения скрестились на молодой учительнице. Пани Эльзоновская взглянула на нее глазами-щелочками и довольно небрежно повела рукой, коротко бросив:

— Панна Рудецкая.

Несколько голов слегка кивнули. Смущенная Стефа отдала общий поклон, не зная, как держаться. Впервые она так болезненно ощутила свое положение. И простить себе не могла, что согласилась прийти сюда. Владей она собой меньше, разразилась бы рыданиями.

Но к ней уже спешил Вальдемар. Явно взволнованный, он тем не менее казался совершенно спокойным, подал ей руку и изысканно поклонился:

— Разрешите, я представлю вас моей бабушке. Стефа машинально подошла к стоявшему поодаль канапе. Подняв глаза, она увидела благородное лицо пана Мачея и величественную, аристократическую фигуру княгини.

Вновь зазвучал низкий голос майората:

— Дорогая бабушка, разреши представить тебе Стефанию Рудецкую, о которой ты столько слышала от Люции.

Княгиня встала с канапе и, подавая Стефе руку, сказала с располагающей к себе улыбкой:

— Очень рада. В самом деле, Люция столько о вас рассказывала. Она вами очарована.

Стефа, охваченная благодарностью и удивительным приливом надежды, наклонилась и поцеловала руку старушки.

В глазах княгини появилось удивление. Улыбнувшись, она прикоснулась губами к волосам девушки, потом села и показала ей место рядом с собой.

Поведение майората и благожелательность к Стефе княгини произвели на присутствующих неожиданное впечатление. Гости удивленно переглядывались.

Княгиня Подгорецкая встала навстречу какой-то гувернантке и подала ей руку?! Мир рушится! Особенно недоумевали граф Трестка и графиня Чвилецкая. Глядя на княгиню, беседующую с учительницей, графиня пожимала плечами. Она сердилась, что Вальдемар не ей первой представил Стефу. До Стефы графине не было никакого дела — но как посмел майорат так пренебречь ею, графиней Чвилецкой? Как мог он забыться настолько, чтобы вести под руку эту гувернантку?!

Графиня, бросив на Стефу злой взгляд, принялась шептать что-то мужу, сидевшему, словно мумия. Пани Идалия расслышала только одно слово: «maоtresse»[16], но притворилась, что не слышит, лишь нервно повела бровью, заканчивая разговор с соседом.

Тем временем панна Рита, пересказывавшая за малым столиком Михоровскому разговор с графом, услышала от майората похвалу ее коням. Граф стал беседовать с ним, а Рита подошла к княгине, и, энергично подав руку Стефе, с веселой улыбкой сказала:

— Поскольку нас никто не познакомил, я сама свершу церемонию, Вы обо мне наверняка еще не слышала, я долго гонялась за приключениями в Вене.

Стефа, вставши, пожала руку молодой панны:

— Отчего же, Люция мне о вас рассказывала.

— Да? Вижу, Люция. — наш маленький местный репортер, всех информирует. Итак, я вас забираю в нашу компанию. Здесь чересчур высокое общество, у нас проще и веселее. Тетя и дедушка ничего не будут иметь против, верно?

Княгиня вежливо и величественно склонила голову, а пан Мачей сказал:

— Ну, конечно, пани Рита, вы умеете развеселить, и тем смелее поручаем вам панну Стефанию.

Вскоре Стефа сидела за малым столиком и понемногу привыкала к компании. Ее раздражало блестящее пенсне графа Трестки, направленное на нее, и она с любопытством поглядывала на высокомерно державшуюся графиню Чвилецкую. Панна Рита легко втянула Стефу в разговор. Лицо ее разрумянилось, глаза весело блестели под пышными ресницами.

Панна Рита посматривала на нее благожелательно, большинство же остальных — довольно настороженно. Один граф Трестка присматривался с любопытством, словно пытался оценить ее достоинства и недостатки.

— Pas mal, pas mal[17], — бормотал он под нос, считая это из ряда вон выходящей похвалой. Изучив покрой платья, он покрутил головой, удивляясь, что домашняя учительница может одеваться с таким вкусом. Поглощенный этими наблюдениями, он напрочь забыл, что проиграл спор о лошадях. Но панна Рита тут же ему напомнила:

— Пан Вальдемар, как себя чувствуют ваши девять муз во главе с Аполлоном?

— Прекрасно, — сказал майорат, усаживаясь рядом со Стефой. — Резвость у них подлинно олимпийская.

— Что это за музы? — спросила Стефа.

— Подруги Аполлона, — вмешался граф Трестка. — Неужели вы не знаете?

— Hу что вы, пан граф. Мифологию я знаю, — и Стефа повернулась к Вальдемару: — Это ваши кони носят имена муз?

— Да, и вы с этими конями уже знакомы.

— Те, на которых вы сегодня приехали? Я их никак не могу отличить друг от друга. Они все черные…

Вальдемар усмехнулся:

— Меня сегодня привезли Клио, Мельпомена, Урания и Терпсихора.

— Правда, красиво звучат? — сказала Рита. — Во второй четверке — Талия, Каллиопа, Эвтерпа и Полигимния, а Эрато — верховая лошадь пана Михоровского.

— Последнюю я хорошо знаю, — сказала Стефа. — На ней пан Михоровский сюда приезжает.

— Правда, красивая?

— Очень.

— Вы еще не видели Аполлона. Я в него попросту влюблена! — воскликнула панна Рита.

Все рассмеялись.

— Придется перевести его в конюшню в Слодковцах — быть может, тогда ваши визиты сюда станут более частыми, — пошутил майорат.

— Вы должны подарить панне Рите его портрет.

— Или отлить его бронзовую скульптуру.

— Ну что вы! Статуя потеряет цвет оригинала!

— Смейтесь, господа, смейтесь, все равно и вы все им очарованы!

— Кроме меня, — сказал граф Трестка, поправляя пенсне.

— Потому что чувство прекрасного у вас лишь в зародыше, вам достаточно першеронов и этих ужасных мекленбургов. Аполлон в вашей конюшне выглядел бы непрошенным захватчиком, — вставила панна Рита.

— Как и ваши англичане — в моей.

И они с панной Ритой схватились не на шутку.

Глядя в глаза Стефе, Вальдемар весело сказал:

— Теперь Слодковцы могут взлететь на воздух — эти двое и тогда не прекратят спора. Как только они встретятся, ни о чем другом не говорят и вечно ссорится — в точности как вы со мной.

— Я с вами не ссорюсь.

— Вы меня тираните. Я просидел дома неделю — боялся сюда ехать.

— Ах, как вы пугливы!

— Что делать? Вы так энергично прогнали меня из леса, потом линчевали за обеденным столом и даже не попрощались. Все это не могло не испугать… Но я затосковал по своему тирану, и вот я здесь.

Стефа закусила губу. Она решила не отвечать на его шуточки, чтобы не услышали остальные. Однако в зале было шумно, а сидящая рядом Рита так увлеклась словесным фехтованием с графом, что оба были глухи к окружающему.

Заметив беспокойство Стефы и перехватив ее взгляд, искавший Люцию, Вальдемар сказал:

— Вы хотите использовать в качестве оружия против меня невинность, как Твардовский[18] против Мефистофеля, но Люция, увы, уже слишком взрослая для роли, которую вы ей собираетесь отвести…

Губы Стефы задрожали от сдерживаемого смеха.

Вальдемар продолжал:

— Я тосковал по своему злому гению, но вы — вы наверняка молились, чтобы я не показывался подольше.

— Наоборот, я хотела, чтобы вы приехали поскорее. В глазах Вальдемара сверкнуло любопытство:

— Правда? О Боже, почему я не знал! Стефа посмотрела ему прямо в глаза:

— Я ждала вашего приезда, потому что ваш дедушка стал тосковать и начал уже впадать в меланхолию.

— Значит, вы жаждали моего приезда не ради себя, а ради дедушки?

— «Жаждала» — слишком сильно сказано. Попросту ожидала.

— О разочарование! Я думал, что попал в рай, но оказалось, передо мной — по-прежнему чистилище…

Стефа засмеялась. Он посмотрел на нее испытующе и, понизив голос, сказал:

— Вы сегодня выглядите чудесно. Я чувствую, как теряю голову.

— Пан майорат! — разгневалась девушка.

— К вашим услугам! — в его глазах и в его глазах играли шаловливые огоньки.

Стефа сжала губы. Какое-то время назад она ответила бы дерзостью, но теперь уже научилась относиться к его шуточкам спокойно.

— Я уже жалею, что молила Бога о вашем приезде. Из симпатии к старому пану Михоровскому я навредила себе…

— …навредила себе молодым Михоровским, словно горькой микстурой, — закончил он за Стефу.

— Угадали, — рассмеялась Стефа.

— Но я уверен, что вы ожидали меня не из-за дедушкиной тоски, а из-за своей собственной. Правда? — он дерзко заглянул ей в глаза.

— Вижу, в вашей компании безопаснее всего молчать, иначе вы делаетесь чересчур веселым.

— А вы моментально показываете коготки, — отпарировал он.

— О чем вы столь серьезно беседуете? — спросил граф Трестка, глядя на Стефу сквозь пенсне.

Вальдемар непринужденно сказал:

— Мы говорили о другом виде спорта. Я как раз просил панну Стефу сыграть нам.

— Панна Стефа играет на цимбалах? — спросил Трестка насмешливым тоном.

— Нет, на цимбалах я не играю, — ответила Стефа в точности тем же тоном.

— Жаль. Они так прекрасно звучат… Вальдемар нахмурился. Его стада охватывать злость.

Глянув на Трестку сверху вниз, он сказал, растягивая слова:

— Я надеялся, что у вас лучше вкус и нежнее уши… Трестка понял. И побледнел от злости.