Гелена Мнишек - Прокаженная

Тоска его прошла, циник и философ уступил место идеалисту. Эта девушка медленно, но верно завоевывала его душу, пробуждала желание.

Оба сидели молча, но проникали в мысли и чувства друг друга безошибочно.

Когда ксендз отошел от алтаря, пани Идалия встала первой.

У выхода из костела вокруг них образовалась толпа. Пани Идалия благожелательно раскланивалась с подошедшими ее поприветствовать. Вальдемар здоровался с дамами. Его окружали пожилые и молодые мужчины. Каждый стремился перекинуться с ним хотя бы парой слов.

Пани Эльзоновская поинтересовалась у нескольких дам, отчего они так редко бывают в Слодковцах.

Стефа удивленно поглядывала на нее: давно уже она не видела баронессу в столь прекрасном расположении. Несколько молодых дам, смущенных появлением Вальдемара, приблизились к Стефе и Люции. Посыпались многочисленные вопросы. Ответы на них были лаконичными. По знаку Вальдемара подъехало ландо из Слодковиц и глембовическая «американка», запряженная четырьмя «музами».

Вальдемар уселся на переднем сиденье рядом с Люцией. Еще несколько поклонов — и экипажи тронулись.

Люция, воспользовавшись тем, что мать занята разговорами с Вальдемаром, сказала Стефе по-французски:

— Ну, наконец, уехали! Я всех этих людей как-то инстинктивно боюсь…

— Теперь я спрошу то, о чем ты спрашивала в костеле: разве они какие-нибудь туземцы? — с бледной улыбкой сказала Стефа.

— Конечно, нет, но они какие-то другие, это люди не нашего круга…

— Люция, тебе рано выносить такие суждения! — резко сказал Вальдемар.

Люция смешалась, испуганно взглянула на мать, понурила голову и прошептала:

— Прости…

Пани Идалия нетерпеливо вмешалась:

— Вальди, ты долго гостил у Барских в Ожельске?

— Я там вообще не был.

Пани Идалия сделала большие глаза, на лице ее изобразилось несказанное удивление:

— Не был у Барских? Где же ты так долго ездил?

— Господи, ну с чего вы решили, что я уехал в Ожельск? Я состою в организационном комитете выставки, и по этим делам мне и пришлось поехать в В.

— Значит, ты не знаешь, что произошло у Барских? Вальдемар довольно усмехнулся:

— Ну отчего же. Все знаю, от начала и до конца.

— До какого конца?

— Ну, разумеется, до корзины, которую князю вынесли.[47]

— И что ты на это скажешь?

— А что я могу сказать? Разве что пожелать графине Мелании новой победы и нового нареченного.

— И кто же им будет?

— О, я не настолько информирован! На старте встали легионы обожателей, но пальма первенства… наверняка графиня и сама не знает, кому ее вручит, что уж спрашивать меня, — откровенно веселился Вальдемар.

Пани Идалия взорвалась:

— И она, и мы все, и ты, в первую очередь, прекрасно знаем, у кого наибольшие шансы победить.

— Увы, я так недогадлив…

— Вальди, ты меня выводишь из себя! Все зависит только от тебя!

— Но я не собираюсь бороться за ее руку, — ответил он, подчеркивая каждое слово, явно начиная выходить из себя.

— Почему?

— Извините, тетушка, но это исключительно мое дело.

Пани Идалия нахмурилась, как туча. Тут вмешалась Люция:

— А я очень рада. Я Меланию Барскую терпеть не могу!

— Люция, soyez tranquille![48]-вознегодовала пани Идалия.

Бедной Люции сегодня положительно не везло, упреки на нее так и сыпались.

Вальдемар перевел разговор на другую тему — заговорил о будущей выставке, сравнил ее с заграничными, высказывая удивительно меткие и оригинальные суждения. Постепенно он весьма искусно втянул в разговор и Стефу, так что в конце концов беседовали только они двое. Люция сидела, насупившись, пани Идалия угрюмо безмолвствовала. Так они доехали до Слодковиц.

Пани Идалия в крайнем расстройстве чувств появилась в кабинете пана Мачея:

— Папа, вы говорили с Вальдемаром? Вы знаете? Старик удивленно посмотрел на нее:

— Он сюда заезжал буквально на минуту, узнал, что вы поехали в костел, и помчался следом, даже лошадей не сменил…

— Значит, вы ничего не знаете?

— Да что случилось, во имя Божье?

— Ох! Ничего страшного, не пугайтесь. Ничего с нашим баловнем не стряслось. Вы себе только представьте: он вообще не ездил в Ожельск! И преспокойно заявляет мне, что он, изволите ли видеть, вовсе не думает о графине! N'est-il pas fou?[49]

Пан Мачей усмехнулся:

— Идалька, к чему так нервничать? Я тебе давно говорил, что ничего у них с Барской не выйдет.

— Но почему? Где он еще найдет такую партию? Имя? Приданое?

— Нет уж, извини! Уж кто-то, а Вальдемар может позволить себе выбрать жену, не оглядываясь на приданое и партию! А что до имен — их у нас у самих хватает!

— Но что он имеет против Мелании? Красавица, образование получила за границей, une fil le trиs gentille![50]

— Должно быть, он смотрит куда-нибудь в другую сторону. Я не сомневаюсь, что она обладает множеством достоинств… но она не в его вкусе.

— Папа, вы должны на него повлиять!

— О нет, от меня этого не жди! Благодаря таким вот идеям мы с твоей матерью были несчастны всю жизнь. Нет уж, пусть никто не повторяет наших ошибок!

— Вздор! — фыркнула пани Идалия. — На что это только похоже! Мелания ради него отвергла великолепную партию, а он изволит капризничать. Будет жалеть потом, когда ее уговорит кто-нибудь другой, а она девушка гордая, так и произойдет!

И баронесса покинула кабинет.

— Пан Мачей, глядя ей вслед, прошептал:

— Значит, то, что мы с Габриэлой были несчастливы — вздор! Вздор, что убить или покарать любовь — преступление! Взор, что дорогу к счастью нужно выбирать самому. Все вздор! А где же тогда истина?

И он склонил голову на грудь.

На другой день пан Мачей предался необычайно серьезным размышлениям. Он давно уже замечал в поведении Вальдемара перемены. Пани Идалия, правда, считала, что виной всему графиня Мелания, и Вальдемар просто шутит, как у него в обычае, не желая признаться, что влюблен в Барскую…

Однако пан Мачей подобному не верил. Он один заметил происходившую в Вальдемаре внутреннюю борьбу. Зная натуру внука и его порывистость, пан Мачей серьезно опасался за его будущее. С проницательностью старого человека он предвидел нечто, пугающее его. За время долгого отсутствия Вальдемара страхи приугасли, но теперь возродились вновь.

После крайне деликатной беседы с внуком пан Мачей испугался своих подозрений. Он пытался инстинктивно защититься от них; любимый внук удручал его, невысказанные слова были у обоих на устах, но они оба пока что не могли и не хотели объясниться начистоту. Пана Мачея это крайне мучило, но он не упрекал внука ни словом; не вспомнил даже, что завтра именины Стефы, о чем месяц назад не преминул бы сказать.

Впервые в жизни отъезд внука обрадовал старика; пан Мачей провел бессонную ночь, а утром встал с головной болью, в полном расстройстве чувств. В десять утра он попросил лакея пригласить к нему Стефу.

Она вошла, печальная, глаза ее были заплаканы. Белое простое платьице делало ее бледнее обычного, только глаза из-за переполнявших их слез неестественно блестели. Она сердечно поцеловала руку пана Мачея. Обняв ее, старик усадил девушку напротив.

— Почему ты плакала, дитя мое? — спросил он, не выпуская ее руки.

Стефа прикусила губы и быстро-быстро заморгала — слезы вновь навернулись ей на глаза.

— Почему ты плакала?

— Потому что мне грустно… — тихо ответила она. — Раньше этот день я всегда проводили дома…

— И больше никаких поводов для слез?

Стефа бросила на него быстрый взгляд:

— Никаких!

Пан Мачей выпустил ее руку и бессильно опустился в кресло. Ее восклицание выдало Стефу с головой. Проницательный старик понял, что, кроме тоски по дому, есть еще что-то, о чем она не хочет упоминать. Глядя на нее, он шептал:

— Стеня… вторая Стеня…

— Кто? — порывисто спросила девушка.

Пан Мачей сказал:

— Ты ее не знала, дитя мое. Была когда-то Стеня, похожая на тебя… но это было так давно…

Стефа вспомнила рассказанную Вальдемаром историю и, охваченная сочувствием, опустила глаза.

Пан Мачей взял со столика оправленную в замшу коробочку, открыл ее и приподнял с белой бархатистой обивки миниатюру в форме большого медальона, с необычайным изяществом выполненную эмалью на золоте.

Миниатюра изображала молодого человека в мундире польских улан, с орденской звездой и крестом Виртути Милитари на груди. Показав ее Стефе, пан Мачей взволнованно сказал.

— Вот мое изображение в те времена, когда я был гораздо счастливее… любил такую, как ты, Стеню, думал, что мне принадлежат и она, и весь мир… Но молодость пролетела. Что с тобой, дитя мое?

Стефа, едва бросив взгляд на портрет, вздрогнула:

— Я это где-то уже видела!

Старик внимательно посмотрел на нее:

— Эту вот миниатюру? Где ты могла ее видеть? Ты ошиблась, деточка! А может… Идалька тебе показала?

— Нет… Но я, несомненно, видела этот портрет!

— Может, в каком-нибудь старом-престаром журнале? Вполне возможно. Когда-то я вызывал некоторый интерес у господ редакторов.

— Быть может, — сказала Стефа без особого убеждения.

Пан Мачей подал ей миниатюру:

— Это тебе мой подарок на именины. Мне показалось, ты не откажешься от портрета, изображающего в молодые годы человека, который так к тебе расположен.

— Большое вам спасибо, — сказала Стефа. — Это для меня лучший подарок. Но заслужила ли я? Это ведь ценная семейная реликвия.

— У меня их было несколько. Я роздал их членам семьи, и оставил одну для тебя, последнюю… Ты так похожа на мою Стеню… Когда-нибудь я тебе покажу и ее портрет… он у меня один-единственный, реликвия моя…

Явно взволнованный, старик погладил Стефу по голове и сказал удивительно мягко:

— Не грусти, детка. Сегодня твой праздник, не плачь и будь счастлива. Ты такая еще молодая…