Гелена Мнишек - Прокаженная

Рассветало. Мир просыпался.

Светлая полоска на восточной стороне небосклона все расширялась. Розовая вначале, она отливала теперь нежно-молочными оттенками, напоминая почти прозрачное кружево на золотистом фоне.

Воздух, насыщенный сыроватыми ночными ветерками, впитывал солнечные лучи, влажные полосы мглы опускались к земле, таяли, и повсюду разливалась свежесть.

Щебетали проснувшиеся птицы. Деревья, украшенные пушистой майской зеленью, шумели, встречая зарю — провозвестницу солнца.

Особняк в Слодковцах стоял тихий, поблескивая в розовой купели восхода белизной стен и яркой зеленью подстриженных лип, росших у фасада.

Но вот раздался звон колокольчика. Его пронзительный звук напоминал прислуге фольварка[1], что пора вставать и приниматься за работу. Колокольчик звенел вдали от особняка, и обитателей его потревожить не мог.

Однако вскоре в левом крыле распахнулось одно из венецианских окон первого этажа. Свежее дыхание весны коснулось изящных занавесок, лаская золотистые волосы Стефы Рудецкой, с радостным любопытством смотревшей на окружающий мир.

Она была в ночной рубашке, с полузаплетенной косой. Ее все же разбудил звонок и — кукованье кукушки в парке.

Девушка стояла у окна. Цветы, покрытые бисеринками росы, и птичий щебет очаровали ее, разнежив чуточку. Ее уста улыбались, но в больших фиалкового цвета глазах таилась печаль, казавшаяся несовместимой со всем ее обликом расцветшей юности.

— Мир прекрасен! Теперь уже не уснуть, пойду в лес! — произнесла она.

Проворно отскочив от окна, девушка принялась одеваться.

Заплела косу и свернула ее в тяжелый узел на затылке; пушистые волосы мягкими волнами обрамляли маленькие уши и прекрасно очерченный лоб. Она надела скромное платье из серого батиста, украсила его ожерельем из розовых кораллов, блестевших, словно большие черешни.

Одевшись, заглянула в соседнюю комнату — занавеси задернуты, темно, кажется, что и сама комната спит. Стефа шепнула:

— Люция сладко спит… Пойду одна. На цыпочках она миновала несколько комнат, богато и со вкусом обставленных. И растерянно остановилась в огромной прихожей, увидев запертую на ключ тяжелую застекленную дверь.

Ее выручил слуга, как раз спустившийся по лестнице со щетками в руках. Он широко раскрыл от удивления заспанные глаза, увидев девушку, но поспешил отпереть ей дверь.

Стефа выбежала в парк. Гуляя, она срывала белые изящные нарциссы. Бокальчики цветов, белые, прозрачные, пахучие, были полны холодной росы; казалось, желтые очи нарциссов, окруженные алыми ресничками, плачут.

Девушка приближала к губам эти белые кубки, проказливо улыбаясь.

Стефа подбегала к сиреневым кустам, стряхивала с благоухающих лиловых плюмажей мелкий дождик росы на свои блестящие волосы. В сиянии солнечных лучей ее головка заискрилась множеством бриллиантиков чистой воды.

С охапкой цветов девушка вышла из парка в фруктовый сад и вскрикнула от неожиданности — такими прекрасными выглядели цветущие деревья: казавшиеся юными яблони в розовой кипени, вишни, усыпанные белыми цветочками, словно девушки в белоснежных вуалях.

Солнце окрасило цветы нежным золотом, ветер приносил окрестные шумы, жужжание пчел. Временами с деревьев срывались белые мотыльки, опавшими цветками кружась в воздухе.

Стефа, очарованная запахами, отломила две цветущих веточки вишни, приколола их к волосам и пояску и пошла дальше по узкой тропке, обсаженной смородиновыми кустами. Тропинка эта вела в бор.

Стефа раздвигала густые ветки, покрытые редкими цветами. Посверкивающий туман росы оседал на серый батист платья.

Она добежала до невысокой калитки, распахнула ее, прошла краем луга по мокрой густой траве, отделявшей фруктовый сад от бора. Оказавшись среди высоких сосен и раскидистых тополей, девушка запела.

У ее ног прошмыгнула белка и проворно взлетела по стволу. Чирикали воробьи, монотонно стучал дятел. В кроне ольхи прекрасным сопрано заливался соловей, в глубине леса тенором отзывалась кукушка. Лесной мир жил, полный щебета, порханья, веселой переклички, шороха сухих сосновых игл, шума лещины. Далеко разносилось разбуженное эхо, шумливое, веселое. Девушка купалась в солнечных лучах, в запахе цветов и зелени леса.

Но вскоре восторженное настроение пропало. Словно облачко затмило юное личико, притушило блеск глаз под длинными темными ресницами. Девушка нахмурила густые брови и тут же недовольно прошептала:

— Ох, Стефа, нашла чем забавляться…

Она вспомнила, что с тех пор, как стала домашней учительницей в Слодковцах, прошел целый месяц.

Как медленно тянется время!

Она никогда не думала, что пойдет работать — не было нужды зарабатывать на жизнь. Однако судьба рассудила иначе.

Стефа стала домашней учительницей не из бедности — она была дочкой состоятельных родителей, жителей Царства[2], имевших, кроме нее, еще двух детей, помладше. Стефе же недавно исполнилось девятнадцать. Гуляя меж деревьев, Стефа вспомнила обстоятельства, изгнавшие ее из дома.

Виной всему был прекрасный Эдмунд Пронтницкий, ее детские чувства к нему. Красота Эдмунда очаровала Стефу, и она влюбилась впервые в жизни, слепо и безоглядно; в этом чувстве было одно обожание. Пронтницкий вскружил ее романтическую экзальтированную головку.

Окончив пансион в Варшаве, Стефа поступила на курсы и встретила там много старательно учившихся молодых людей. В большинстве своем это были благородные юноши, исполненные высоких идеалов. Стефа просто не представляла, что могут существовать люди и другого рода. Подметив ее легковерность и захваченный красотой девушки, Пронтницкий возмечтал добиться ее и приступил к осаде, с мастерством лицедея разыгрывая роль человека высокой души.

Однако отец Стефы, узнав, что молодые люди признались друг другу в своих чувствах, не позволил им все же объявить о помолвке.

В прекрасные душевные качества Эдмунда старый Рудецкий не верил. Он слишком хорошо знал Пронтницкого-папеньку, пользовавшегося не самой доброй славой. В своей же дочке Рудецкий видел столько душевного благородства, богатства чувств и высоких идеалов, что не мог не встревожиться, видя, кого она наметила себе в спутники жизни. Он не сомневался, что конец идиллии наступит очень быстро, и боялся за Стефу…

Предчувствие его не обмануло.

Пронтницкий-папенька, на словах одобряя намерения сына, с ловкостью судебного крючкотвора стал вынюхивать, каково будет приданое Стефы. Узнав, что оно выразится «всего лишь» пятизначной цифрой, «папенька» ужасно оскорбился. Он велел сыну немедленно порвать со Стефой, убеждая, что Эдмунд, с его красотой и громкой фамилией, обязан жениться самое малое на ста тысячах.

Нужно заметить, что и Стефа стала приглядываться — нет ли пятен на ослепительном солнечном диске ее идеала? Природный ум и чуткость не подвели девушку.

Закопченное стекло, сквозь которое так хорошо рассматривать пятна на солнце, вложил ей в руки сам Пронтницкий-папенька: впервые явившись с визитом к отцу Стефы, он начал с вопроса, какое Стефа получит приданое.

Это и решило все. Пан Рудецкий воспротивился помолвке, радуясь, что проник в истинные замыслы Пронтницких. Тогда же и Стефа открыла на своем солнце пятна эгоизма и никчемности. Возвышенные чувства оказались маской, за которой таился грубиян, все на свете стремившийся использовать в свое удовольствие.

Словом, Эдмунд внезапно предстал перед ней в облике хищного цветка, который прекрасным запахом и красотой приманивает легковерных насекомых, а когда они, обманувшись, поддаются магнетическому притяжению, смыкает над ними лепестки и являет свою подлинную сущность, убивая жертвы ядом.

Стефа оказалась в одном крохотном шажке от готовых хищно сомкнуться лепестков. Но ей удалось вовремя спастись.

Сейчас, вспомнив все, она уселась на пенек и, обхватив колени, грустно понурила голову.

Первое разочарование оставило горечь в ее душе. Безграничная вера в людей исчезла. Девушка искренне полагала, что горших переживаний ей на долю уже никогда не выпадет, забыв, что ей всего девятнадцать и темперамент у нее пылкий.

Порвав с Эдмундом, Стефа решила покинуть родительский дом. Охваченная стыдом и горем, жаждала бежать как можно дальше.

Живая натура девушки побуждала ее рисовать в мечтаниях исполненные фантазии и многоцветья романтические картины. Стены отчего дома вдруг стали душить ее. Все попытки удержать ее оказались тщетными, и родители сдались, решив, что это минутный каприз, вызванный первым настигшим в жизни разочарованием. После недолгих столкновений с родителями она выехала в сопровождении отца искать место домашней учительницы.

Подыскать соответствующее место оказалось нелегко. Иногда что-то не подходило Стефе, иногда — пану Рудецкому. После множества неудач удалось все же найти желаемое у баронессы Эльзоновской.

Однако баронесса поинтересовалась, не будет ли девушке скучно в Слодковцах, где живут лишь сама баронесса с дочкой, старый отец баронессы и такой же старый приживальщик, бывший учитель брата баронессы. Но Стефа жаждала как раз тишины.

Пан Рудецкий, поведав баронессе все обстоятельства, заставившие Стефу покинуть отчий дом, попросил опекать дочку, что баронесса ему обещала твердо и не без сердечности.

Пана Рудецкого беспокоило лишь аристократическое происхождение баронессы. Он помнил, что даже в домах попроще к домашним учительницам относятся по-разному, и мучился при мысли, что в этом магнатском поместье к его дочери будут относиться без должного уважения.

Правда, он знал, что родовая аристократия в большинстве своем исключительно благородна в обхождении и настоящий шляхтич несравненно вежливее, чем богатый выскочка, Баронесса же показалась пану Рудецкому дамой высшего света, державшейся самую чуточку холодно, но не лишенной симпатичных черт характера.