— А маму мою, вы тоже знали?

— Было дело, — сказал Северинцев с такой непередаваемой интонацией, что у Нары появилось одно очень нехорошее подозрение, которое переросло в уверенность, после его ответа на следующий Машин вопрос.

— А какая она была? Хорошая?

— Очень. Добрая такая, никому ни в чём не отказывала. А уж трогательная какая! Просто ух! В общем классная была девчонка!

«Вот кобель! — мысленно восхитилась Нара, продолжая слушать трёп Северинцева — и ведь главное не врёт!»

— Правда?

— Чистая!

— А папа её любил?

— Ещё как! Просто жить без неё не мог.

— А вы?

— Я тоже эмм… кхм… любил, — чувствовалось, что он еле сдерживает смех, Нара тоже кусала губы, пряча улыбку.

— Вы оба были влюблены в одну девушку? В мою маму?! Вот круто!

— Эээм, Маш, понимаешь, я её просто… любил, а твой папа очень сильно, вот она и сделала свой выбор в его пользу.

— Жалко. Вы бы сейчас были моим папой. И все были бы живы, — грустно сказала Маша и профессор вмиг посерьезнел:

— Машунь, ты не расстраивайся, ладно? Что делать, так сложилась жизнь. Не всегда всё складывается так как хочется, но у тебя всё в жизни будет хорошо! Обязательно! Ты повзрослеешь, институт закончишь, станешь врачом как твой папа…

— Педиатром, — вставила Маня.

— Педиатром, — согласился он, — ты хорошая, добрая девочка, деткам нужны как раз такие доктора.

— Дедушка мне рассказывал, что папа был гемологом.

— А бабушка тебе разве ничего рассказывала?

— Она про них никогда не рассказывает. Только на маму всё время ругается, что она её сыночка загубила.

— Твой папа был гематологом. Ты немного неправильно называешь его профессию. Лечил заболевания крови. Ладно, девушки, спасибо за чай, за приют, поеду я пожалуй, — он встал, направляясь в прихожую. Маша, где моя рубашка?

— Сейчас принесу.

Маша умчалась в комнату и вернулась с уже почти сухой рубашкой Северинцева. Нара бросила взгляд на часы:

«Надо же, — изумилась она, — три часа почти прошло! Ничего себе чайку попили».

— Ну вы тут прощайтесь, я пошла телек смотреть, — заявила Машка, когда профессор вернулся из ванной, где переодевался, — там мой любимый сериал начался. До свидания, дядя Саша.

— Спокойной ночи, Маша.

Марья умчалась, а Северинцев открыл дверь, внезапно вытянув ничего не подозревающую Нару на площадку и припечатал спиной стене.

Его руки обвили её плечи, а тонкие прохладные губы впились в её рот. Боже! Целовался он так же виртуозно, как и оперировал! Неторопливо, наслаждаясь каждой секундой взаимного познания с терпкой смесью нежности и обещающей все звезды чувственности. Он будил в ней даже не желание — необходимость, стремительно нарастающую, грозящую смести собой все нравственные барьеры, и её саму в том числе, расплавившуюся, потерявшуюся в этом сладко пахнувшем мёдом маленьком безумии. Нара не помнила, как ухитрилась расстегнуть на нём рубашку, наслаждаясь ощущением гладкой кожи под своими пальцами.

— Поехали ко мне, — прозвучал в её ухе хриплый задыхающийся шёпот, выдергивая из опьяняющего дурмана, вызванного умопомрачительным поцелуем.

Воспитание маменьки, которая чуть ли не с отрочества твердила ей, что нельзя бросаться в объятия мужчины в первый же день знакомства, всё-таки поселило в Наре маленькую ханжу, которая так не вовремя вгрызлась в затуманенное удовольствием сознание. О том, что они знакомы почти два года, правда не столь тесно, ханжа напомнить забыла, потребовав уйти от следующего скользящего по её скуле лёгкого поцелуя и упереться руками в его грудь.

— Нет.

Следующие пять секунд показали, что не стоило возвращать Северинцева к реальности. Он отшатнулся и убрал руки, вследствие чего Нара, лишённая поддержки, едва не рухнула на пол. Ноги не держали её. Чувствуя, как пылают щёки, она рискнула поднять на него глаза.

Профессор был великолепен в своем желании! Припухшие от поцелуев губы, лихорадочный румянец на скулах, а глаза! Воротничок его морозно-белой рубашки, казалось вот-вот растает от их жаркого блеска. Вот только из глубины этих феерических глаз медленно поднималась волна холодной ярости:

— В чём дело, Нара Андреевна? Вы так боитесь потерять свою репутацию, что избегаете собственных желаний? Жаль! Я уж было подумал, что именно сейчас вы были настоящей…

— Да как вы…

— …смеете, — закончил за неё Северинцев, застегивая рубашку, — полагаю это врожденная наглость.

— Вы ничего обо мне не знаете, Александр Николаевич, — её голос срывался от возмущения, — и понятия не имеете, чего я хочу.

— Серьёзно? А кто же три минуты назад так охотно отвечал на мои поцелуи, стесняюсь я спросить? Ваш двойник? Вы отрицаете собственную чувственность, просто из чистой вредности или врождённым мазохизмом страдаете?

— Бывает, — Нара развела руками, — минутное помутнение рассудка. С каждым может случится.

— Даже так?

— Именно так.

— Ну что ж, счастливо оставаться. Можете и дальше наслаждаться своей репутацией снегурочки!

— Ага. Удачи вам в поисках знойной красотки, которая, я уверена, Вам ни в чём не откажет.

Профессор так зыркнул на неё, что сердце ухнуло куда-то вниз и не сказав больше ни слова, круто развернулся и скатился вниз по лестнице.

Нара открыла дверь и вошла в квартиру. Машка, едва успевшая отскочить от глазка, даже не попыталась сделать вид, что не подглядывала.

— Нарусик, ты ему нравишься! — торжественно объявила она, сначала повиснув у неё на шее, а затем принявшись прыгать по прихожей на одной ноге.

— С чего ты взяла? Ты вообще слышала, что он там нёс?

— Хм, а уж ты-то что несла?! Другой бы на его месте, после всего, что ты ему наговорила, задушил бы, наверное. А ты вон ничего, жива до сих пор.

— Ну спасибо!

— Да не на чем. Вот только я не знаю, как ты завтра с ним общаться будешь. После твоего сегодняшнего словесного поноса. Лучше бы вы с ним просто целовались.

— Ох ты ж блин! — Нара потерянно бухнулась на стул и обхватила голову руками. — Завтра же дежурство. И он тоже… дежурит.

— Не переживай, Нарусик, — ободрила Машка, по прежнему изображая из себя мячик, — к утру от твоих слов у него в голове уже ничего не останется.

Глава 5

Северинцев вылетел из подъезда и, усевшись за руль, сделал несколько глубоких вдохов.

Когда удушающая, почти звериная похоть отступила, а ярость вызванная отказом улеглась, он обрёл способность мыслить здраво. Не слушая голоса уязвлённого самолюбия, советовавшего ему послать неуступчивую дамочку куда подальше и навестить более сговорчивую, которых у него в запасе имелось не одна и даже не две, он вынужден был признать — Нара права! Ну согласилась бы она, отвёз бы он её к себе, устроили бы они там качественный перепихон к обоюдному удовольствию — дальше то что? Да ничего! Он сам же первый от неё и отказался бы! Потому что терпеть не мог этаких одноразовых зажигалочек, которые, едва познакомившись, прыгают в постель, а потом ещё и удивляются, а чего это он не хочет продолжения! Да потому что одноразовая!

Он слишком уважал Нару, чтобы поступать с ней так. И был уверен, что и она себя достаточно любит, чтобы падать в объятия малознакомого мужчины, после первого же поцелуя. Что с того, что они каждый день видятся в операционной и он уже два раза был у неё в гостях? В сущности, они почти не знали друг друга и её сегодняшняя реакция была вполне предсказуемой. В конце концов, с чего он взял, что ей это вообще нужно?! Она же ясно сказала — есть любовник. Хотя любовник как раз наименьшая из проблем, тем более, если бы у неё кто-то был, она бы не привела в свой дом Машу. Так что, как это ни прискорбно, но в сегодняшнем провале виноват он сам.

О поцелуе он не жалел. Более того хотел этого едва ли не с того самого момента, как встретил её на дороге у заглохшей машины. Она так очаровательно злилась и ему нравилось её подначивать. А потом сидя в уютной маленькой кухоньке и болтая с Машей, он смотрел на Нарино разрумянившееся лицо, на губы, которые она прикусывала, чтобы не рассмеяться и ему невыносимо хотелось ощутить их вкус.

Он не обманулся в ожиданиях. Её губы были нежными и слегка терпкими, пахли малиной и немножко бергамотом, а сама она была такой горячей и отзывчивой, что когда её пальчики коснулись его обнажённой груди, его буквально накрыло волной поднимающегося из самых глубин естества бешеного желания. Такого сильного, что даже сейчас от одного воспоминания джинсы снова стали тесными.

Естественно он разозлился и наговорил гадостей, что вполне в его духе, а это ни в коей мере не способствовало сближению. А сблизиться он хотел и достаточно сильно, судя по состоянию, причём хотел не просто одноразового секса с приглянувшейся женщиной. Он хотел её всю, такую упрямую и несговорчивую, колючую и страстную… В общем — хотел! И он её получит, чего бы ему это не стоило!

— Чёрт бы всё побрал! — он поёрзал на сиденье и включил зажигание, — ладно для начала, съезжу посмотрю, что там с её керосинкой.

Уже выруливая со двора, он вспомнил, что забыл у Нары портфель. Перебрав в памяти нет ли там чего важного, проверил в кармане служебный сотовый для экстренных вызовов:

— Надо же какая удача, — ухмыльнулся он. — Отличный повод для новой встречи. И да, есть ведь ещё Маша.

Северинцев и сам не знал-почему, но за очень короткое время знакомства с дочкой покойного Лёхи, стал чувствовать за неё определённую ответственность. Он не верил в рок или предопределённость, но почему-то думал, что она оказалась поздним вечером под колёсами его джипа не просто так. Может оттого, что в глубине души, испытывал сожаление о потерянной дружбе с её отцом. Ведь тогда именно он спровоцировал ту злополучную ссору, после которой Лёха его больше знать не хотел. А всё его длинный язык! И дёрнул же его чёрт ляпнуть счастливому Крылову, в день рождения Маши: «Чувак, а ты уверен, что дочка твоя?». Он не имел ввиду ничего плохого, просто неудачно пошутил, вспомнив о весёлых летних денёчках. Но оскорблённый до глубины души Лёха кинулся на него с кулаками прямо между парами в институтском коридоре, защищая любимую. Совершенно не заботясь о том, что обидчик на две головы выше и намного сильнее. Вовчик тогда еле оттащил его от разозлившегося не на шутку Северинцева, который уже не выбирая выражений в глаза высказывал бывшему уже другу всё что думает о его разлюбезной супруге, напомнив, что Саня мог запросто покалечить новоиспечённого папашу, а то и вообще вылететь из института за драку. Это немного охладило их пыл и они разошлись в разные стороны, злобно зыркая друг на друга. Вовчик пытался их помирить, просил Саню извиниться перед Крыловым, но тот упёрся рогом, заявив, что на правду не обижаются. С тех самых пор они даже не здоровались, а на обиду Лёхи ему было наплевать: уж если его угораздило жениться на девице, которую полстаницы поимело, не фиг строить из себя униженного и оскорблённого. Северинцев прекрасно знал, что Вовчик по-прежнему продолжал водить с ним дружбу и даже захаживал к его старикам после Лёхиной гибели, но он никогда не делился с ним подробностями, а Сане было всё равно. Конечно он сожалел о том, что бывший друг погиб. Из него мог бы получиться неплохой врач да и человек Лёха был хороший, и по прошествии времени Саня стал сожалеть о ссоре с ним. В конце концов — какое его дело? Ну была Ирка когда-то падкой на мужиков, потом же исправилась и даже искренне полюбила Лёху в ответ.