Уолтер Лейбэн».

Миссис Гарнер вертела содержимое посылки и вздыхала.

— Должно быть, это стоит по десяти шиллингов за ярд, — сказала она, — а здесь пятнадцать ярдов, что составляет семь фунтов, да еще шесть ярдов кружев, стоящих фунтов пять — двенадцать фунтов за платье, которое ты никогда не сможешь носить, разве что по воскресеньям, и которое будет вызывать у других зависть. Двенадцать долларов составляют четверть нашей ренты за жилье. Как жалко, что он просто не дал тебе этих денег!

— Ты думаешь, что я бы взяла от него деньги, бабушка? — сказала Лу, сверкнув глазами и в негодовании заворачивая обратно платье. — Ты не знаешь, как надо ценить доброту и щедрость. Я не очень бы расстроилась, если бы у меня не было этого платья, но я счастлива думать, что он сделал это для меня и купил такую вещь, которую мог бы подарить и настоящей леди.

Джарред почувствовал большое удовлетворение при взгляде на подарок.

— Браво, — сказал он. — Выше голову, моя девочка, это деньги, потраченные на тебя. Кто знает, что может случиться? Хотел бы я взглянуть на ту куколку с Фитсрой-сквер; думаю, она вряд ли выглядит лучше, чем наша Лу, которая в таком порядке держит свои волосы.

Вместо того, чтобы быть благодарной за сделанный ей комплимент, девушка была разгневана речью своего отца.

— Ты не имеешь права говорить такие вещи! — крикнула она. — Ты не можешь говорить так о той молодой леди, на которой мистер Лейбэн собирается жениться. Очень любезно с его стороны быть таким добрым и считать меня леди, я благодарна ему за все его заботы. Но ты думаешь, я не понимаю, что все это притворство? Думаешь, я не знаю, что всего лишь грязь под его ногами?

— Боже, спаси и сохрани нас! — воскликнул Джарред. — Что ты за злючка? Дай мне, пожалуйста, банку с табаком и не говори как дурочка. Всегда выигрывает лучшая лошадь, полагайся на это. Очень маловероятно, чтобы я поставил на черную лошадку, когда наверняка знаю, кто выиграет в скачках.

Глава 9

Вернувшаяся весна: раннее чириканье дроздов в парках, щебетание жаворонков, прилетевших со свежих полей возле леса Святого Джона, корзины подснежников на грязных улицах должны были пробудить во многих душах неожиданное стремление, переместиться в сельскую местность. В это время Лондон неясно выступал из тумана, тускло светились фонари на улицах. Город имел очень тоскливый вид, подобно тому подземному миру, через который Виргилий проводил Данте, Но когда небо было голубым и на Твикенхэмских лугах расцветал боярышник, город был очарователен. Возможно, под влиянием таких видений и зародилось в груди Флоры Чемни новое желание увидеть более прекрасные места, чем те, которые были в радиусе трех-четырех миль от их дома. Обед у Ричмонда, на который были приглашены доктор Олливент и мистер Лейбэн, скорее усилил это желание, чем удовлетворил его.

— Это так мило с твоей стороны, что ты вывел нас сюда, папочка, — сказала Флора, когда они прогуливались на одной из своих загородных прогулок, — но только мне все больше хочется побывать в настоящей сельской местности. Эта тропинка и пейзаж прекрасны, однако я чувствую присутствие Лондона. Мои глаза, конечно, не такие острые как у Генриха восьмого, который стоял вон на том маленьком холме и наблюдал за поднятием флага, которое должно было напомнить ему об отрубленной голове бедной Анны Болин. Это исторический факт, не — правда ли доктор Олливент? Я помню, что читала это у мисс Мэйдьюк. Но мое обоняние говорит мне о том, что Лондон недалеко отсюда.

— Я бы мог подумать, что если вы что-то и можете унюхать, так это скорее всего обед у «Стара и Гартера», — сказал Олливент.

— Папа, когда мы, наконец, сможем съездить на настоящую природу?

— Думаю, что подразумевается Брайтон или Скабарэ, — сказал доктор.

— Подразумевается только самое хорошее. А именно: безлюдное место, где папа и я могли бы гулять, одеваться, как нам вздумается, и где мне не будет так неловко за ту панаму, которую так любил носить папа прошлым летом. К нам бы могли приезжать наши друзья, если они этого пожелают, и там должны быть море и лодки. Там я могла бы делать эскизы целыми днями. Повсюду должны быть прекрасные места, которые будут для меня новым и старым миром, где обычные люди выглядят как персонажи в театре, а на заднем плане видны голубые горы, виноградники и широкая быстрая река — и все это на самом деле. Ну, дорогой доктор Олливент, вы присоединяетесь к моему желанию? Вы ведь говорили, что путешествие будет на пользу папе.

— Я говорил? — рассеянно спросил доктор. — Кажется, я забыл.

— В самом деле? Как странно! Это был один из ваших советов, данных на одном из вечером на Вимпоул-стрит, самом первом, который мы провели вместе!

— Возможно, я и сказал это. Но вряд ли бы я сейчас порекомендовал нашему отцу путешествие на континент. Ему нужен покой, — и доктор профессиональным взглядом посмотрел на Марка, находящегося позади него. — Английские морские курорты могут быть полезны, если ему понравится эта идея.

— Мне нравится то, что нравится моей девочке, — сказал Марк Чемни. — Если у нее сердце лежит к путешествию на континент, то мы поедем туда.

— Нет, нет, папа, — тоскливо сказала Флора, неожиданно изменившись в лице, как будто в ее голове возникла тревожная мысль, — мы поедем только туда, где будет хорошо для тебя. Посоветуйте, пожалуйста, как нам быть, доктор Олливент. Не будет ли лучше остаться дома, не навредят ли папе трудности путешествия?

— Думаю, что нет. Думаю, что перемена места и климата будет полезна для него.

— Тогда я поеду туда, куда пожелает папа, — сказала девушка с необычайной нежностью, печально взглянув на лицо отца и обхватив своей маленькой ручкой руку отца. Прелестная картина юной женственности и грации более нежной, чем красота, которая так часто ускользает от острого глаза художника. А Марк задумчиво смотрел на окружавший их пейзаж, устремляя свой взор на голубую гладь широкой реки.

— Тогда мы поедем в Брэнскомб. Это единственный английский курорт, который я знаю. Ты должен помнить его, Олливент, это то самое место, где мы часто бывали в детстве.

— Я весьма слабо помню проведенные там дни, они были скучны для меня.

— Скучны! Это когда под твоими ногами море? Ведь есть вечная красота, которая совсем не связана с тем, что есть на земле. Оставьте меня наедине с морем, мне будет все равно, на чем стоять, будь то скала или иссушенный солнцем песок. Поэтому если Брэнскомб и скучен сам по себе, то то, что его окружает, удивительно, Мне до безумия нравился Брэнскомб в детстве. Возможно, лучшим временем в моей жизни были те длинные солнечные дни, которые я проводил на побережье или на галечных пляжах залива.

— Умоляю, давай поедем в Брэнскомб, папа. Я так хочу побывать в том месте, которое ты так полюбил, — сказала Флора, оживленная живописными рассказами отца. Вряд ли он был так сильно болен, как думала Флора, глядя на серьезное выражение лица доктора. Марк рассуждал так, как будто для него существовала радость жизни, казалось, в его груди клокочет фонтан жизненной энергий.

— Вы будете навещать нас в Брэнскомбе, мистер Лейбэн? — спросила она веселым тоном у художника. — Я не думаю, чтобы вас могло испугать длинное путешествие.

Она подумала, что он может каждую неделю проделывать расстояние от Лондона до Эдинбурга в тех ужасных кэбах, свистящий звук колес и хлопанье дверей которых так часто пугали ее.

— Прошу прощения, — сказал Уолтер, оторвавшись от своих мечтаний. — Кто это Бренскомб?

Все нужно было объяснять ему заново. Очевидно, он уже четверть часа как не слышал ничего из того, о чем разговаривали его собеседники.

— Вы должны приехать к нам в Девоншир и научить меня рисовать море. Я буду заниматься эскизами целый день.

Конечно, он был бы очень польщен, правда, поездка к морю не входила в его планы, но он мог бы помочь ей чем сможет, как только закончит начатую сейчас картину.

Это был ранний май. Мистер Чемни и его дочь все еще не были в Королевской Академии.

— Я думала, что ваша самая важная картина была уже закончена и отослана прошлым месяцем, — заметила Флора.

— Нет. Я действительно думал отослать ее в этом году, но был слишком ленив. Картина лишь наполовину окончена. Я не хотел работать спустя рукава, кроме того, я не мог найти для себя подходящей модели.

— Мне очень жаль. Я так хотела увидеть вашу картину на выставке. Значит, там нет ничего из ваших работ, — сказала она с сожалением.

— Да. Правда, я послал какую-то маленькую картинку, для интереса, и, к моему удивлению, ее приняли. Конечно, они подвесили ее под самый потолок, но все же.

— О, пожалуйста, расскажите мне об этом.

— Мало что можно сказать по этому поводу. Там изображена всего одна фигура. Вы можете пройти через все залы несколько раз, не заметив моей картины.

— Я не смогу, — наивно сказала Флора. — Я узнала бы ваш стиль. Но скажите же мне, кого вы изобразили.

— Я назвал её Эсмеральда — это одна из героинь Виктора Гюго, как вы знаете. Одинокая женщина, борющаяся с темной стеной безразличия. Бледное, отчаявшееся лицо, всматривающееся в сумрак.

— Должно быть, это грандиозно, — сказала Флора восхищенно.

— Только для дружеских глаз. А то недавно одна газетенка написала, что мои краски похожи на шпатлевку, а тени напоминают цвет горохового супа.

— Бедняга! — воскликнула Флора. — Завидуют, конечно. Почему они позволяют, чтобы несчастные художники терпели такую критику?

— Не очень порядочно, не правда ли? Хотя, пожалуй, я хотел бы, чтобы мои работы признавали.

Детали предстоящей поездки были обсуждены после обеда, который проходил в старинной столовой гостиницы Стара и Гартера, которую каждый из нас помнит так хорошо и в которой многие из нас бывали со своими друзьями, возможно, уже ушедшими из этой жизни. Они обедали возле широкого окна с видом на прекрасную долину, по которой, извиваясь серебристой лентой, текла Темза, плавно огибала рощу Хэма, разделяясь на два рукава, сливающихся вновь после обегания островка с ивами. Сидя у этого окна, они обсуждали до поздних сумерек предстоящую поездку в Брэнскомб. Марк Чемни был полон идей, Флора казалась счастливой и воодушевленной, доктор Олливент улыбался чаще, чем обычно, только художник был задумчив и смотрел на пейзаж за окном, подперев подбородок руками. Девушка посматривала на него украдкой, удивляясь его необычному молчанию. Но затем она решила для себя, что, должно быть, он всегда задумчив, когда встречается с природой. Даже этот привычный пейзаж, который каждый кокни[2] знал всем своим сердцем, но очарование которого было безгранично, казалось, мог вдохновлять его.