— Полагаю, это говорит о том, что ты закоренелый холостяк, — сказал Чемни, добродушно рассмеявшись.

— Я тоже так считаю, Думаю, что вполне понятно: если мужчина не женился до тридцати лет, то значит он закоренелый холостяк. Конечно, существуют примеры сильной любовной страсти и в более позднем возрасте, но, может быть, история и ошибается.

— Марк Антоний и Клеопатра, например, — воскликнул Уолтер, вспомнив, что эти люди имеют самое непосредственное отношение к искусству.

Обед удался. Доктор Олливент выступил в новой роли, не как рассудительный и спокойный врач с темными задумчивыми глазами и тягой к тишине, но как человек, способный рассказывать так, что казалось, его слова имеют цвет и блеск подобно граненому бриллианту, в них есть сила и энергия. И, кроме всего прочего, он был так вежлив с Уолтером Лейбэном. Флора была покорена, удивлена Тем, что вообще в миро может существовать такой умный человек, как будто это было что-то очень уж необычное. Но для девушки совсем не имело значения то, что он имеет прекрасную практику и имя в научных кругах в свои тридцать пять лет. Была какая-то горечь в блестящей речи доктора, необъяснимая печаль, которая тронула девичью натуру. Ей даже стало немного жалко его как человека, выросшего в тяжелом, нудном труде этой профессии и живущего одинокой безрадостной жизнью и своем мрачноватом доме, несмотря на царивший в нем порядок.

Затем Флора взглянула на Уолтера Лейбэна, казавшегося воплощением молодости и надежды и чего-то еще такого радужного, чья натура, казалось, была пропитана радостью и беззаботностью, подобно стакану шипящего вина, в котором тысячи маленьких пузырьков подпрыгивают к поверхности, как будто желая сказать: «Мы символ преходящего веселья, посмотрите, как быстро мы исчезаем». Да, контраст между рабом науки и учеником искусства сильно тронул ее. Поэтому Флора говорила с доктором самым мягким тоном, по-видимому, жалея его.

После обеда все вместе поднялись в гостиную, где девушка все время разговаривала с доктором Олливентом, пока разливала чай, а мистер Чемни и художник по-домашнему яростно спорили на политические темы. Мистер Лейбэн был радикал, основывался на принципах Шелли и Ханта и был немного удивлен, когда узнал в споре, что его любимые теории ничуть не лучше, чем идеи давно разбитых парк-рейлингов и профсоюзов. Мистер Чемни был консерватор и вкладывал свои деньги в государственные бумаги.

— Ни один человек, которому не безразлична судьба страны, не имеет права быть радикалом, — говорил он. — Тот, кто хочет что-либо сохранить, обязан быть консерватором. Я был убежденным «рэдом» до того, как попал в Мельбурн, но день, когда, я стал копить деньги, стал днем моего перехода в оппозицию. Не говорите мне о революции в исламе. То, что я видел вокруг нас — это революция портных, лудильщиков и булочников, — революция, неизбежным результатом которой будет уничтожение людей состоятельных классов.

Пока они обсуждали этот тезис, доктор Олливент восстанавливал свои отношения с Флорой Чемни. Это оказалось для него очень приятным занятием — примирение было так ново для него. Сидеть за освещенным столом и наблюдать за ее прекрасными руками, двигающимися с такой грацией среди чашек, за ее по-женски озабоченным лицом, за мягким взглядом глаз, застенчиво смотрящих на него время от времени, когда его слова особенно привлекали ее внимание — было для доктора высшим наслаждением. У него появилось чувство, как будто он вдруг стал властелином мира.

— Я боюсь, что вы были очень сердиты на меня прошлым вечером? — спросил он с легкой улыбкой, давая понять Флоре, что он вспоминает вспышку ее недовольства с некоторым чувством юмора, как будто это был гнев избалованного ребенка.

— Я думала, что вы жестокий и несправедливый, — ответила она.

— И все из-за того, что я осмелился высказать сомнение по поводу вашего гения, даже не увидев его; да я помню это, но сегодня меня просто очаровали его прекрасные манеры.

— Это звучит так, как будто вы смеетесь над ним. Но теперь вы можете сами видеть его и, надеюсь, будете думать о нем чуточку лучше.

— Я считаю его очень приятным молодым человеком по сравнению со всеми другими молодыми людьми. По все-таки не могу примириться с его присутствием здесь на таком привилегированном положении, которое он занимает до тех пор, пока Ваш отец так мало знает его.

— По мы ведь знаем, что он племянник старого папиного компаньона.

— Я не могу считать это гарантией его честности и искренности. Джордж Барнвелл тоже был племянник. Однако я не скажу ничего больше, поскольку он так нравится вам.

— Он мне нравится потому, что добр ко мне, — ответила Флора, немного покраснев, но по-прежнему говоря со свойственной ей искренностью. — Он учит меня рисовать и к тому же восхитительно поет.

Она сказала бы об этом более откровенно, но сдержала себя, боясь вызвать насмешки со стороны доктора Олливента.

— Что! Он и поет? Кажется, он гениален во всем, — что было сказано с некоторым сожалением, что даже заставило Флору проникнуться жалостью к доктору.

— Но он не такой умный, как вы, — сказала девушка, пытаясь хоть как-то утешить его, — он не может дать надежды слабому или вылечить больного, не может рассказывать так, как вы. Прежде я думала, что он лучший собеседник в мире, но лишь до сегодняшнего вечера.

Доктор задумчиво улыбнулся. Было ли это возможно, чтобы его мысли и знания могли произвести впечатление даже на эту беззаботную, веселую девушку, что ома сможет открыть в нем то, чем все-таки не обладает ее новый приятель?

Более он не имел возможности быть удостоенным ее внимания так как Флору пригласили вскоре к фортепьяно.

— Дуэт, если вы желаете, мистер Лейбэн, — сказала она.

Доктор сидел и слушал два свежих молодых голоса, звучащих так гармонично. Каждый из них, казалось, питает свою силу и очарование от другого. Если бы он был молодым человеком без уже укоренившихся намерений и желаний в жизни, то мог бы даже позавидовать Уолтеру Лейбэну, его прекрасному тенору, видя то, какую сильную связь образует между двумя молодыми людьми этот голос. Но он, как человек, привыкший обходиться без маленьких удовольствий и прелестей жизни, опирающийся только на свое дело, мог только слушать и восхищаться этим дуэтом или, возможно, думать о том, что чувствует в этот момент художник.

Сев за фортепьяно, Флора не покидала его до тех пор, пока не поднялась и не пожелала гостям спокойной ночи. Старые музыкальные тетради доставили ей необычайное удовольствие. «Вы знаете это? А это вы пели?», — казалось, говорили они, когда переворачивали их страницы. Конечно, были попытки спеть что-то необычное, что иногда получалось, а иногда нет. Но молодые люди меньше всего думали о том, как это выглядит со стороны для доктора Олливента и хозяина дома, которые удалились в глубину гостиной и сидели там, разговаривая у камина. Доктор Олливент рассматривал большую комнату во время разговора с Марком и мог наблюдать две фигурки за фортепьяно и казалось, что все его слова всего лишь комментарии к ним.

— Хорошо, — сказал Марк Чемни, — что ты думаешь о нем?

— Что я могу думать о нем после такого короткого знакомства, кроме того, что он обладает приятной наружностью, несколько тщеславен, — ответил доктор, глядя темными глазами на сидящих за фортепьяно.

— Вот тут ты не прав. Он не тщеславен, наоборот, он сильно возражает против ведения разговоров о себе и своих стремлениях, которые, однако, весьма интересны.

— Это только прикрытие тщеславия. Человек, который с пренебрежением относится к себе, обычно честолюбив. Он так уверен в своих великолепных качествах, что вполне может претворяться таким простаком и относиться к себе с пренебрежением. Я уже встречался с такой категорией людей в своей практике. А ты еще позволяешь быть ему таким амбициозным, вот он и начинает переоценивать себя.

— Его шансы на успех были бы очень малы, если бы не вера в успех.

— Да, я полагаю он неудачливый мазилка?

— Нет, конечно. Хоть я и не претендую на звание судьи по этому вопросу — картина для меня тогда картина, когда она написана самыми разнообразными красками. А он удивил меня своими яркими и живыми цветами.

— Яркими и живыми! Да, я знаю такие картины, они могли бы служить вывеской лавки, в которой продаются масляные краски. Хотя в целом молодой человек не так уж и плох, Чемни, мне бы очень не хотелось ссориться с тобой из-за него. Только, по-моему, ему не место в этом доме.

— Как не место?

— Твоя дочь молода и прелестна, даже романтична, а он симпатичный и авантюрный тип. Ты не думал о возможности того, что они могут полюбить друг друга?

— Это как раз то, над чем я все время думаю. Я даже думаю, что это неизбежно.

— О! — уныло произнес доктор, слегка опустив нижнюю губу. — В таком случае я беру свои возражения обратно.

— Напротив, ты мне дал искренний дружеский совет.

— С обычным риском обидеть кого-либо своей правдивостью.

— Теперь послушай меня, Олливент, — сказал мистер Чемни, пододвигаясь поближе к доктору, — конечно, я знаю, что ты ужасно умный, и этот твой покровительственный тон мне вполне понятен, так же ты вел себя, когда мы были в школе. Но тогда я был глуп и любил тебя, несмотря на это. Но сейчас дело касается моей дочери, и я протестую против того, чтобы ты опять просто указывал, что мне делать. Ты должен дать мне честный совет, без всяких премудрствований, как мужчина мужчине.

— Как мужчина мужчине! — повторил доктор, глубоко вздохнув.

— Я никогда не понимал значение этой фразы, хотя, кажется, она может значить очень многое. Одним словом, Чемни, по-моему, нет смысла давать тебе совет. В своем сердце ты уже все решил, а молодая леди, — тут он показал глазами на Флору, сидящую на фортепьяно, — по-видимому, находится на самой вершине той же мысленной цепочки.