Эти дни в Москве он был ей нянькой — готовил обеды, мыл полы, бегал в магазин.

После стресса Маша была будто замороженная, но его терпение и такт сделали свое дело: она постепенно вышла из состояния шока. Он такой заботливый…

Маша стояла под душем, закинув за голову руки и закрыв глаза. Ее размышления прервал осторожный скрип двери. Сквозь полиэтиленовую занавеску она увидела Зверева. Он был все в том же полотенце вокруг бедер.

— Ты опоздал, — сообщила Маша.

— Кончилась горячая вода?

— Нет, но…

— Никаких «но». — Зверев, сбросив полотенце, забрался в ванну, а чтобы уместиться в области льющейся воды, покрепче прижал к себе Машу.

— Похоже, сегодня мы никуда не пойдем, — констатировала она.

— Мы куда-то торопимся?

— Ты собирался посмотреть Москву!

«Смотреть Москву» выбрались после обеда.

— Поедем на метро, — заявил Зверев, и Маша лукаво улыбнулась:

— Ты, как ребенок, любишь кататься на эскалаторе? Зверев невозмутимо кивнул.

Но причина вскоре стала ясна: толчея подземки позволяла стоять, тесно прижавшись друг к другу. Зверев, не переставая, целовал Машу в макушку. Пока движущаяся лестница везла их вверх или вниз, Маша смыкала руки вокруг талии Дениса и блаженно прижималась щекой к натянутой ткани его рубашки.

В дребезжащих вагонах, где москвичи читали или дремали, а гости столицы были сосредоточены на своих баулах, Маша с Денисом целовались как школьники. После Арбата и Чистых прудов Маша потащила Зверева в Парк Горького. Они отправились туда на речном трамвайчике, ели на палубе мороженое, и Маша подшучивала над Денисом.

— Вас не укачало, капитан? Наверняка вам не приходилось путешествовать на подобном транспорте?

— Сдается мне: у меня начинается морская болезнь, — вторил ей Зверев. — Мне необходимо в постель…

В парке они два часа гонялись друг за другом на водных велосипедах, создавая на крошечном пруду настоящий шторм. Кончилось все тем, что Маша упала в воду, а Зверев нырнул следом. Мокрые до последней нитки, они в обнимку отправились сушиться — гулять по аллеям парка.

На них оглядывались, показывали пальцами, а они только счастливо улыбались в ответ.

Из парка они пошли через мост над рекой, потом тротуарами, мимо бесконечных магазинчиков и баров, зашли перекусить в крошечное безымянное кафе, съели пиццу и отправились дальше — в обнимку, старательно приноравливаясь к шагам друг друга.

У станции метро он вдруг остановился, повернулся к Маше и, глядя ей в глаза, с непонятной тоской произнес:

— Мне так хорошо с тобой…

Эта неуместная тоска отозвалась в ее душе внезапной болью, но Маша не подала виду.

Она обняла Дениса за шею и, глядя в его дымные серые глаза, медленно ответила:

— Мне тоже очень хорошо с тобой…

Как бы ей хотелось развеять все его сомнения! Сделать так, чтобы он поверил в ее любовь!

Люди спешили в метро, обходя эту парочку двумя стремительными потоками.

Темп столицы не любит подобных остановок. Взял скорость — и иди! А иначе людской поток унесет тебя силой, заставит подчиниться собственной скорости, научит своему темпу.

Жесткий ритм. Жизнь на бегу.

Но бывает, двое останавливаются, прислушиваясь друг к другу, вглядываясь друг в друга, пытаясь понять. Им нельзя мешать. Пусть стоят…

Вокруг уже зажигались огни в окнах, засветился люминесцентный пестрый букет реклам, заработали фары машин. Вечерняя Москва украшала себя мишурой огня.

Маша была так поглощена Денисом, что, конечно же, не обратила внимания на то, как из спешащей хаотичной толпы выделился человек. Женщина. Ее заинтересовала застывшая как изваяние парочка. Женщина даже причмокнула от изумления — так поразила ее увиденная картина. Но женщине не дали всласть насладиться созерцанием. Людской поток сначала потолкал ее немного, а потом увлек за собой в прожорливое брюхо подземки.

Она еще долго крутила своей крашеной головой, пытаясь получше разглядеть парочку. Это была Нинель.

Все утро Маша пыталась отмыть комнату Дедюшей.

Это оказалось не так-то просто.

Большое окно, выходящее во двор, не мылось, пожалуй, года четыре. Маша уже третий раз меняла воду, с порошком оттирала подоконник. Дома она была одна. Денис ушел оформлять Алькины документы, Софья Наумовна все еще была на даче.

Но несмотря на одиночество и нудное занятие, у Маши было прекрасное настроение.

Утром приходили из отдела опеки и сняли с комнаты печать. Маша наблюдала за Денисом. Он рассеянно прошелся по пустой гулкой комнате, безучастно оглядел мебель: старый шкаф, кровать-полуторку и диванчик. Мысли его были где-то далеко.

Он прислонился к подоконнику спиной. Маша стояла в дверях.

— Как ты собираешься поступить с комнатой? — поинтересовалась Маша.

Она спросила просто так. Ежу понятно, что с комнатой надо что-то делать, если не собираешься тут жить. Пустить квартирантов, продать.

— А ты со своей? — вдруг спросил он. Маша вскинула на него глаза.

Он хочет сказать, что…

Но им помешал телефон. Маша вернулась в коридор, чтобы взять трубку. Звонил Вовка Спицын.

— Где ты пропадаешь? Звоню тебе весь июнь. Отдыхать, что ли, уезжала?

— Угу. — Маша пыталась сообразить, зачем понадобилась Вовке.

— Слушай сюда. Передачу видела?

— Ну да… Ой, Вовчик, я забыла тебя поблагодарить. С меня причитается!

— Да брось! Какие счеты? Речь не об этом Павлик звонил, ну, режиссер программ о вундеркиндах. Помнишь?

— Конечно, помню.

— Так вот. Там сейчас ребята новый проект готовят. Что-то похожее на конкурс одаренных детей.

— Типа «Утренней звезды», что ли?

— Ну, вроде этого. Твою девочку приглашают принять участие.

— Когда это? — Маша кивнула Звереву.

Он уже понял, что речь идет о дочери, и вышел в коридор.

— Репетиции начнутся в августе. Нужна заявка на участие. Запиши телефон Маша показала пальцами, что нужны ручка и листок Зверев достал из кармана свой блокнот и протянул Маше.

— Записала?

— Записала Только девочка пока еще не в Москве. Я тебе ничего обещать не могу. Нашелся ее отец, ему и решать.

В трубке присвистнули.

— Ладно, перезвони мне, когда решите, — добавил Спицын, сворачивая разговор, — гуд-бай!

— Бай… — Маша медленно опустила трубку.

— Что-то случилось? — Зверев прошел за Машей на кухню. — Ты какая-то не такая.

— Нет, наоборот. — Маша улыбнулась, поставила чайник на газ — Твою дочку пригласили принять участие в конкурсе. Ее песни произвели впечатление, запомнились.

Зверев смотрел в окно, никак не реагируя на Машино сообщение.

— Ты не рад? Конкурс будет транслироваться по телевидению. Победителей, как правило, награждают. Столько внимания, интервью…

— Именно этого я и боюсь.

— Ты не хочешь, чтобы твоя дочь стала знаменитостью? — Маша села напротив Дениса. — Да все девчонки мечтают петь на сцене. Что в этом особенного?

Денис крутил пустую чашку в пальцах.

— Она совсем ребенок. Разве ей так необходима эта шумиха, нервотрепка… Эта показуха? Пусть она спокойно учится в школе, купается в море, играет с собакой… Ну я не знаю. Мне это не нравится.

Маша накрыла его большую ладонь своей.

— Кажется, я тебя понимаю. Ты боишься, что шоу-бизнес отнимет у тебя дочь? Но ведь это всего лишь конкурс, Денис!

Он убрал руку и, сцепив пальцы, подставил их под подбородок.

— Я не хочу, чтобы она попала в эту круговерть. Ты разве не понимаешь? Ведь ты сама коснулась, должна понять, что это такое Ей всего восемь. И ей рано выходить на сцену.

— То, что произошло со мной, это — случай, Денис.

Не думаю, что Альке теперь что-нибудь угрожает. Конечно, тебе решать, но мне кажется…

— Я понимаю. Тебе кажется, что я — отец-консерватор. Диктатор. Собственной дочери хочу судьбу поломать.

— Я этого не говорила! — Маша удивленно смотрела на Дениса. — Из-за такой ерунды так нервничать!

Денис поднялся, сходил в Машину комнату за сигаретами, вернулся, открыл форточку. Закурил.

— На самом деле все не так. Я думаю о ней. Я понимаю, что она талантлива и должна свой талант отдавать. Ну… можно напечатать ее стихи отдельной книжкой. Пусть подрастет! Когда придет время, я сам поеду с ней куда надо, хоть за границу. Все сделаю, что от меня зависит. Но сейчас… Ни к чему это. Все это только ее испортит.

Маша выключила газ под чайником, достала заварку. Нахмурилась, поставила назад. Мысли путались. Душой она не принимала позицию Дениса, хоть и понимала ее. Она начала волноваться, страстно желая убедить его в своей правоте.

— Денис, — мягко проговорила она, глядя, как он задумчиво выпускает дым в форточку. — Она, конечно, мала. Хотя сейчас и четырехлетние в конкурсах участвуют. Кстати, мне это тоже не нравится. Объясни-ка такому карапузу, почему ему «четыре» поставили, а другому ребенку «пять». Но Алька — совсем другое. В восемь лет она пишет стихи, какие другой пишет в двадцать. Она движется семимильными шагами. Если человеку даны такие колоссальные возможности, он должен их реализовывать. Это очевидно. У нее должны быть свои зрители, своя аудитория, свои стимулы для роста, развития. Пусть конкурс, пусть концерт. Что-то, чтобы она чувствовала отдачу Перспективу. Ты не можешь запереть ее в четырех стенах. Она будет страдать от этого. Что ни говори, а ее выходка с концертом на рынке — это тоже своеобразный поиск своего зрителя. Просто она этого не осознала пока.

Маша осторожно подбирала слова, которые бы не обидели Дениса и были бы убедительны. Он молча курил, выпуская дым в форточку. Думал.

Маша снова достала заварку и насыпала в заварочный чайник. Вынула из холодильника масло, сыр, колбасу. Нарезала батон.

Зверев вздохнул, передернул плечами, словно стряхивая непрошеные мысли, и улыбнулся. Принял из Машиных рук чайник, стал разливать чай.

— Ты очень убедительно говоришь, — похвалил он. — Я совсем забыл, что ты училась в педагогическом. Считай, что тебе удалось сдвинуть мое сознание с мертвой точки. Я обещаю тебе хорошо подумать.