Алина Знаменская - Прогулка под луной

— Придумала проблему! Отец встретился с дочерью! Вот тебе и праздник. В субботу соседи колют свинью. Мы у них мяса займем. Устроим шашлык.

— А ты не боишься? А если он буйным окажется? Дебоширить начнет? Дети все-таки…

— Ой! С моим Никитой не подебоширишь, пожалуй! А я сестру с мужем позову, у них сын взрослый. Справимся с одним-то дебоширом. И потом, пьяных на откровения тянет. Я Никиту настрою, чтобы он больше с гостем разговаривал. Вопросы задавал. А потом все повыспрошу. Идет?

— Пожалуй…

Ночью в мансарду долго не приходил сон. В отличие от Маши Алька и не пыталась уснуть — она сидела на кровати, обняв руками колени, и смотрела в усыпанную звездами синь.

Здесь, в мансарде, понятие «ночная тишина» было относительным. Первое время жильцов развлекали соловьи. Теперь ровным звоном полуночи звучали кузнечики, создавая прекрасный фон к яркой картине ночного неба.

Если долго не спать, смотреть и слушать, начинает казаться, что стрекочут мигающие звезды.

— Маша, а правда мой папа красивый?

— М-м-м… — От неожиданности Маша начала ворочаться на кровати, поправлять одеяло и подушку и наконец ответила неопределенно: — Ты немножко похожа на него.

— Да? — Алька мгновенно развернулась в сторону Маши и задала мучающий ее вопрос: — Он тебе тоже понравился?

Маша с силой взбила подушку и взглянула на тоненький взъерошенный силуэт.

Святая наивность…

— Ну… я бы не стала делать преждевременных выводов… Мы знакомы так мало…

Не брякнешь же вот так ребенку: «Девочка моя, я подозреваю, что папа твой — отъявленный проходимец». Ей, Маше, предстоит быть дипломатом. И остаток лета провести меж двух огней.

— А вот ты ему сразу понравилась!

— Не болтай зря! — одернула Маша. Чего-чего, а фантазии Альке не занимать. Напридумывать — это мы умеем.

— Я не болтаю, — обиделась девочка. — Он сам мне сказал.

— Когда? — Маша приподнялась на локте и недоверчиво посмотрела на нее.

— Сегодня мы ходили гулять и разговаривали. Я спросила его. А он сказал: ничего, симпатичная.

Лицемер! Маша мгновенно представила тон, которым было сказано это «ничего, симпатичная». И ехидная улыбка при этом.

— Я ему рассказала, как мы жили в Москве. Как ты меня английскому учила, как мы с тобой на роликах катались. Помнишь? И как мы барбариски у Софьи Наумовны из буфета таскали — я тоже рассказала…

— Это еще зачем?

— Так…

Алька замолчала и вновь отвернулась к звездам. Обиделась?

Маша почувствовала себя неловко. Ну что пристала к ребенку: зачем, зачем?.. Ведь ей всего восемь лет.

В чем-то она, конечно, вундеркинд, но в чем-то дитя неразумное. Какой с нее спрос? Нашелся ее близкий родственник, и она, конечно же, готова полюбить его со всей силой ребячьей души. Это естественно.

— Алька, — позвала Маша примирительно, — ты его хоть капельку помнишь? Ну что-нибудь помнишь из той жизни, с ним? Ведь тебе так мало лет было, когда вы с мамой уехали…

— Конечно, помню. — Алька как будто удивилась вопросу. — Я помню море, камешки на берегу ровные-ровные, круглые. И пароход помню. Белый. Мы папу встречали, и он был в белом пиджаке.

— В кителе.

— А?

— Ну а еще что-нибудь? Дом…

— У нас попугай был. Он говорить умел. Я у папы спросила, он сказал, что правда, попугай был. Но потом папа его отдал. И комната была большая, а с балкона видно море.

— Алька, почему ты мне никогда не рассказывала об отце? Ну хоть бы раз! Почему?

Алька помолчала в темноте, а потом проговорила изменившимся голосом:

— Мама сказала, что он утонул. В море.

— Ох! — вырвалось у Маши, и она машинально прикрыла рот ладонью. Пока она собиралась с мыслями, девочка успела отогнать от себя неприятные воспоминания и проговорила светло и мечтательно:

— Папа сказал, что мы поедем в город и он поведет меня куда я захочу: в парк, в кафе, в кино. Здорово, да?

Маша в темноте кивнула и не произнесла ни слова. Алька растолковала ее молчание по-своему.

— Маш, хочешь, я папу уговорю, он тебя удочерит. Он добрый! А?

Маша хмыкнула. Чего только не придет в голову ребенку!

— Ты считаешь — меня нужно удочерять?

— Ну, у тебя же нет родителей… — резонно заметила Алька.

— Нет уж… Я уж как-нибудь сама. Удочеряют до восемнадцати лет, — пробурчала Маша, натянула одеяло до подбородка и отвернулась к стенке.

— Спокойной ночи, — проговорила Алька, придвинула к себе блокнот и начала выводить в бледном свете луны кривые строчки.

— И все же я прошу вас поехать с нами.

Зверев не уходил с кухни. Стоял и смотрел, как Маша вытирает посуду. Она была в коротком летнем халатике и терла тарелки большим голубым полотенцем. На руках, повыше локтей, Зверев заметил ямочки. Эти ямочки его так удивили, что он не хотел уходить. Стоял и смотрел. Маша ни разу на него не взглянула. Она не желала его видеть.

За завтраком он сообщил, что они с Алькой едут кататься на каруселях, и позвал ее с собой. Она, естественно, отказалась. Теперь он стоит столбом и долдонит одно и то же.

— Боитесь, что убегу? — поинтересовалась Маша, убирая тарелки в шкаф.

— Никуда вы не убежите, раз уж остались. Но сами подумайте — мы едем на целый день в незнакомый город. Девочка может захотеть в туалет, в конце концов. Кто с ней пойдет?

— Это аргумент, — усмехнулась Маша.

Она уже поняла, что настырный папаша не отстанет. Она вытерла влажным полотенцем стол и повернулась к Звереву:

— Считайте, что вы меня убедили. Сколько мне будет выделено на сборы?

— Пятнадцать минут, — не моргнув ответил Денис.

— Почему не пять? — съязвила Маша, вытерла руки и отправилась одеваться.

Если уж ей и пришлось уступить, то она покажет, что ей это неприятно. Пусть думает, что она не прочь развлечься. Поглазеть на город. Хотя провести день в обществе человека, который обвиняет тебя во всех смертных грехах, — удовольствие не из лучших. Тем более приходится нарушать собственные планы — хотела позагорать на озере в компании томика Агаты Кристи.

Но, рассуждая подобным образом, Маша все же не торопясь собиралась. Достала легкое шифоновое платье и изящную соломенную шляпку. Заглянула в крохотную белую сумочку — все ли на месте. Сбросила шлепки и застегнула на ногах легкие кожаные сандалии. Глянула в зеркало и усмехнулась. Там она ясно увидела одну из своих субличностей — романтичную дочь капитана Гранта. Ну что ж, пусть будет так.

— Я тоже надену шляпу! Как ты! — Алька прибежала звать Машу и затянула сборы еще на десять минут — ее пришлось полностью переодевать, чтобы наряд соответствовал шляпе.

Когда обе дамы спустились в сад, Зверев сидел на скамейке в обществе Шейлы.

— О-о… — протянул он.

Алька приняла это «о-о» за восхищение и расцвела. Маша только бровью повела и направилась к калитке.

В город решено было ехать электричкой. Собственно, решал Денис, единолично. Кружить на машине незнакомыми улицами не захотел. То ли дело бродить пешком, держа в своей ладони теплую лапку дочери.

В душной электричке, заполненной разношерстной публикой, не открывалась половина окон. Какой-то бабуле пришло в голову попросить Дениса открыть окно. Почин был поддержан, и через минуту Зверев отправился вдоль по вагону, дергая одно за другим неподатливые окна.

Маша сидела так, что волей-неволей вынуждена была наблюдать эту картину.

Алька же нарочно развернулась назад, устроилась коленями на скамейке, чтобы видеть отца.

У одного окна вышла заминка: солидного вида мужчина в промокшей от пота рубахе, видимо, давно возился с хитрым механизмом, который, по мысли изобретателя, должен легким нажатием пальцев подбрасывать стекло вверх. Ничего не получалось. Мужчина что-то долго втолковывал подошедшему Денису, тот кивал, слушал, а затем одним рывком поднял стекло.

— Мой папа сильный, — удовлетворенно провозгласила Алька и окинула взглядом соседей.

Мужчина, сидящий рядом с ней на скамейке, усмехнулся:

— У тебя и мама… красивая.

Алька посмотрела на него с удивлением, проследила за направлением его взгляда и уперлась глазами в Машу.

Маша улыбнулась и подмигнула Альке. Это было их обычным немым общением, когда вокруг много народу. На этот раз Алька не вступила в игру, а продолжала смотреть на Машу с какой-то новой, сложной мыслью.

Даже когда вернулся отец и начал было разговаривать с дочерью, она отвечала рассеянно, а потом и совсем отвернулась к окну и замолчала.

Денис вопросительно взглянул на Машу. Та пожала плечами. Ничего особенного. Наверняка девочка вспомнила мать. Маша уже привыкла к Алькиным мгновенным сменам настроения и особого значения этому не придавала. Минут через десять пройдет. Маша, по примеру Альки, стала смотреть в окно. В нагретом солнцем вагоне установилось дремотное состояние, которое усиливал гул обычных неспешных разговоров о погоде, будущем урожае и средствах борьбы с колорадским жуком. Поэтому весь вагон вздрогнул, когда этот ровный гомон вдруг прорезал высокий мальчишеский голос, чуть искаженный акцентом:

От пронзительного детского призыва в этой популярной эстрадной песне у Маши холодок пробежал по спине. То же, по-видимому, произошло со многими в вагоне — меж скамейками пробежал приглушенный ропот, и публика зашевелилась. Те, кто сидел спиной к певцу, повернулись на голос.

— Он зачем поет здесь, Маш? — быстро спросила Алька.

— Деньги зарабатывает, — ответила девушка. Алька повернула голову. По проходу, с шапкой в руке, неторопливо продвигался темненький мальчишка лет одиннадцати. Обычное дело. То ли цыганенок, у которого в последнем вагоне едут мать и многочисленные братья-сестры, толи беженец из бывших братских республик, которого в том же последнем вагоне поджидает амбал, отбирающий выручку. Обязательная примета времени — концерт в электричке. Тем не менее чистый, высокий голос ребенка, в котором сквозила настоящая, ненаигранная горечь, мгновенно растрогал пассажиров, и почти все полезли за кошельками. Вагон зазвенел мелочью. В шапку посыпались медяки.