Однако из одиночества ничего не вышло. Сразу же после отъезда Люции и Кольского пришел Прокоп. Как обычно, молча поздоровался и вошел за Вильчуром. Когда они уже сели в его комнате, Прокоп спросил:

– И что там на белом свете слышно?

– Как всегда,- кивнул головой Вильчур.- Грызутся люди за кусок хлеба, как голодные псы за кость, загнанные, одурманенные своими делами. Ничего нового на белом свете.

– Однако же долго тебя не было,- заметил Прокоп.- А это нехорошо.

– Почему нехорошо?- Вильчур внимательно взглянул на него.

– Потому что, видишь ли, по моему мнению, это так: если у кого-то что-нибудь есть, то лучше всегда присматривать. Избу одну оставишь, дверь на замок не закроешь, так обкрадут тебя. Местные, известно, не тронут, но мало ли разных бродяг по земле волочится? Не успеешь оглянуться, как все вынесут. Вильчур покачал головой.

– Мудрено говоришь, Прокоп, так мудрено, что и понять не могу. Я вот приехал, и все у меня на месте. Скажи прямо, что у тебя в голове.

– А, что тут говорить,- буркнул мельник и внимательно занялся скручиванием папиросы.

– Я застал здесь все на месте,- продолжал Вильчур.- Все так, как должно быть. Ни с кем ничего не случилось, больные досмотрены.

– И не только больные…

– Что это значит?

Прокоп нахмурил брови и свободной рукой несколько раз провел по своей седой бороде.

– А я тебе вот что скажу: ты этого молодого докторишку гони в шею, не нужен он здесь. Посидел три недели, а то и больше и довольно. Пусть едет к черту. Покрутился тут и хватит. Я думал, что, как вернешься, сразу его прогонишь, но ты слишком мягкий человек. Еще верхом тут будет ездить и всякое такое… Пусть едет туда, откуда приехал. Не было его тут и хорошо было. Ты его по шее и вон! Вот что!

Старик даже запыхался от возбуждения, а когда закончил, то еще что-то ворчал себе под нос несколько минут.

Вильчур притворно удивился.

– Ушам своим не верю. Доктора Кольского я знаю давно. Это очень хороший доктор и милый человек. Я ни в чем не могу его упрекнуть. Неужели за время моего отсутствия что-нибудь плохое совершил?

Прокоп пожал плечами.

– Плохое не плохое. Но ты бы сделал лучше, если бы не оставлял его здесь.

– Люди, которых он лечил, совсем на него не жаловались…

Прокоп махнул рукой.

– Лечение лечением, а только он на здоровых смотрит больше, чем на больных. Я думал, что ты сам это увидишь и положишь этому конец, а ты их еще на какие-то вечеринки вместе посылаешь.

Вильчур заставил себя рассмеяться и похлопал Прокопа по плечу.

– А что же мне делать, старый друг? Они молоды, оба молодые, пусть натанцуются. Для нас с тобой беседа и теплая печь, а для них – гулянье. Вот и все в порядке.

Прокоп покрутил головой.

– Странные вещи говоришь. Я бы своей женщине, а особенно если бы она была молодой, не позволил бы этого.

– Своей?..- Вильчур махнул рукой.- Друг мой, а может ли быть своя женщина? Своей может быть изба, куртка, корова, но женщина?.. Ведь она тоже думает и чувствует так же, как и я, имеет те же права, что и я. Держать ее насильно? Так это же тюрьма. И какой же в том смысл, что она, вопреки своему сердцу, сидит с тобой, а думает только о том, как бы вырваться, и к тому же проклинает свою судьбу?

– Есть такое Божье право,- сурово сказал Прокоп.

– Эх, приятель, вот если бы этого права придерживались, то следовало бы хорошо подумать, прежде чем женщина свяжется с тобой по этому праву. Этот закон будет иметь силу лишь в том случае, когда подтвердит решение двух сердец.

Прокоп задумался и сказал:

– А я думал, что вы уже решили.

– Слава Богу, не было еще решения,- с грустью ответил Вильчур и перевел разговор на другую тему, давая тем самым понять Прокопу, что обсуждать затронутую тему больше не хочет.

Тем временем в гостеприимном доме семейства Павлицких сердечно и радушно встречали гостей. Люция не ошиблась: пан Юрковский действительно был поражен, что она приехала не с Вильчуром. Он внимательно присматривался к Кольскому, особенно в то время, когда Люция танцевала с ним. Сам пан Юрковский демонстративно не танцевал, зато часто навещал буфет, а затем вновь возвращался в гостиную и подпирал дверной косяк.

Чаще всего Люция танцевала с Кольским. Он был прекрасным партнером, а кроме того, в тот день еще более милым, чем обычно. Он совершенно избавился от своей задумчивости, был весел, доволен, более того – оставлял впечатление человека, который с трудом скрывает какую-то удивительно радостную тайну. Люция чувствовала себя превосходно. Ее не смутила даже случайно услышанная фраза какого-то пожилого человека, который, указывая своей знакомой даме на Люцию и Кольского, сказал, подумав, довольно громко:

– Посмотри, какая пара, как они подходят друг другу.

Вскоре после ужина пан Юрковский пригласил Люцию танцевать. У нее, разумеется, не было повода, чтобы отказать ему. Оказалось, однако, что поступила она необдуманно. Он уже прилично выпил, так как сразу же, не успев сделать и одного круга, с откровенным умыслом спросил:

– Ну, и как же там профессор Вильчур? Вы оставили его дома?

– Профессор чувствовал себя уставшим,- ответила она.- Он не любит шумных развлечений.

– Однако нашел для этих развлечений подходящего для себя заместителя…

Люция молча пропустила это замечание.

– И заместитель не чувствует себя, по крайней мере, озабоченным своей миссией. Профессор, может быть, не был бы этим доволен, как вы думаете?

В его голосе прозвучала откровенная ирония. Люция слегка пожала плечами и, желая сменить тему, сказала:

– Доктор Кольский – ученик и друг профессора. А почему вы не танцуете?

– О, я не танцую потому, что передо мной такое зрелище, которого я еще в жизни не видел. Я должен присматриваться, чтобы на будущее знать…

– Что знать?- удивилась Люция.

– Да знать, как выглядит влюбленная женщина. Вы же не сводите глаз с этого Кольского, а он смотрит на вас как кот на сало. Черт возьми! Глаз оторвать друг от друга не могут! И что же вы мне говорили о профессоре, когда вы влюблены в этого докторишку?

Люция чувствовала, что бледнеет. Слова Юрковского были настолько неожиданными и настолько поразили ее, что она даже не подумала о том, как далеко преступает Юрковский нормы приличия, вмешиваясь в ее личные дела.

– Вы ошибаетесь,- ответила она.- С доктором Кольским меня связывает работа и старая дружба и ничего более.

– О-ля-ля! Ничего себе коллеги! Вы же полыхаете рядом с ним, слепой бы заметил! Собственно, вы даже можете думать, что я говорю это из чувства ревности. Пусть и так. Я ревнивый, но ревность не может настолько заслонить мне глаза, чтобы я не заметил, что вы любите его. Не понимаю только, зачем вы меня тогда в Ковалеве обманули, говоря о профессоре? А может быть, профессор для брака, а этот молодой доктор для дружбы?.. Ничего себе, хорошенькая шуточка!

Люция пришла в себя.

– Вы пьяны. Будьте любезны, проводите меня на место.

– Разумеется, я провожу вас. Он там уже ждет, истосковавшийся… Как же можно отрывать вас настолько от любимого!

Он остановился возле Кольского и, галантно кланяясь Люции, добавил:

– Пожалуйста, возвращаю вам одолженное сокровище…

Кольский, совершенно не догадываясь, что произошло, ответил с улыбкой:

– Немного сегодня таких, кто так добросовестно возвращает взятые в долг сокровища. Так добросовестно и так быстро…

Юрковский снова с преувеличенной галантностью поклонился.

– Это решение самого сокровища, которое не могло уже больше выдержать без хозяина.

Сказав это, он повернулся и вышел из гостиной. Только сейчас Кольский обратил внимание на взволнованное лицо Люции.

– Что случилось, пани Люция? Что с вами? – спросил он обеспокоенно.

Она покачала головой.

– Да ничего, ничего. Здесь душно,- ответила она.- А в довершение этот пан был пьян и говорил глупости.

Кровь бросилась в лицо Кольскому.

– Но, я надеюсь, он не оскорбил вас?!

– Нет-нет, Боже упаси! Давайте выйдем отсюда.

Он поспешно согласился.

– Сейчас поищем комнату, где побольше воздуха. Вы так бледны…

В галерее они встретили Павлицкого, который их остановил.

– Устали танцевать?

– Нет,- пояснил Кольский.- Панна Люция не совсем хорошо себя чувствует и хотела бы немного отдохнуть.

– Отдохнуть? К вашим услугам,- пригласил Павлицкий.- Я провожу вас в комнату жены. Вы даже сможете прилечь на диван.

– Со мною все в порядке,- протестовала Люция.

Однако отказываться было неловко, и Павлицкий проводил их в большую комнату, которая служила чем-то средним между спальней и кабинетом. На столике горела лампа. Здесь никого не было.

– Здесь вы отдохнете и наберетесь сил для дальнейших развлечений,- сказал Павлицкий.- И прошу извинить меня, но я должен вернуться к гостям.

– Большое спасибо,- кивнул головой Кольский, а когда дверь за Павлицким закрылась, обратился к Люции:

– Может быть, вы бы на самом деле прилегли на минутку?

Люция покачала головой и отвернулась: она не могла на него смотреть. Резкие слова Юрковского, точно ударом кулака, разнесли в ней все так мучительно, так старательно и точно возведенные заграждения, за которыми ей хотелось укрыться, спрятать от самой себя растущее в ней чувство.

– Это неправда, неправда… – лихорадочно повторяла она про себя, но голословное отрицание не могло уже разубедить ее в том, что стало ясно, поразительно ясно.

Как отчетливо представилось ей сейчас все, все! С самого начала. Значит, так. Она ревновала его к Добранецкой, а позднее даже к этой юной Донке. Радовалась каждому дню пребывания Кольского в больнице и боялась, да, боялась минуты его отъезда. А возвращение профессора… Это подло, низко… Возвращение профессора испугало ее.