Глава 17

Профессор Вильчур не послал сообщения о своем возвращении по двум причинам: во-первых, не хотел, чтобы готовились к его приезду, а во-вторых, должен был считаться с деньгами. Правда, он получил в издательстве за свои научные работы довольно приличную сумму, но истратил ее на приобретение многих лекарств, необходимых в больнице. Да и трехнедельное пребывание в Вильно заставило поиздержаться. Поэтому осталось лишь на железнодорожный билет и на то, чтобы нанять лошадей в Людвикове.

Была и третья причина и, может быть, самая важная, в которой Вильчур не желал признаться даже самому себе. Он просто хотел появиться в больнице неожиданно, чтобы сразу убедиться, как сложились отношения между Люцией и Кольским. В таком возвращении без предупреждения был какой-то неприятный привкус, привкус захвата врасплох, и Вильчуру хотелось объяснить это самому себе экономией на сообщении. В сущности, он никого не обманывал. Три недели он оставался в Вильно лишь для того, чтобы облегчить Люции сближение с Кольским, чтобы за время своего отсутствия предоставить ей возможность проверить свои чувства, желания и намерения.

Рассудок говорил ему, что он поступает правильно. Во время бала в Ковалеве, в тот памятный вечер, когда грубые, но такие правильные слова пана Юрковского всколыхнули совесть Вильчура и разрушили все планы, сокрушили все его надежды, у профессора созрело решение. Неожиданный приезд Кольского облегчил реализацию этого решения. Вначале Вильчур собирался под каким-нибудь предлогом отправить Люцию на длительное время в Варшаву. Он не думал специально о Кольском, но его особу все-таки принимал во внимание. Ему хотелось, чтобы Люция, оказавшись в обстановке большого города, в других условиях и среди других людей, получила возможность сопоставить свое чувство, которое она называла любовью, с действительным состоянием своей психики. Ему хотелось, чтобы она встретила какого-нибудь молодого мужчину и сблизилась с ним, потому что только таким образом она смогла бы убедиться, что чувства, которые она питает к Вильчуру, ни в коем случае не выдержат испытания временем.

К счастью, приезд Кольского предоставил Вильчуру возможность избежать сложностей. Ситуация складывалась наилучшим образом, и Вильчур не сомневался, что испытание, которому подвергал Люцию, оставляя ее на три недели наедине с Кольским, будет результативным. Существовали два варианта: или Люция останется прежней, и тогда у Вильчура будет доказательство постоянства ее чувств, или дружба, которой они были связаны с Кольским, приобретет иной тон и иную окраску, углубится, укрепится, словом, станет тем, что люди называют любовью.

За этот второй вариант, по мнению профессора Вильчура, выступало многое. Главным его козырем была, безусловно, молодость обоих, общность интересов и пристрастий, а также любовь Кольского. Вильчуру казалось совершенно невероятным, чтобы этот козырь не проявился в создавшейся ситуации, в условиях, когда молодые люди по воле обстоятельств проводят целые дни рядом.

Однако было бы ошибочным думать, что Вильчур возвращался домой в хорошем расположении духа. Он действительно предвидел, что должен будет расстаться с Люцией, что вынужден будет отказаться от всех надежд, и это не радовало его. Он считал, что выполняет свой долг, поступает порядочно, но знал, что этим поступком захлопывает последнюю главу своей личной жизни, что осознанно и окончательно отказывается от своего собственного счастья.

На станции в Людвикове у одного из хозяев в Радолишках он нашел свободных лошадей. Тощая лошаденка волочилась нога за ногу. Когда он подъезжал к мельнице, уже спускались сумерки. На перекрестке дорог он расплатился с хозяином и, взяв чемодан, направился пешком в больницу. Двери были открыты, и он вошел. В сенях никого не было. Во всем доме царила тишина, и звук его шагов раздавался особенно четко. Вдруг из палаты послышался голос Донки:

– Эй, кто там?

– Как дела, Донка? Это я.

– ЕзусМарья!- ответил ему радостный возглас.- Пан профессор вернулся!

Радостная и взволнованная Донка выбежала в сени. Поздоровавшись, она помогла ему снять пальто и тут же взялась за приготовление чая, безумолку разговаривая.

– А где же панна Люция?- спросил Вильчур.

– На прогулке. Каждый день они с доктором Кольским гуляют и возвращаются только к ужину. Очень далеко ходят, иногда даже до Вицкун.

– Ну, а как тут доктор Кольский, не скучает?

Донка рассмеялась.

– Где уж ему тут скучать! Я думаю, что он бы тут и год просидел охотно.

– Он очень милый человек,- заметил Вильчур внешне безразличным тоном.- А как он тебе нравится, Донка?

Девушка пожала плечами.

– А почему он мне должен нравиться или не нравиться? Разве он для меня? У меня мой Василь, и другие мне не нужны, а если кому-то мерещится, что в доктора глазами стреляю, так это неправда.

– А кому это мерещится?- с интересом спросил Вильчур.- Василю?

– Не Василю, а панне Люции.

– Откуда же ты знаешь, что ей так мерещится?

– Потому что она меня однажды так ругала, даже грозилась пану профессору пожаловаться, будто я флиртую с паном доктором. Очень он мне нужен, пусть он ей остается. Я не для него, а он не для меня, но я первый раз слышу, чтобы нельзя было посмеяться. Вы тоже со мной иногда шутите.

Вильчур кашлянул и задумчиво сказал:

– Разумеется, можно.

– Вот именно. Я и раньше знала, что вы не будете на меня сердиться.

– Дорогая девочка, я никогда ни на кого не сержусь,- вздохнул Вильчур, усаживаясь за приготовленный чай.- Ну, а что здесь еще нового? У Прокопа все здоровы?

– А что им сделается? Дядя каждый день спрашивает меня, нет ли сообщения о вашем приезде.

– Приходит сюда каждый день?

– Сначала приходил, а последнее время чего-то на панну Люцию смотрит косо и сюда не заглядывает.

Вильчур удивился.

– А почему смотрит косо?

– Потому что он доктора Кольского не любит. Говорит, что неизвестно зачем пан профессор разрешил ему остаться здесь. Что-то он не пришелся по вкусу дядюшке. Я и сама не знаю почему, он же очень симпатичный человек. Когда на прошлой неделе пан доктор хотел нанять у него лошадей, он не дал ему.

– А зачем же ему нужны были лошади?

– Для езды верхом. Они с панной Люцией часто ездят верхом. Лошадей берут у одного старовера из Нескупы, а седла у шорника Войдылы из городка. Вот они лежат,- она показала на угол сеней.

Вильчур посмотрел и кивнул головой.

– Действительно лежат.

– А сейчас, я думаю, доктору надо будет возвращаться в Варшаву, потому что и места здесь нет для него. Разве что если бы спал в сенях или в операционной. Видно, и из именин у них ничего не получится,- не без удовольствия закончила Донка.

– Из каких именин?

– Из именин пани Павлицкой. Они собираются ехать в ее имение послезавтра. Пани Павлицкая была здесь сама и пригласила их еще в понедельник. Там будет большой бал. Панна Люция даже шьет себе новое платье, такое голубое, украшенное кружевами. Эх, если бы я могла себе такое сделать!

Профессор выпил чай и сидел молча. Донка кружилась по комнате и, взглянув в окно, воскликнула:

– Вот, уже возвращаются! Что-то удивительно рано сегодня. Посмотрите, пан профессор, перелезают через забор.

Вильчур подошел к окну. И действительно, через забор, разделяющий тракт и поле, перелезал Кольский. Он спрыгнул и протянул руки, помогая Люции. Их разговор не был слышен, но было видно, что им хорошо и весело. Улыбающееся лицо Люции свидетельствовало о хорошем настроении. Глядя в глаза друг другу, рука об руку они шли к дому. Они приблизились, и сейчас уже отчетливо был слышен их смех.

Вильчур отпрянул от окна. У него уже не было никаких сомнений в результатах приготовленного им испытания. Охотнее всего он закрылся бы сейчас у себя, чтобы не видеть их, однако это было уже невозможно.

Дверь открылась, и первой вошла Люция, а за ней Кольский. На мгновение они замерли при виде Вильчура. Люция воскликнула:

– Профессор, вы вернулись!

Вильчур заставил себя улыбнуться.

– Как поживаете, мои дорогие?

Несмотря на сердечность, при встрече ощущалась какая-то общая неловкость. Когда сели ужинать, Вильчур очень подробно рассказывал, чем занимался в Вильно, об отношениях в медицинском мире, а когда эта тема исчерпалась, он приступил к пространному описанию операции Добранецкого.

Сразу же после ужина Вильчур обратился к Кольскому:

– Я буду вам признателен, дорогой коллега, если вы останетесь еще на несколько дней. Я не потревожу вас, а сам устроюсь в операционной.

– О, я никогда на это не соглашусь, пан профессор,- неловко ответил Кольский. Я и так не знаю, не доставляю ли хлопот своим пребыванием, но уж ни в коем случае не смогу больше занимать вашу комнату. Мне в операционной будет очень удобно.

После того как постель для Кольского была готова и вещи его перенесены, профессор, ссылаясь на усталость после дороги, попрощался и пошел отдыхать.

По полосе света, до поздней ночи падавшей из окна амбулатории, он мог догадываться, что Люция и Кольский не пошли спать, а разговаривали.

Разговаривают о чем?.. Уже договорились? Приняла ли Люция его предложение?.. Если так, то сейчас обсуждают, как ей освободиться от обязательств по отношению к старому добродушному профессору, каким образом сообщить ему о перемене своих чувств…

Все это показалось Вильчуру неправдоподобным. Хотя то, что он застал здесь, явно свидетельствовало о сближении Люции и Кольского, он не мог представить себе, что эта девушка с сильным и решительным характером отступила, отказалась от своих обязательств. Следовало скорее ожидать чего-то прямо противоположного. Вероятно, Люция, даже любя Кольского, не захочет признаться в этом, не захочет даже сама осознать это. Она будет считать своей святой обязанностью не изменить своего решения, выполнить обещание, ничем не выдать перемены, которая в ней произошла. Вильчур был почти уверен в этом.