Когда она объяснила ему, что, намеревается добраться до Ковалева через болото, он пришел в замешательство:

– Как это? Вы хотите там пройти? Но это опасно, особенно сейчас, под вечер, когда уже становится темно.

– Я должна, – ответила она. – Профессора Вильчура укусила бешеная собака, а в Ковалеве сейчас доктор Павлицкий, и только у него есть нужное лекарство.

Председатель всплеснул руками.

– Боже мой! Профессора Вильчура покусала собака! Профессора Вильчура, того знахаря?

– Да-да.

– Того, что живет у Прокопа Мельника?

– Того самого.

– Боже ж ты мой! Такого человека? А вы, наверное, та докторша, которая вместе с ним лечит?

– Да, это я.

– Вот несчастье! Тут сейчас много бешеных собак. Вот несчастье! Как же я отпущу вас в такую дорогу? Вы же утопитесь, как пить дать. Я сам проходил не раз, но когда был молодым. Тогда я знал проходы, а они каждый год новые. Вы же понимаете, что вода подмывает… Сегодня я бы уже не осмелился.

Он задумался, пощипывая бороду, и, наконец, крикнул вглубь дома:

– Ануська! Беги сейчас же за Сушкевичем Антонием. Только быстро! Быстро, потому что темнеет.

Из сеней выбежала молодая девушка, ловко перелезла через забор и исчезла в кустах сирени. Минут через пятнадцать она вернулась тем же путем. Со стороны улицы подошел Антоний Сушкевич, которого они ожидали. Это был худощавый подросток с белой как лен шевелюрой.

Сняв шапку перед прибывшей пани, он пробормотал: "Слава Иисусу Христу" и усмехнулся, глядя на свои босые ноги. Несмотря на праздничный день, на нем была только расстегнутая грубая рубашка и холщовые штаны.

Председатель положил ему руку на плечо.

– Послушай, Антоний, переход через торфяники знаешь?

– А чего же не знать?

– До Ковалева пройдешь?

– А чего ж не пройти?

– А эту пани проведешь?

– А чего ж не провести?

– А до ночи пройдете?

– А чего не пройти?

Председатель удовлетворенно засопел и, обращаясь к Люции, сказал:

– Этот Антоний – самый большой бродяга во всей деревне. Учиться ему не хочется, работать не хочется, только постоянно лазит за утиными яйцами по этим болотам, такой уж он. Но лучше его никто не знает проходов в этих болотах. Опасный это поход, но если уж идти вам, так только с ним. Подождите минуту, я сейчас что-то принесу.

Он пошел к сараю и вернулся с длинной ореховой палкой.

– Он так и без палки справится, – пояснил председатель, – а вот вам лучше взять. Если будете проваливаться, то палку нужно положить, тогда человек дольше продержится на поверхности.

Люция самым сердечным образом выразила ему свою благодарность и напомнила, что, если кто-нибудь в деревне заболеет, пусть обязательно приезжает в больницу: там ему всегда помогут. Сопровождаемая Антонием, она вышла на улицу. В конце деревни дорога спускалась вниз почти обрывисто, и в нескольких сотнях шагов начиналось болото.

– Быстрее, быстрее! – повторяла все время Люция подростку, который, видимо, не привык спешить и шел нога за ногу.

Глазам открылась настоящая тундра, пустыри, поросшие густой, колючей, местами жухлой травой. Здесь и там зеленели на скрюченных белых стволах листочки карликовых березок, кое-где усатая лоза выстреливала пучками желтых веточек или кустился темно-зеленый тростник. Противоположный берег болота не был виден. Он мог оказаться и близко, и очень далеко, так как был скрыт поднимавшимися с берега испарениями.

Первые шаги по торфянику привели Люцию в ужас. Почва под ногами прогибалась, как пружинный матрас, лишая чувства равновесия.

Подросток остановился.

– Вы ступайте точно за мной, – флегматично предупредил он, ковыряя в носу. – Куда я ногу поставлю, туда и вы, не куда-нибудь, а точно в мой след.

– Хорошо, буду смотреть.

– А если я остановлюсь, так и вы стойте.

Она кивнула головой, и подросток двинулся вперед.

Если раньше Люции казалось, что они продвигаются очень медленно, то сейчас она с отчаянием думала, что они идут черепашьим шагом. А в сущности, это больше напоминало движение лягушек, чем черепаший ход. Под густой травой из-под кочек обильно выступала вода. Время от времени, когда не привыкшая к таким походам нога срывалась, стопа тотчас же погружалась в теплую густую темно-красную жидкость. На чулках оставались ржавые пятна. Густо поросшие травой кочки казались Люции каким-то лесом, затопленным густым лесом, от которого на поверхности остались только кроны деревьев. Именно по этим кронам и нужно было ступать, и каждый неосторожно сделанный шаг мог угрожать смертью. Она ощутила это, когда, упершись палкой в пространство между двумя кочками, с ужасом поняла, что палка не встретила почти никакого сопротивления и, несмотря на свою двухметровую длину, не достигла дна, которого здесь могло и не быть совсем.

Через какое-то время в нее начал вселяться страх, парализующий, физический, звериный страх перед неизвестностью. Напрасно она убеждала себя, что проводник должен знать дорогу и что он выведет ее. Страх был сильнее. Она до крови закусила губу, чтобы сдержаться и не закричать от страха, чтобы не попросить этого паренька вернуться назад в деревню.

– Я должна пройти туда, – повторяла она упрямо. – Я должна его спасти.

Низко нависший туман окутал их холодом. Сейчас уже ничего не было видно вокруг. Она с трудом различала впереди силуэт одетого в белое Антония и ближайшие кочки. Они шли,

как в молочном мареве. Над головами поднимались испарения, розоватые от зари на западе. Из тумана иногда возникали скрюченные березки, казавшиеся таинственными чудовищами страшных форм, чудовищами, подстерегавшими здесь смельчаков. Несмотря на холод, пот крупными каплями струился по всему телу, а сердце то останавливалось от усталости, то обрывалось от внезапного испуга, как только нога соскальзывала с кочки.

Проводник шел медленно, и Люция могла поклясться, что они кружатся, что заблудились. Время от времени он останавливался, оборачивался к ней, глуповато усмехаясь, оглядывался вокруг и, выбрав одну из соседних кочек, ставил на нее ногу.

Люции начало казаться, что все окружавшее ее потеряло реальные очертания, что это какой-то сон, мучительный и страшный, от которого нельзя пробудиться. И ее то и дело посещала мысль, что Антоний помешанный, что оставит ее здесь одну, беспомощную и несчастную, убежав куда-то и растворившись во мгле.

Поэтому, когда он хоть на минуту исчезал из поля зрения, она в отчаянии кричала:

– Антоний! Антоний! Где ты?!

И испытывала непередаваемое облегчение, когда во мгле раздавался его спокойный гортанный голос:

– Здесь я. Здесь.

Он сразу же возвращался с невозмутимым терпением, чтобы указать ей переход.

Этот страх едва не стал причиной несчастья. В тот момент, когда проводник пропал из виду, Люция, желая догнать его, быстро и неосторожно прыгнула на маленькую кочку. Дрожащие колени подвели ее, и она с шумом рухнула в воду. Это было омерзительное, ужасающее ощущение. Все, что она знала о непроходимых топях, припомнилось ей в одно мгновение. Ее тело до пояса погрузилось в какую-то жидкую мазь. Грудью она навалилась на кочку, впиваясь пальцами в траву. Она была почти в бессознательном состоянии и не чувствовала боли. Острые стебли травы во многих местах разрезали кожу рук. Правда, палка, падая, уперлась в две соседние кочки, и если бы Люция не нервничала, то поняла бы, что непосредственной опасности для нее нет.

Ее раздирающий крик вернул флегматичного подростка, который без особых усилий помог ей выбраться из топи. Содрогаясь всем телом, она повторяла:

– Я не могу идти дальше. Я должна отдохнуть, я должна отдохнуть.

Но паренек покачал головой.

– Здесь, нельзя. Если дольше посидеть на кочке, то она провалится. Так она устроена. Еще немного, а там будет такое место, где можно, потому что там твердый грунт.

Она с трудом поднялась. Платье прилипло к ногам, затрудняя движения. С него стекала ржавая и какая-то жирная вода. К счастью, место, о котором говорил проводник, действительно оказалось не очень далеко. Это был островок в несколько метров, покрытый такой же травой, только очень выгоревшей на солнце. Люция вытянулась на нем с чувством огромного облегчения. Во-первых, она могла отдохнуть, а во-вторых, убедилась в том, что этот паренек в самом деле хорошо ориентируется. На какой-то миг ею овладела блаженная мысль: отсюда уже можно не идти дальше, можно переночевать здесь, а завтра вернуться при дневном свете.

Она отругала себя за эту душевную слабость.

– Нет, я должна сегодня. Мне нужно как можно скорее быть в Ковалеве.

Внезапно ею овладело беспокойство.

– А что будет, если Павлицкого я уже там не застану?

При этой мысли, несмотря на усталость, она вскочила и сказала:

– Идем дальше, жаль времени.

Проводник не сдвинулся с места.

Лучше отдохните. Сейчас дорога будет еще труднее.

– Как это труднее? – спросила она едва слышным шепотом.

У нее просто не умещалось в голове, чтобы какая-нибудь дорога могла быть труднее той, часть которой они уже преодолели.

– Ну да, потому что кочки там будут пореже и нужно будет прыгать дальше. Вы должны смотреть, когда прыгать будете. Вот только юбка вам будет мешать, подверните ее.

Выхода не было. В конце концов, присутствие этого шестнадцати- или семнадцатилетнего подростка совсем не стесняло ее. Она подняла подол платья и заткнула его за пояс, высоко обнажив ноги. Так было действительно удобнее. Парень с усмешкой следил за ее движениями.

– Пойдем! – уже более резким тоном сказала Люция. – Становится все темнее.

Скоро она убедилась, что Антоний не преувеличивал, говоря о трудностях оставшейся дороги. Конечно, не фокус перепрыгнуть с одного кружочка величиной с большую миску на другой на расстоянии метра, но только не тогда, когда между этими кружочками чернеет бездонное болото. Большим усилием воли Люция удерживалась от нелепого и убийственного желания закрыть глаза во время прыжка. Мысленно начала молиться. Она молила Бога только об одном – о том, чтобы, попав на следующую кочку, можно было с нее прыгнуть на берег, на твердый берег, почувствовать твердую почву под ногами.