– Антоний! – первая вскочила Зоня, опрокинув лавку.

Наталка была тут как тут. Прокоп, раскрасневшийся, точно кровь залила его лицо, шел навстречу Вильчуру с протянутыми руками. Василь радостно повторял:

– Боже!.. Вот это гость, это гость!..

Старая мельничиха, сама не зная зачем, стала сметать крошки со стола, а Ольга стояла, широко раскрыв рот.

Приветствиям не было конца. Сначала несмело, а потом уже все по очереди обнимали его как родного – ведь он жил с ними здесь долгое время, с ними и как они. Что же из того, что потом он оказался богатым паном, известным профессором. В их памяти он остался таким, каким был, Антонием из пристройки, добрым, сердечным приятелем, доброжелательным, готовым помочь каждому, любимым каждым.

Вильчура усадили за стол. Расходившиеся бабы принесли сыр, ветчину, поставили бутылку рябиновой настойки. Нашелся и белый хлеб. Заварили чай.

– Скорее святого Прокопа, моего покровителя, я надеялся увидеть, чем тебя, – говорил хозяин. – Здесь и дня не проходит, чтобы тебя не вспомнили. Сколько раз, бывало, посмотрю на пристройку и думаю: забыл про нас, выбросил из сердца. И так тяжело было.

Вильчур сжал его руку.

– Не забыл. А лучшее доказательство тому то, что я здесь.

– Бог тебе заплатит за то, что приехал. 0-хо-хо, ну и насходится же сюда людей, когда узнают, что ты приехал нас навестить!

Ольга замахала руками.

– Ой, насходится!

Вильчур смотрел на собравшихся.

– Я не навестить вас приехал, – покачал он головой.

– Как это так? – удивился Василь.

– Я приехал, чтобы остаться с вами, чтобы остаться здесь навсегда …

В избе воцарилось молчание. Все с недоверием и удивлением посматривали то на Вильчура, то друг на друга. Первым заговорил Прокоп:

– Ты не смеешься над нами?.. Куда теперь тебе к нам?..

Вильчур покачал головой.

– Не смеюсь. Я остаюсь с вами, если только вы примете.

– Боже правый! – воскликнула Зоня.

– Вот так штука! – с удивлением потряс рыжим чубом работник Виталис.

Одна лишь Наталка нисколько не удивилась. Радостно пискнула и бросилась ему на шею.

– Оставайся, оставайся!

Прокоп почесал затылок, погладил бороду, недоверчиво посмотрел на Вильчура и заговорил:

– Бог свидетель, что я тебе рад, что мы все тебе рады, но у меня в голове не умещается, что ты хочешь к нам вернуться. Что мы, бедные, темные люди, для тебя?.. Ты же большой пан. У тебя там каменные дома и виллы. Как же мы тебя тут примем, где посадим, где спать поло жим, чем кормить будем?.. Никак я этого понять не могу…

– Если вы только рады мне, – ответил Вильчур, – то и не о чем беспокоиться, потому что и я рад, что, наконец, здесь с вами. Не дома и виллы мне нужны, а сердечность, которой там, в свете, я не нашел, доброта, которой мне там не дали. Злые там люди, в городе… жадные, завистливые… Тяжело мне было среди них, а как стало настолько тяжело, что выдержать дольше уже не смог, я и подумал, что вы примете меня здесь по-прежнему сердечно, что у вас я по-прежнему угол найду, что местным людям пригожусь. Там, в городе, много врачей, может быть, и лучше, может быть, и умнее, да и моложе меня. Я там не нужен. Вот я и решил: вернусь к вам. И вернулся.

Зоня расплакалась и, всхлипывая, ладонью вытирала глаза. А Василь, не сумев скрыть переполнявшей его радости, воскликнул:

– Вот уж счастливый день наступил! Для всей округи будет новость!

Прокоп понял, что Вильчур говорит серьезно, что он действительно решил поселиться на его мельнице.

– Значит, останешься? – спросил он.

– Останусь, – кивнул головой Вильчур.

– И будешь людей лечить? – Наталка потянула его за рукав.

– Буду.

– Так и пристройку надо заново привести в порядок, – заметил Виталис.

– Там выбиты два стекла, – вставила Ольга, – может, я сбегаю за стекольщиком в городок?

– Иди ты со своим стекольщиком! – возмутился Василь. – Не в пристройке же он будет жить, а в комнате.

– И правда, – подтвердила Ольга.

Вильчур улыбнулся.

– Нет, я не хочу. Буду жить только в пристройке, я к ней так привык, мне было там так хорошо. Лучшего жилья мне не нужно, а вообще-то у меня большие планы, ого-го, какие планы… У меня осталось немного денег, и я думаю поблизости построить домик, оборудовать в нем амбулаторию, поставить две-три кровати для тех больных, которых сразу после операции на телегу положить нельзя…

– Это как бы больница, – отозвалась Наталка.

– Да, как бы, – подтвердил Вильчур. – Только маленькая, для местных нужд.

Этот проект удивил и обрадовал всех. После долгого молчания Прокоп сказал:

– Бог подсказал мне принять тебя тогда на работу. Я уже даже не знаю, не могу подсчитать всего того добра, которое ты для меня сделал…

– Какое там добро, – перебил его Вильчур.

– Не отрицай, не отрицай – с уважением продолжал мельник. – До конца дней своих не расплачусь с тобой за то, что не оставил его инвалидом, что спас его, что, не искушая Божью милость, я могу теперь спокойно в гроб лечь, зная, кому нажитое за всю свою жизнь оставить. Но для меня важно не только то добро, которое я получил от тебя, важно и то, что соседям объяснил, не имея от этого никакой выгоды. Это благодаря тебе люди уже не смотрят косо на мой дом, а кто с тракта оглянется, тот и скажет: тут жил тот знахарь, тут людей лечил… А сейчас я слышу, что ты хочешь бросить город и большие заработки, чтобы вернуться сюда. Удивительный ты человек, святой человек. Не один гость тут так говорил…

– Не говори лишь бы что, Прокоп, – весело прервал его Вильчур. – Много таких людей, как я. Вот и пример есть. Со мной приехала одна девушка-доктор. Она хотя и молодая, и не знала вас, и не было у нее моей привязанности к вам, но как только узнала, что я сюда еду, хочу остаться здесь, сама согласилась помогать мне.

– А где она? – вскочил Василь, выглядывая в окно.

– Она осталась в Радолишках, в гостинице.

Зоня пожала плечами и несмело, но с явным недовольством заметила:

– А раньше тебе никакой докторши не нужно было… Моей помощи или Наталкиной достаточно было.

Вильчур рассмеялся.

– Ну, сейчас все будет иначе, не то, что раньше. Организуем здесь и маленькую аптечку, и инструменты есть у меня, и аппаратура медицинская, какая мне раньше и не снилась. Сейчас лечение пойдет иначе, спасем не одного такого, которому раньше я не смог бы помочь…

Вдруг Прокоп опомнился:

– Что это вы, бабы, ошалели! – прикрикнул он. Болтаете без умолку, а человека не угощаете, голодом хотите заморить. Так двигайтесь же!

Женщины подхватились все сразу и стали подвигать Вильчуру тарелки, наливать чай и наперебой просить, чтобы не отказывал, чтобы ел и пил. Прокоп выпил за здоровье гостя стаканчик рябиновки и в порядке исключения позволил сыну.

– Ну, ладно уж, – проворчал, – когда такой гость в доме, выпей и ты, хотя сегодня не праздник.

Снова посыпались возгласы, вопросы и ответы.

– Расскажите мне, что у вас слышно? – спросил Вильчур, когда немного успокоились.

– А, все по-старому, – махнул рукой Прокоп. – Живем, работаем с Божьей помощью.

Вильчур посмотрел на Ольгу и Зоню.

– Я думал, что вы уже давно вышли замуж.

Зоня покраснела и нетерпеливо покачала своими широкими бедрами.

– Мне так не в голове была женитьба, а Ольга за эти три года успела второй раз выйти замуж и стать вдовой.

– Стать вдовой? Не может быть?

– Правда, правда, – подтвердил Прокоп. Вышла за одного тут железнодорожника и полгода с ним не прожила. Не везет ей на мужей.

– Сейчас уже, наверное, никто на мне не женится, – сказала Ольга.

Вильчур погладил по голове Наталку, стоявшую возле него.

– Скоро о дочери будешь хлопотать: нужно будет ее замуж выдавать.

– Я не хочу замуж, – решительно заявила Наталка.

– Вот, глупая, – заметила старая мельничиха.

Взгляд Вильчура остановился на лице Донки, потом Василя и снова вернулся к Донке:

– А ты, Василь, я вижу, подумал о себе?

Василь покраснел и не нашелся, что ответить.

Донка улыбнулась, а Прокоп посчитал удобным пояснить:

– Это моя дальняя родственница, Донка Солен, сирота. Она осталась одна в городе, вот я и забрал ее к себе. Наталку учит…

Он сделал паузу и добавил:

– Она образованная.

– Образованная? – внимательно спросил Вильчур.

– Какое там, – смело ответила девушка. – Я закончила только начальную школу и два класса гимназии. Училась, пока жил папа, а потом, известно, не было за что…

– Конечно, – заметил Виталис, – без денег нет науки.

– А что в округе слышно? Какие перемены?

Прокоп стал перечислять по порядку, кто умер, кто женился, кто уехал.

– А дочь лесничего жива? – заинтересовался Вильчур.

– Жива, но что же это за жизнь. Лучше бы она умерла; одни хлопоты родителям: лежит и стонет. Одни кости остались.

– Ну, а доктор Павлицкий живет в Радолишках?

– А как же, только сейчас у него все идет хорошо. Он женился. Жену с фольварком взял и семь влук (польская мера площади, равная 16,8 га), не лишь бы что. Одних коров восемьдесят. Земли-то неважные, песок, но луга о-го-го и хороший кусок леса, десятин тридцать.

– А может, и сорок, – поправил Василь.

– Если говорю тридцать, так значит тридцать! – разозлился Прокоп. – От Черного камня до Брода будет тебе сорок! Одурел ты, что ли?.. Тот дом, в котором жил в Радолишках, доктор отремонтировал, железом покрыл. Живет сейчас, как пан, к больным ездит на собственных лошадях.