— В том числе и поэтому я сегодня пригласил тебя в эту поездку.

Я посмотрела на него.

— Сколько ещё мы здесь пробудем? Я привыкла, что вокруг меня всегда люди, смех и веселье. Я привыкла ставить цели и добиваться их. Мне нужна конкретная дата, эта неопределённая фигня со мной не работает.

— В Россию мы вернёмся в начале следующей недели. Там всё будет по-другому, Натали.

Мне всё больше казалось, что я уже этого достаточно наслушалась.

— Как именно?

— Ты найдёшь новых друзей. Твои дни вновь наполнятся событиями, когда я буду уверен в твоей безопасности. А сейчас мне нужно твоё терпение.

Я внутренне зарычала. Впрочем, думаю, пару дней я смогу продержаться…

Когда лимузин снизил скорость, я спросила:

— Мы на месте? — мой голос звучал по-дурацки нетерпеливо; любопытной Варваре нос оторвали.

Из кармана пиджака Севастьян вынул шёлковую ленту.

— Как я сказал, это сюрприз.

— Прекрасно. — Я позволила завязать себе глаза. Потом он помог мне выбраться в шумную ночь из припаркованного лимузина.

Он вёл меня по бетонным ступенькам, и я спросила:

— О, на этот раз мы будем над землёй? — Подколола.

— Я бы не стал к этому привыкать, — подколол он в ответ.

Мы переступили порог какого-то тёплого помещения. Если не считать эха моих каблуков, внутри было тихо.

Когда он снял повязку, я поморгала, привыкая к свету.

И вдруг всё поняла, и завертелась на месте.

Мы были в музее "Орсе"! Я читала о нём в путеводителе, видела иллюстрации. Это была отремонтированная железнодорожная станция, где можно было увидеть работы знаменитых французских импрессионистов и других художников того времени.

Моя самая любимая "Звёздная ночь над Роной" Ван Гога находилась… здесь. От осознания того, что я увижу её воочию, у меня закружилась голова.

Я посмотрела по сторонам, никого не обнаружив. Освещение было приглушенным.

Это только для нас? Моё недавнее раздражение превратилось в едва слышный шёпот, и мне стало стыдно за желание сломать ему пальцы.

— Подходит под "о-фи-геть"? — сухо просил Севастьян.

Я не сдержала смех.

— Ещё как! Ты превзошёл сам себя, Сибиряк! Как ты умудрился провести нас сюда после закрытия?

— Попросил об услуге. Этот музей меньше и обладает большей индивидуальностью, нежели Лувр, он куда лучше подходит для экскурсии на одну ночь. Пойдём.

Первой скульптурой оказалась прекрасная Сафо с лирой в руках и с задумчивым выражением на лице.

— Свои поэмы она сочиняла с расчётом на аккомпанемент лиры, — сказала я. — Можно сказать, она была первой поэтессой, сочинявшей тексты для песен.

Самоучка, казалось, был впечатлён.

— Ты разбираешься в древнегреческой поэзии?

— "Нельзя изучать историю сексуальности, не познакомившись с Сафо" — Натали Портер, студентка исторического факультета. По-прежнему ли мне соответствует это определение?

Возможно, стоит по совету Пахана поездить по миру, воплощая свои мечты. С мужчиной рядом…?

Пока мы с Севастьяном переходили от одной поразительной статуи к другой, я старалась незаметно за ним понаблюдать.

Я вспомнила его сосредоточенное выражение лица, когда он мыл мне голову, как сильно ему хотелось сделать всё правильно. Точно также он выглядел и сейчас, будто впечатлить меня являлось для него критически важной задачей.

На самом деле он следил за моей реакцией внимательнее, чем разглядывал саму экспозицию. Так же, как наблюдал за моим лицом — вместо оргии.

— Не интересуешься искусством? — спросила я.

— Я очарован твоей реакцией.

Неотразимый Сибиряк. Когда он говорил что-то подобное, разве я могла на него злиться?

Одним из последних экспонатов первого этажа была "Женщина, укушенная змеёй" — скульптура в натуральную величину женщины, раскинувшейся на цветочном ковре. Её роскошное тело, её округлости были навечно выставлены на всеобщее обозрение.

Но даже несмотря на эту чувственную картину, я чувствовала на себе обжигающий взгляд Севастьяна. Когда я подняла на него глаза, его взгляд потемнел, давая понять, чьи именно округлости он желает созерцать вечно.

Я уже привыкла к этому чувственному взгляду — в постели, в душе, в секс-клубе. Но в музее я ощутила некое волнение. Как тогда в баре, когда я пыталась с ним познакомиться.

Я кокетливо заправила прядь волос за ухо — ээ, могу я тебя угостить? — и пошла дальше. Мы поднялись по лестнице в молчании, задумавшись каждый о своём.

Но на втором этаже я не стала останавливаться у других экспонатов, чтобы воздать им должное, я пошла сразу к "Звёздной ночи". А потом…

Это была она. Прямо передо мной.

— Не могу поверить, что смотрю на неё.

Он молча стоял рядом со мной, позволяя наслаждаться картиной.

Виденные мной копии никогда не передавали замысловатую текстуру оригинала. Отражение фонарей в воде было передано смелыми широкими мазками. Каждая звезда представляла собой слои искусно наложенной краски, создающей на картине ощущение высоты.

Я моргнула, посмотрев на него, совершенно не представляя, сколько прошло времени. Покраснев, я объяснила:

— Это моя любимая работа того времени.

— Почему эта?

— Лодки, свет над водой… эта картина так далека от домашних полей, от всего, что я знала. В Корн Белт я никогда не видела таких оттенков синего. Для меня эти цвета были экзотикой, они манили меня. — Это не говоря уж о том, что я тайно вздыхала над парочкой на переднем плане, которые воочию наблюдали ту ночь.

Севастьян подошёл ещё ближе.

— Когда ты взбудоражена, на твоих щеках появляется ярко-розовый румянец, а на фоне огненно-рыжих волос глаза становятся ещё ярче. — Протянув руку, он намотал на палец кончик локона. — Твои цвета манят меня.

У меня вырвался вздох. Когда этот мужчина был таким, я говорила себе, что сумасшедший секс, обожающие взгляды и искренние комплименты смогут помочь мне продержаться.

До какого момента?

Пока он не будет видеть во мне партнёра, которому можно доверять.

Он отступил.

— И вновь я слишком свободно с тобой говорю. — Теперь его скулы окрасил румянец. — Как только ты рядом, я говорю больше, чем следует.

— Значит, нам нужно проводить друг с другом больше времени. — Я позволила ему увлечь меня в другой зал.

— Или меньше, — сказал он, хоть и очевидно не обрадовавшись такой перспективе.

— Разве плохо, если я узнаю о тебе больше?

— Не думаю, что тебе понравится то, что я открою.

Так в этом причина его скрытности? Он боится меня отпугнуть? Ничем хорошим это не кончится.

Пока я осматривала очередную экспозицию, вспомнила свой первый семестр в Университете. Мы с Джесс только-только подружились, и она стала встречаться с "многообещающим" новым парнем. И как-то раз он ей загадочно сообщил "не думаю, что понравился бы тебе, знай ты меня лучше".

К его ужасу, она быстро его отшила. А мне объяснила:

— Когда мужик говорит тебе что-то подобное, дорогуша, лучше поверь ему на слово.

Мы с Джесс пообещали друг другу, что если мужчина станет говорить о себе в негативном ключе: "я не подхожу тебе", "мне сложно брать на себя обязательства", "я не планирую в ближайшем времени остепениться" — мы обязательно будем к этому прислушиваться.

Севастьян сказал, что он плохой парень. Я думала, он имел в виду свою работу в качестве боевика. Так что же он от меня скрывает?

— Может быть, я бы рассказал о себе ещё, — сказал он, — если бы был больше в тебе уверен.

И эта финишная черта по-прежнему оставалась между нами.

— Тогда мы снова возвращаемся к "Уловке-22". Мне сложно пожертвовать всем, когда о тебе мне почти ничего не известно. Ты выдаёшь информацию по крупице каждые несколько дней. Такими темпами пройдёт лет двадцать, прежде чем я дам своё согласие.

К слову о времени… Мы подошли к окну в огромных часах д'Орсе. В пространстве между римскими цифрами я могла выглянуть наружу и увидеть внизу затуманенную Сену, огни Лувра и сад Тюильри.

Вид этого раскинувшегося пейзажа заставил померкнуть мои разногласия с Севастьяном, уступив место воспоминаниям об отце, который был "Часовщиком". Когда сдвинулась минутная стрелка, я едва смогла сдержать слёзы.

— Как ты справляешься, Севастьян? — мне не нужно было ничего уточнять.

Его лицо превратилось в гранит под давлением.

— Я горюю, как и ты. Я много о нём думаю.

Я взяла Севастьяна за руку.

— Я всё время о нём вспоминаю по самым разным поводам. — Сегодня я думала о его письме, о тех надеждах, которые он на меня возлагал. А до этого я увидела на рекламном щите белых тигров и сразу вспомнила, как мы с ним вместе смеялись. — Расскажи мне о нём что-нибудь?

Севастьян открыл было рот — чтобы, несомненно, отказаться.

— Всего одну историю, — быстро сказала я. — Pozhaluista.

Словно собираясь выступать перед многотысячной толпой, он прочистил горло:

— Когда я был с ним всего несколько месяцев, он взял меня на общую встречу. Сын другого вора в законе сказал, на мой взгляд, что-то оскорбительное про Пахана. Я схлестнулся с парнем постарше — это означало, что мы оба должны были драться в центре заполненного людьми склада. "Ты слишком умён, чтобы принимать удары в голову", сказал мне Пахан, когда мы шли сквозь толпу. — Севастьян нахмурился. — Он всегда говорил, что я умный. Так что я ему сказал, что буду "драться с умом".

Я так чётко могла представить себе эту картину: Пахан, сопровождающий его сквозь толпу бандитов, Севастьян с задранным подбородком, напряженно впитывающий внимание Пахана. Потому что никто раньше не давал ему советов.