Я не знала, что ответить, поэтому просто глотнула чаю. И тут же закашлялась.

Фу! Что это? Я уставилась на кружку. Вкус как у вареной травы.

– Тебе нравится?

Я посмотрела на ангельское личико, с надеждой обращенное ко мне, и прикусила губу.

– Да, довольно интересный вкус.

– Мой иглотерапевт клялся, что это здорово.

Я не знала, восхищаться ли мне тем, что она позволяет кому-то вонзать иглы в свое тело, или же отнестись к ней как к чудачке. Решила пока не спешить с выводами.

– Ты здорово выглядишь, но не стоило наряжаться, чтобы просто зайти ко мне. – Она сделала глоток.

– Ну... – Я оглядела себя. Я вовсе не наряжалась. – Я просто только что с работы.

– В воскресенье? Ты работаешь в большом концерне, да? – уточнила она с упреком.

– Нет. «Эшворт Коммуникейшнс» – это частная корпорация. – Я почему-то стала защищать себя и свою компанию. – Мы перечисляем много денег на общественные нужды. На прошлое Рождество мы собрали подарки для более чем восьмисот мальчиков и девочек.

– Рождество – это капиталистический праздник, – пожала плечами хозяйка.

– А ты чем занимаешься? – попыталась я сменить тему. – Где работаешь?

Она снова пожала плечами.

– Я подрабатываю ароматерапией.

Читай: бездельница.

Я не удивилась. Вряд ли найдется кто-то менее честолюбивый, чем она. Даже у Люка есть собственный бизнес – маленький, но приносящий достаточно средств, чтобы снимать огромную мансарду, и обеспечивающий ему комфортную жизнь. Рейнбоу живет в убогой квартирке в районе Мишион-дистрикт.

Но я растянула губы в улыбке.

– Звучит интересно.

– Я обожаю это дело. – Она слизнула каплю чая, стекавшую по кружке. – Ты хорошо повеселилась в пятницу вечером?

Я старалась не обращать внимания на тихое позвякивание гвоздика-пирсинга в ее языке (интересно, он нагревается, когда она пьет горячий чай?).

– А, да, пятница была успешной.

– Успешной? – Она сморщила нос, и гвоздик в ее ноздре блеснул на свету. – Ты переспала с кем-нибудь?

– Что? – Я, наверное, даже рот разинула, но ведь ее вопрос был совершенно неуместен. В том смысле, что я едва знаю эту женщину, а она задает мне вопросы по поводу секса.

– Ты нашла кого-нибудь? – Она наклонилась ближе, широко открытые глаза заблестели. – Перепихнулась?

– Нет! Ни за что! – Я покачала головой. Я в жизни ничем подобным не занималась!

Не поймите меня превратно – у меня был секс. Вроде того. Пару раз. Лет десять назад. Но я никогда не «перепихивалась». Я постаралась не выглядеть надутой.

– Понятно, – хозяйка заметно поникла, – но ты хоть повеселилась?

– Это был довольно поучительный опыт.

Она снова сморщила нос.

– Поучительный опыт? Что это значит?

– Это означает, что я получила много полезной информации.

– Ну ты даешь, Кэт! – засмеялась Рейнбоу.

Почему она смеется? Я снова попыталась разгладить насупленные брови и глотнула так называемый чай.

– Так ты встречалась с друзьями?

– Только с одним другом, Люком.

– Это твой парень?

Почему она так интересуется моей личной жизнью? Подозрительно!

– Он просто мой лучший друг.

– Он сексуальный?

– Нет, просто Люк. – Люк сексуальный? Я вспомнила озорной блеск в его глазах, прикосновения его рук – и вспыхнула. Я поставила кружку. Чересчур горячая! – Нет, Люк совсем не сексуальный.

– Очень плохо. А у тебя есть парень?

– Нет.

– Попробуй закуски. Я сделала ореховое пюре, нарезала всякой всячины и приготовила соус тофу со шпинатом. – Она пододвинула ко мне поднос. Стопка журналов накренилась, и на секунду я испугалась, что сейчас мои туфли от Феррагамо покроются желтоватой ореховой пастой.

Я взяла кусочек моркови и стала жевать.

– У меня был парень. Мы долго встречались, но я бросила его пару месяцев назад. – Рейнбоу театрально вздохнула, окунула крекер в соус и отправила его в рот.

Интересно, существует ли статистика, сколько зубов ломается об пирсинг языка?

– Хорошо, что он ушел. Такой придурок! – добавила она, жуя.

Казалось, она ждала моей реакции, поэтому я переспросила:

– Да?

Похоже, я отреагировала правильно, потому что она продолжила (а Люк утверждает, что я не умею поддерживать беседу):

– Да, полный негодяй. Я хранила деньги в книге возле кровати, – она махнула рукой в сторону спальни, – так он частенько таскал их оттуда. А когда я скандалила с ним из-за этого, у него хватало наглости все отрицать. А потом он выманивал остальное, обещая, что больше так делать не будет.

Я замерла, перестав жевать. Я знала эту историю. Со мной происходило то же самое.

– Он все время говорил, что это в последний раз, – фыркнула она так громко, что я испуганно вздрогнула. – И я давала ему деньги. Ты, наверное, думаешь, что я идиотка, если верила ему.

Я прикусила губу, подвинулась и разгладила юбку на коленях. Если она идиотка, то кто тогда я?

– Нет, не думаю.

– А я действительно идиотка! – Ее кокетливые косички подпрыгивали при каждом движении головы.

– Рейнбоу, мне пора. – Я встала. Скорее бы выбраться отсюда! Я протянула ей руку. – Спасибо, что пригласила.

Она нахмурилась, но взяла меня за руку. Однако, вместо того чтобы пожать ее, она поднялась с пола.

– Ну ладно.

Я избегала смущенного взгляда ее больших наивных глаз. Мне просто нужно побыть одной.

– Спасибо тебе. До свидания. – Я протиснулась между стопками журналов, схватила сумочку и, прыжком преодолев барьер из обуви, оказалась за дверью.

Я долго ковырялась с замками. Когда мне наконец удалось их открыть, я проскользнула внутрь и захлопнула дверь, будто спасаясь от преследования.

Прислонившись к двери, я сняла очки и стала разминать переносицу. Рейнбоу думала, что у нас нет ничего общего. Что я намного лучше ее. Ну, в том плане, что она вся в дредах и пирсинге, живет в свинарнике, ничем толком не занимается в жизни. У нее даже работы нормальной нет – она подрабатывает. У меня есть работа, большие амбиции, цель в жизни. Но, в конце концов, мы с Рейнбоу очень похожи.

Нет, Рейнбоу даже лучше меня, потому что она хоть сказала своему подлецу приятелю, что больше не даст ему денег. А я и этого не могу сделать. Конечно, я снабжаю деньгами родного отца, а не постороннего парня, но все же...

Я пошла в спальню. Не включая свет, я сняла одежду и машинально повесила ее на плечики. Натянула одну из старых футболок Люка, еще со времен курсов массажа, заползла под одеяло и свернулась калачиком. Одеяло было таким изношенным, что я видела неоновые огни, мерцавшие сквозь широкие щели в шторах.

Я зажмурилась и попыталась отключиться от всего, но в голове всплывали сцена за сценой. Когда мне было семь лет, мой отец прокрался в мою комнату, думая, что я сплю, намереваясь залезть в мою свинку-копилку. Когда мне было десять лет, я открыла кошелек, в котором хранились деньги на хозяйственные нужды, чтобы заплатить домовладельцу, ждавшему у двери, и обнаружила там только три пенса и десятицентовик. Когда мне было тринадцать, пришлось отнести в ломбард мамино жемчужное ожерелье, – она отдала мне его восемь лет назад, поняв, что ее раковая опухоль не поддается лечению, – чтобы рассчитаться за аренду, и мы смогли остаться в очередной убогой квартирке еще на месяц.

А когда я училась в старшей школе, я вынуждена была заложить замечательный, самый современный калькулятор, подаренный мне Люком на Рождество. Я обожала тот калькулятор – он, можно сказать, делал за меня домашние задания по математике и был намного лучше тех устаревших техасских инструментов, которыми я раньше пользовалась. Когда Люк узнал... Честно говоря, я и не подозревала, что он может так разозлиться. Не на меня, а на отца. Он купил еще один и заставил пообещать, что если мне понадобятся деньги, я попрошу у него. Я пообещала и сберегла любимый калькулятор, и начала давать частные уроки, чтобы иметь дополнительный заработок.

Я вздохнула, взбила подушку. Рейнбоу поумнела. Мне тоже уже пора поумнеть (так считает Люк), но каждый раз, когда приходит отец, я отдаю ему все, что он попросит, без всякой борьбы. А что поделаешь? Он мой отец.

Повернувшись на другой бок, я постаралась не думать, что все сложилось бы иначе, будь мама жива.

Зря я вспомнила об отце, потому что он материализовался у моей двери на следующий же вечер.

Я просматривала рекламные проспекты, поднимаясь на свой этаж. Было уже восемь часов. У меня еще оставалась куча работы – в основном по моему секретному поручению. (Ясное дело, если считать себя секретным агентом, то ситуация кажется более терпимой.) Но когда я поднялась по лестнице и повернула за угол, то увидела его, сидящего перед моей дверью.

– Кэти, малышка! – расцвел он и вскочил на ноги. – Обними старика отца!

Он обнял меня, и на какое-то мгновение мне снова стало пять лет, когда папа был повелителем всего мира.

Мы с мамой обычно ждали его, выглядывая из окна. Едва он подъезжал к дому, мы выбегали ему навстречу. Он брал меня на руки, целовал маму, и мы шли в комнату. Я прижималась к отцу, сидя у него коленях, а мама устраивалась рядом. Он рассказывал нам, как прошел день в брокерской конторе, – всякие забавные истории о странных клиентах, – и мы неудержимо хохотали.

Я спрятала лицо на его груди, представляя, что он герой-победитель, вернувшийся домой. Каким он был, пока не умерла мама и он не начал пить.

А потом я учуяла в его дыхании алкоголь. Я отстранилась и посмотрела на него. Свалявшиеся, тусклые, грязные волосы, одежда помята так, будто он несколько дней носил ее, не снимая, а глаза того же цвета, что и мои, – воспаленные.

Почему я не переставала надеяться, что все изменится? Наивный оптимизм – самая отвратительная моя черта. Такая же отвратительная, как и вьющиеся рыжеватые волосы.

– Странно, что ты пришел, папа. – Я отперла дверь и впустила его в квартиру.