Кира Шарм - Проданная

Но… Это может быть правдой. Понимаю, что может. Совсем я этих людей на самом деле не знала.

— Это жесткий мир, принцесса. Жестокий. До таких высот, как твой отец и люди эти просто так не взлетают. Тут кровь. Криминал. Тут по трупам идут. Поверь, с тобой бы сделали такое, чего ты в страшном сне не представляешь. А Стас этого допустить не мог.

— И в доме своем, когда тебя поселили, — о жене он разве думал? Мог бы спрятать, как любовницу. Как постыдную тайну, чтоб не узнал никто. Нет, он же тебя напоказ всем выставил. В дом, как равную, как хозяйку поселил. И по приемам водил, в свет вывел, — чтобы всем показать, ни хера ты не наложница. Не подстилка, которую он выкупил член свой ублажать. Чтобы тебя, принцесса, даже в мыслях этой грязью не марали. Чтобы все поняли — ты его женщина. Не шлюха, которую он выбросит, когда наиграется. Чтобы подумать никто не мог тебя зацепить хоть чем-то.

— А потом? Когда тебя собой прикрыл — тоже о жене думал? Если б о ней, то в живых бы старался остаться. Прикрылся бы тобой. За жену ведь ответственность мужик несет. Только ни хера об этом он не думал, София. Все делал, чтобы тебя спасти.

Холод пробирает изнутри.

И верю, и не верю.

Если бы только все это было правдой! Но…

— Почему тогда не сказал? Зачем в тайне держал?

— Может, потому что знал, что слушать не станешь? Упорхнешь?

— Послушай, София. Это не моя тайна, его женитьбы. Не могу я тебе рассказать. Да и не стоит тебе в это влезать. Поверь. Не стоит. Я отвезу тебя туда, где Стас найти не сможет. Сможешь нормально жить. Без него. Но ты подумай. Хорошо подумай, принцесса. Может, у тебя хватит смелости и силы дать вам обоим шанс? Посмотреть ему в глаза и спросить обо всем, что для тебя так важно? И понять правду. На это силы надо больше, чем просто поднять голову, когда в тебя плюют. Больше, чем подняться, когда тебе врезали под дых. Намного больше. Есть она в тебе, сила эта? Или Стас все-таки ошибся?

— Мне надо подумать, — выдыхаю, оглушенная всем, что он сейчас сказал.

Отхожу к бортику, глядя на плывущие под нами волны.

А перед глазами картины.

Каждый миг. Все жизнь. Все, где он. Стас. Ненавистный и любимый Стас Санников.

Тот, кто предал?

Или тот, кто спас?

Роман в чем-то прав, даже если и неправда про аукцион.

Он защитил. Не прятал. Не брал силой. Не принуждал. В свет вывел, в доме поселил.

Если бы любил жену, так бы не поступил. Никогда. Разве что нервы ей хотел пощекотать. Разве что он муж, но нелюбимый.

Но ведь тогда, когда телом своим накрыл — не думал о своей Дарье. И в свет вывел, правда, всем дал понять, что я не шлюха и не наложница. И когда с фирмой этой разбирался, на себя угрозу взял.

Мог бы и не делать. Выяснить. Что не на него покушались и расслабиться.

Правда. Все правда. Мужчина должен думать о безопасности любимой женщины. Ее защитить.

И смерть от выстрела никак не вписывается в безопасность жены. Никак. И фирма эта, за которую убить хотели.

Но…

Я боюсь, Роман и в этом прав.

Боюсь посмотреть в глаза. Услышать другую правду. Что ее он всегда любил и любит. А я — так. Просто замена. Просто страсть. Бледная копия его истинной женщины, настоящей любви.

Хватит ли мне силы?

Услышать эти слова?

Но…

Если я ошибаюсь?

Если сейчас сбегу, никогда не узнаю правды. Никогда.

И, если есть хотя бы крохотный, малейший шанс, что его слова, его глаза не врали… То я сейчас убью его, этот пусть совсем призрачный шанс. Убью. Уничтожу навсегда. Навечно.

Больно.

Как же больно!

Представить себе, как смотрю в его, такие невозможно любимые глаза!

А они пылают холодом. Ледяным металлом.

Навылет сердце простреливает. Как только представлю, что скажет мне самое страшное. То, что убьет меня окончательно.

Я не сильная.

Такой силы во мне нет. Нет и никогда не будет. Потому что такое выдержать невозможно! Никто бы не смог!

И все же…

Отец всегда говорил, нужно переступать через свой страх. Идти вперед. Подниматься. Даже когда тебя выкручивает от страха и боли. Только тогда дойдешь.

Нет. Я не смогу. Я не выдержу.

И не вырвусь.

Останусь его подстилкой, если еще раз увижу. Не смогу сбежать снова.

Он — моя паутина. Моя воронка, в которую затягивает. Даже если знаю, что пропаду.

— Роман, — подхожу к нему так близко, что даже слышу, как от огромного тела исходит жар. — Возвращаемся обратно.

Пусть. Пусть нет во мне такой силы. Пусть это меня сломает.

Но я никогда не смогу себя просить, если этот крохотный шанс есть. Никогда.

Ничего не говорит. Не спрашивает.

Просто молча кивает, резко разворачивая яхту.

Яхта несется так быстро, что приходится впиться руками в поручни бортика. Голова кругом, кажется, я сейчас просто свалюсь.

А еще…

Там, вдалеке, в порту, который уже начинает виднеться, я вижу одинокую фигуры.

И кажется…

Знаю, этого не может быть! Как бы он догадался?

Но сердце стучит так, что гул стоит в ушах.

Потому что кажется, что это он.

Он ждет меня там, на берегу.

Нервно расхаживая своей тяжелой поступью.

— Там… Стас, — еле выдыхаю, подходя к Роману.

Это он. И правда он! Его черты уже различимы!

И сердце падает куда-то в самый низ.

Ему не все равно! Он примчался! За мной!

— У нас проблемы, принцесса! — Роман запрокидывает голову и начинает хохотать. — Лучше бы ты думала быстрее. Лучше было бы вернуться, пока Стас не заметил, что ты исчезала.

Проблемы?

Ничего не понимаю!

Разве проблема в том, что он помчался меня искать?

Разъяренный Санников — та еще опасность, это верно. Неизвестно еще, как он себя поведет! Но это все — такие мелочи на самом деле! Черт, да я готова обо всем забыть и броситься вплавь сейчас к нему!

— Я первый, — резко бросает Роман, когда мы добираемся до берега. — Пойдешь, когда он успокоится.

Трясу головой. Я не согласна. Мне нужно посмотреть ему в глаза и услышать правду как можно скорее!

Ожидание приговора хуже смерти. Это я сейчас очень хорошо понимаю.

И с каждой секундой силы во мне все меньше…

— Я сказал, пойдешь потом, — огромная рука, словно пушинку отодвигает, отстраняя меня.

Роман спускается неторопливо. Степенно.

А мне остается лишь в нетерпении кусать губы.

Все равно не выдерживаю. Бросаюсь вслед за Романом. И замираю, когда сокрушительный удар в челюсть буквально валит его с ног.

Даже не представляю, что эту глыбу можно ударить с такой силой!

Но Стас даже не морщится, просто заносит кулак еще раз.

— Я твой друг, твой, мать твою, брат, Стас! Я не буду с тобой драться! Но я дал слово ее отцу. А слово для меня — это святое, ты же знаешь.

— Знаю, — кулак замирает в воздухе. — Но и ты, брат, не обижайся. На хрен взорву твой яхту.

Роман что-то еще пытается сказать, но Санников уже оттискивает его в сторону. Со своего пути.

Вмиг оказывается рядом. Прижимает так, что трещат ребра.

— Я плохо объяснил, Софи-ия? — рычит прямо мне в лицо. — Плохо? Ты моя! Теперь уже — моя, без шансов. Твои шансы все кончились! Я же из-под земли тебя найду! Теперь королевой подвала моего будешь! Наручниками прикую! Не выпущу! Охрану выставлю! И трахать буду, не слушая, как ты молишь о пощаде!

— Стас!

— Тс-с, — водит пальцем по щеке, безумно нежно, с силой, до боли сжимая подбородок. — Молчи. Лучше молчи сейчас, Софи-ия! А то я решу, что со сломанными ногами тебе будет лучше. Тогда не сбежишь. В машину! Быстро!

И не отпускает.

Прижимает еще сильнее.

Вдавливает в себя.

Дыханием — рваным, со свистом кожу мою обжигает.

И взгляд этот. Безумный. Полыхающий. По глазам, по лицу моему бегает, скользит. Безумно. Лихорадочно. С яростью и болью мучительной.

И, черт. Я верю. Верю этим глазам.

Верю больше, чем официальным бумагам.

Так не смотрят, если не умирают от одной мысли расстаться, потерять. Не смотрят!

— Стас…

— Молчи. Молчи, принцесса. Пока я держу еще себя в руках.

Подхватывает на руки, на плечо забрасывает. Совсем не нежно. Уцепиться рукам и за рубашку приходится, чтоб не свалиться вниз.

Запихивает на заднее сидение, усаживаясь рядом.

Рывком — к себе на колени. И снова — до хруста в ребрах к себе прижимает.

И пусть рычит. Пусть челюсти сжаты, ноздри раздуваются так, что чуть не вылетает огонь. Пусть полыхает этим взглядом, что от ярости до костей пробирает.

Я все равно расплавляюсь и млею.

От того, как нежно при этом гладит, проводит ладонями по спину. От того, что в глазах, там, глубоко, за яростью его плещется.

— Дурочка, — тихо, хрипло, прижимаясь лбом к моему. — От меня уже не сбежишь. Никогда не сбежишь, Софи-ия!

Эх, Санников. Мне, чтоб от тебя сбежать, собственное сердце с мясом вырывать приходится. Саму себя ведь рядом с тобой оставляю.

Резко вытаскивает из машины, когда добираемся. Буквально волочит за собой, ухватив за руку.

Не успеваю за его широким, размашистым шагом.

Замечает, подхватывает на руки, ногой почти выбивает входную дверь.

— А вот теперь поговорим, Софи-ия, — опускает на пол.

Дышит тяжело.

И уж точно не от тяжести моего тела.

— Поговорим! — дергает на себя за талию.