Она так же взорвалась сейчас. Вместе со мной. Даже нет. Не каждый из нас взорвался, а оба. Вместе. Как будто нас обоих одновременно разметало этим взрывом и теперь мы снова собраны, но уже какими-то совершенно другими. Измененными. Объединенными чем-то незримым, но очень особенным. Тем, что теперь навсегда объединит нас.

Подхватываю на руки и несу в душ.

Хоть и не хочется.

Так бы и дышал этим ее новым запахом. Страсти, пота изнеможения. Ее естества, что пропитало насквозь и меня… Всего самого чувственного, самого сексуального, что только может быть на свете.

Не удерживаюсь. Не могу, не способен просто так помыть принцессу.

Эта дикая потребность прикасаться, слышать ее стоны, видеть, как затуманиваются ее глаза, как расширяются зрачки и внутри плещется изумление и страсть эта бешеная брызжет, — она выше моих сил.

У принцессы ноги подгибаются, а я остановиться не могу.

Сожрал бы ее всю. С потрохами.

Каждый ее крик, каждый выдох ловлю и жадно пожираю.

Уношу из ванной и просто прижимаюсь к ее обессиленному телу. Просто смотрю, как она спит. Как подрагивают во сне ее ресницы.

Почти не прикасаюсь.

Но все это время сердце так бешено колотится в груди, как не колотилось, пока я ее брал. И по венам разливается какое-то запредельное, странное блаженство.

Просто от того, что она рядом лежит. И чуть улыбается во сне.

Странное, тихое, какое-то спокойное.

Даже не определю, что это. Вдруг нахлынуло. Такое… Щемящее. Такое до боли знакомое.

И хочется теперь по-настоящему в охапку обхватить. Прижать к себе так сильно, чтобы обоим дышать тяжело, больно стало. От всего мира спрятать. От всех бед.

И надавать по рожам всем, кто сейчас надменно, свысока смотрит на эту, самую настоящую принцессу. Которая сумела столько всего выдержать, столько пройти — и не сломаться. Не нагнуться. Даже после меня, после того, как оказалась, по сути, в отчаянном положении, была вынуждена себя продать. Все равно пылала, горела ненавистью вместо того, чтобы стать потерянной безжизненной, на все согласной и всему покорной куклой. И слова свои ядовитые, злобой переполненные мне в лицо швырять, выплевывать не побоялась!

Хоть, по сути, другого выбора, кроме покорности, я ей не оставил!

Спит, а я как идиот, моргнуть боюсь.

Будто вот сейчас, только глаза прикрою, на секунду, — и все выветрится, улетучится.

Окажется вдруг, что и не было ни хрена, а все только моя разбушевавшаяся фантазия, в которой неизменно мы с Софией оказывается в одной постели.

Так и лежу, как идиот. Дыхание ее ловлю, впитываю, и улыбаюсь.

Надо уходить.

Уходить от нее подальше.

Пока, блядь, сам себя не потерял.

Очнуться и вспомнить, зачем она здесь. Для чего. Чья она дочь и ради чего оказалась в этом доме.

Глава 50


Софья

Стаса нет, когда я просыпаюсь, безотчетно вытянув руки, чтобы прикоснуться к нему. Безотчетно. Подсознательно. С чертовой счастливой улыбкой, которая до сих пор так и не сходит с моих губ.

Поднимаюсь на локте, с удивлением рассматривая пустую постель, пустую комнату.

Неужели мне приснилось или просто показалось? Что он просто лежал рядом, просто обнимал, глядя на меня с какой-то дикой, изумительной нежностью, которая, как мягкое одеяло окутала меня? Где-то там, глубоко внутри? Будто вдруг согрела мое сердце?

И больше даже не сверкал глазами и не говорил всех своих гадких слов…

Черт!

Наверное, все это было просто сном… Из каких-то недр подсознания. Той самой девочки, для которой Санников так и остался благородным ослепительным рыцарем, который ее спас и который, как ей кажется, спасет снова. Не даст утонуть. Никогда.

Появится в самый критичный момент, когда уже будет казаться, что все пропало, — и вытащит. И подхватит на руки. И прижмет к себе, заставляя голову кружиться…

Да!

Сейчас только понимаю, — во многом так и было.

И, пусть я знала, какой он страшный человек, знала, что одержим ненавистью и желанием меня сломать, уничтожить, а ведь где-то в глубине души, вот очень глубоко даже сейчас, во всей этой ужасной ситуации, воспринимала его как того, кто протянул руку помощи. Кто спас, даже когда надежды на спасение не было.

Снова вытащил. Не дал утонуть.

Но нельзя жить иллюзиями. Обманываться детскими мечтами. Видеть то, чего на самом деле нет.

Это ни к чему не приведет.

Только растопчет мое сердце.

По которому Санников, наверняка, с удовольствием потопчется каблуками своих начищенных до блеска туфель!

Надо усмирить глупое сердце, которое так часто бьется. Надо ему напомнить о том, что не так все просто в этой жизни. Заставить захлопнуться, выбросив перед этим Санникова изнутри!

Черт!

Я ведь не спросила у него про Машу! Обо всем на свете забыла, все вылетело из головы! А ведь свою часть сделки я выполнила. Пусть он не удовлетворится одним разом, пусть мне придется еще не раз все это вытерпеть и повторить, но ведь уже я вправе требовать, чтобы он исполнил свое обещание!

Скажу. Обязательно скажу, как только он появится. Я должна быть спокойна за Марию. Должна знать, что Санников делает все, что в его силах, — иначе для чего все это?

И все же улыбка снова непроизвольно расцветает на губах, когда провожу ладонью по смятой простыне с другой стороны постели.

Он здесь был. На самом деле. Мне не приснилось и не показалось. Простыня до сих пор хранит тепло его тела.

И запах. Одуряющий запах, — горьковатый, терпкий, дурманящий так, что кожа в один миг покрывается мурашками.

Ловлю себя на том, что совсем не хочу подниматься с постели.

Наоборот, — хочется задержаться.

Уткнуться в эти простыни, просто зарыться в них лицом. Вдыхать его запах.

Тело до сих пор все горит от его прикосновений.

Нельзя! Нельзя этому поддаваться! Нельзя отдать себя Санникову вот так, с потрохами! Пусть мое тело он получил, пусть оно млеет и расплавляется под ним, — тут уж я ничего не могу поделать, над этим я не властна! Но душу свою, свое сердце ему отдавать нельзя! Ни в коем случае! Иначе он просто меня уничтожит, этот жестокий, одержимый жаждой мести зверь!

А все равно почему-то тихо напеваю, забираясь под расслабляющие струи воды. Мурлычу любимую мелодию, — тихо, себе под нос.

И даже после душа. Когда придирчиво, старательно выбираю платье. Укладываю волосы. Долго верчусь перед зеркалом, выбирая белье. Тщательно накладывая макияж.

Каждый раз, когда замечаю это за собой, обрываю себя. И незаметно снова начинаю напевать.

И не узнаю, снова не узнаю себя в зеркале.

Щеки раскраснелись. Глаза просто светятся, — так, что, наверное, затмили бы сейчас те самые невероятные бриллианты! И лицо такое… Будто светится изнутри! Я даже не представляла, что могу быть… Вот такой!

Выбираю облегающее платье в пол. С распоркой почти до самого бедра. Закручиваю волосы в локоны, высоко подняв и оставив кольца струиться по оголенным плечам, с одной стороны.

Открытое декольте требует, чтобы его украсили.

Немного подумав, выбираю все же черную каплю жемчуга. Хоть и слишком долго задерживаю в руке бриллианты. То самое колье.

Они безумно красивы. Переливаются на свету так, что просто завораживают. Заставляют неотрывно любоваться этой игрой свечения снова и снова.

Но — нет. Я не надену этот символ своей полной принадлежности Санникову. Надеть колье сейчас означало бы полную капитуляцию перед ним.

— Ты потрясающа!

Резко разворачиваюсь, когда слышу хриплый голос Стаса за спиной.

Сколько он здесь вот так стоит, у двери, облокотившись на дверной косяк?

Не знаю. Не слышала, как он вошел.

Но, судя по всему, уже давно.

Челюсти сжаты, лицо напряжено и будто высечено из камня.

И только глаза горят таким бешеным, безумным огнем, что внутри, внизу живота тут же простреливает током. Насквозь. Разливаясь жаром по всему телу, разгоняя этот огонь по венам.

Кончики пальцев тут же начинает колоть. По обнаженной спине взрываются пузырики мурашек.

А перед глазами проносится все, чем мы занимались. В ушах гулом- его рычание и мои стоны. И громкие, оглушительные шлепки бедер о бедра.

Вся заливаюсь горячей краской. До самых ушей.

И, черт, возьми, это не от стыда!

Губы дрожат, снова будто ощущая на себе его прикосновения. Его жадные поцелуи и тихие касания, когда он просто проводит по моим губам своими.

И внизу живота все сжимается снова. Судорожно. Пульсируя дикой, бешеной потребностью ощутить это снова и снова.

— Я застегну, — Стас будто заставляет оторваться себя от этого косяка.

Подходит медленно, как будто каждый шаг делает через силу, и это дается ему с огромным трудом.

Током бьет, когда мы соприкасаемся подушечками пальцев, когда Стас берет в свои замок украшения. Едва задевает пальцами шею, а по всей коже тут же проносится мощный разряд тока. До самых кончиков пальцев на ногах. Вся кожа покрывается мурашками.

И взгляда не могу отвести в отражении от его глаз. Потемневших, сверкающих сейчас вспышками серебра. Как будто пригвоздил меня ими. Держит. В самое нутро, в самое сердце проникает. И оно колотится, как сумасшедшее. Готовое вылететь сейчас из груди и послушно улечься в его руки.

— Если мы прямо сейчас не выйдем, наброшусь на тебя и сорву на хрен это платье, — хрипло. Чуть наклоняется у моей шеи.

И его дыхание, что обжигает кожу, его хриплый голос, — будто бьют по оголенным нервам. Меня бросает в дрожь. Так, что еле сдерживаю рвущийся с губ стон.

Покачнулась бы, кажется, и упала сейчас. — колени становятся мягкими, ноги вдруг перестают держать.