Кира Шарм - Проданная

Увядающая уже любовница, тридцати пяти лет, на которой он когда-то был повернут. Тогда и заключил ради нее контракт с модельными домами, чтобы ей эксклюзивно поставляли одежду и белье. И магазинчик этот купил.

Только в последнее время он все чаще развлекается в элитных борделях Влада Северова. С молоденькими девочками. И думает, как бы дать Верочке своей отставку.

Я знаю все. Про всех. Кто владеет информацией, тот владеет миром. Я даже знаю, что Вера не носит нижнего белья и идеально делает горловой минет. И сколько ей было лет, когда она лишилась девственности. И даже то, что она прекрасно понимает, что повернутый на ней прежде любовник охладел. И яростно ищет ему замену в дорогих закрытых клубах.

— Станислав Михайлович? Вы теперь покровитель Софи?

Выпячивает грудь еще сильнее. Так, что коричневые огромные соски почти заставляют пуговицы блузки выстрелить.

— Бедная девочка… Столько пришлось пережить…

Красноречиво облизывает пухлые губы, подходя ко мне слишком близко. И каждое слово — с придыханием.

— София закончила примерку, — равнодушно скольжу глазами по предложенным мне прелестям, переводя взгляд на витрину, через которую вижу принцессу у стойки. — Упакуйте и посчитайте все, Варя. Принесите лично нам в машину.

Дергаю дверь, с наслаждением замечая, как золотая принцесса вздрагивает от моего появления.

— Все принесут, — шепчу ей на ухо, забирая в свой плен руку, которую она не выдернет, не посмеет, тем более — при всех. — Пошли. Надеюсь, ты выбрала все, чего тебе хотелось.

И ведь даже не смотрит на меня! Кивает равнодушно, даже не глядя! Снежная, блядь. королева, вот самая настоящая! Истинная аристократка, даже в нищете и унижении ведет себя как будто весь мир у ее ног!

Но ничего. Я обрежу эти крылья. Ты будешь истекать кровью, девочка, когда они растреплются окончательно!

Корона не чувствуется тяжелой, когда она сама приплыла тебе в руки. Она давит, только если ее заработать, как твой отец… А, ты не знаешь еще. папочкина принцесса, как дорого стоит каждый грамм золота на этой короне.

— Тебе идет…

Санников уехал сразу же, как мы вернулись из магазина.

Слова не сказал, просто развернулся и ушел. Все с тем же каменным лицом, без единой эмоции.

А после курьер доставил еще кучу разных вещей. Мои любимые духи. Косметику. Гребни и заколки. Домашнюю одежду, — хотя, скорее, более подходящую для борделя. Все откровенно прозрачное. Не предполагающее никакого пространства для воображения.

Целые ворохи еще каких-то платьев. Огромные пакеты с бельем, — неизменно кружевным, откровенным, слишком сексуальным. Даже на показах я и то носила более скромное.

Он и правда относится ко мне, как к кукле. Кукле, призванной его постоянно возбуждать и утолять его голод.

Хотела бы возмутиться. Но я и так дала себе слишком много воли. Слишком проявила свой характер там, в примерочной. Если бы не договор, впилась бы в его лицо ногтями! С наслаждением бы наблюдала за тем, как по нему проступают кровавые полосы, как вся эта каменная невозмутимость сходит с его лица! Но, черт, я не должна так поступать! Даже поражаюсь, что он никак не среагировал на ту пощечину!

Но, оставшись в огромном доме одна, вдруг понимаю. Санников — не наибольшее зло, не тот, кто причиняет больше всего боли.

А вот те взгляды… Те осколки прежней жизни, которые так больно режут, кромсая меня саму на осколки… Презрение, пренебрежение в глазах тех, кто, казалось, был таким близким!

Было много ударов после смерти отца. Слишком много. Друзья, которые отвернулись. Те, кто ел с нашего стола, а после не отвечал на телефонные звонки, когда нам так безумно была нужна помощь!

Но теперь, после этого магазина, после презрения в их глазах, меня будто прорвало. Последняя капля, и, вроде бы, такая мелкая, ничего не значащая, — а выбила меня из колеи.

Санников не скрывает и никогда не скрывал своих мотивов. Он мог смотреть в глаза отцу и угрожать. А эти… Эти прикидывались друзьями. И именно они больнее всего ранят самую душу…

Заставляю себя не думать.

Бросаю взгляд на часы.

Восемь.

Приемы обычно начинаются с девяти. Значит, нужно собираться, пусть для этого и приходится себя заставить.

Решаю все же не дергать тигра за усы, — уже и так достаточно его разозлила.

Надеваю то самое платье, которое выбрал Санников. Точно такое же белье.

Вздрагиваю, ощущая, как моей спины что-то касается. Очень нежно, почти невесомо, но от того и так сильно ощущается.

Он как всегда вошел без стука. Я даже не услышала шагов.

Настоящая королева, — обжигает мне ухо своим дыханием, продолжая водить чем-то теплым и мягким по каждому позвонку.

Лишь замираю, невесомые прикосновения кажутся скользкими укусами змеи. Промораживают до самого горла.

«Однажды ты станешь настоящей королевой», — так всегда говорил отец, подхватывая меня на руки. «Очень скоро все будут восхищаться тобой, моя девочка».

Вот я и королева. Униженная, в полнейшей власти чужого человека.

— Не хватает кое чего, тебе не кажется? — проводит бархатным чехлом для украшений вверх по подбородку. И, черт, я даже отбросить его руку не могу!

Надеюсь, там не ошейник, в самом деле? От него можно ожидать, чего угодно!

— Вот так, София, — раскрывает чехол, застегивая на мне украшение.

Тонкая полоска золота с капелькой черной жемчужины, повисшей ровно посередине.

Выдыхаю. Почему он передумал? Почему не надел на меня то, что стало символом моей принадлежности ему? Неужели понял и прислушался?

Хотя — нет. Просто Санников нашел более дорогой ошейник для меня. А поводок остается по-прежнему в его руках. И хватку он уж точно не ослабит.

— Остался бы с тобой здесь, наплевав на все, — молния на спине с резким звуком летит вверх, слишком сильно сдавливая. В этом он весь. На смену обманчивой ласке приходит резкость. Даже жестокость.

— Но мы должны ехать.

Не говоря больше ни слова, уходит, оставляя дверь открытой.

А я какое-то время так и продолжаю смотреть на почти чужое отражение в зеркале.

Она, эта женщина, не похожа на меня, разве что отдаленно.

Не мое платье, не мое лицо и не моя жизнь.

Только где оно, — то самое мое?

Внутри меня нет этого ответа.

Все чужое, а то, что казалось родным, — рассыпалось в прах, оказавшись пустышкой, иллюзией! Оно ведь и рассыпалось, кирпичик за кирпичиком, сразу же, после смерти отца. Выходит, что и не было его, всего того, что я привыкла считать нерушимым? Было бы настоящим, никогда бы не рухнуло, засыпая меня под своими обломками!

А я?

Кто же я на самом деле, если вынуждена терпеть Санникова ради того, чтобы спасти сестру?

Уж точно не та, кем считала себя прежде.

Кажется, вся моя жизнь, до капли, была лишь иллюзией… А, настоящего я не вижу. Нигде не вижу ни малейшего просвета!

Так кто я?

Уж точно не принцесса.

Тяжело вздохнув, медленно направляюсь к выходу, слушая, как оглушительно звучат мои каблуки в пустом доме. Чтобы сесть в машину, где меня ждет ненавистный мне мужчина и отправится туда, куда хочется ему и совсем не нужно мне.

Кто бы сказал мне однажды, что я буду жить по чужой воле!

Стас

— Почему ты сразу не сказал?

Побелевшие руки сжимаются в кулаки.

И лицо такое же — бледное. Даже губы белее полотна.

Но она держится.

В голосе — ни капли истерики. Только лед.

Держится, хоть и вижу, как хочется ей убежать отсюда и разреветься. Босиком, наверное, понеслась по острым камням.

— Чтобы ты закатила истерику и никуда не поехала?

Не прикасаюсь к ее крохотным ладошкам, но даже на расстоянии ощущаю, какие они холодные сейчас.

— Разве у меня есть выбор?

Горько.

Без обвинений, без истерик.

Но, блядь, так горько, что самому будто в глотку пепла запихали! Заесть и перебить хочется.

— Нет, принцесса. У тебя нет выбора.

Кивает. Просто кивает, опустив голову, пряча взгляд под длинными ресницами.

Многое бы отдал, чтобы увидеть сейчас ее глаза. Понять, что там сейчас, внутри. Какая буря? Та, что сметет все вокруг, ломая и круша или та, что сломает саму золотую девочку?

Даже сердце дергается.

Но я не могу поступить иначе.

— Не называй меня так, — сжимает руки еще сильнее. — Прекрати меня так называть!

— Я буду называть тебя, как захочу, — сжимаю челюсти. И мои руки как-то тоже сами непроизвольно сжимаются. — Как мне угодно.

Молчит. Попыталась было дернуть голову вверх, но вместо этого опускает еще ниже.

— Зачем? Зачем ты это делаешь? Зачем вот так?

— Нам просто нужно сюда, София, — все-таки осекаюсь, чуть было, не назвав ее принцессой. — Вторые по значимости балы после тех, что устраивал твой отец. Традиционный бал — маскарад у Грека. У Виталия Ефимова, — поясняю, понимая, что не знает кого называют Греком в наших кругах.

— Ефимов? Я не ему продавала…

— София… Он был главным конкурентом твоего отца. Конечно, он выкупил ваш дом за копейки и не под своим именем. Это для него реванш. Он не мог остаться в стороне и пройти мимо такой возможности.

София

Только качаю головой, пытаясь не всхлипнуть. Не зажать сейчас кулак зубами, вгрызаясь до крови. Конечно, первый конкурент отца не мог оставить все просто так! Упустить возможность вытереть о нас ноги!

Но Санников…

Он не мог не понимать, каким ударом это для меня станет.