Кира Шарм - Проданная

Моя. мать вашу, — до кончиков пальцев, каждым своим ногтем, каждым волоском и каждой клеткой принадлежит мне со всеми потрохами!

Четырежды принадлежит, и в этот, последний раз — уже даже по собственной, — пусть не воле, но решению!

Так какого хрена я творю?

Оставляю ее на принадлежащей мне постели обнаженной? А сам сижу здесь, в одиночестве и мои яйца, блядь, разрываются от бешенного желания? Какого хрена я вообще должен думать о том, что она чувствует, что ощущает?

И снова — током по венам, потому что пальцы до сих пор чувствуют ее кожу. Ее шелк. Я весь пропитался ее одуренным, сметающим на хрен с ног и с сознания ароматом!

Я что, блядь, — долбанный мазохист?

Взять свое, и ни о чем не думать, — вот что я был должен сделать!

Решительно поднимаюсь, направляюсь по коридору к ее двери.

Со злой ухмылкой представляю себе, как она там дергается на постели, едва заслышав мои шаги, которых намеренно не скрываю, топая как разъяренное стадо слонов.

Потому что — зол и разъярен. До невозможности.

Но не на нее. На себя.

И резко, будто впечатавшись в невидимую дверь, замираю у спальни, где, — я уверен, — до сих пор подрагивает каждой клеточкой золотая принцесса София.

Кажется, даже слышу ее дыхание. — рваное, сбивчивое, перепуганное и надрывное.

Вижу, как подбирается и вжимается в изголовье кровати.

А перед глазами, — другая ночь.

Та, где она металась под моими руками, распахнутая, распластанная на капоте моей машины. Где дрожала не только внешне, внутри вся дрожала от моих прикосновений и с хриплой страстью имя мое выкрикивала.

Как губами ее напиться не мог, а самого разламывало, раздирало, что слабости этой блядской поддался.

Как сладко она льнула ко мне, потираясь острыми вершинками сосков о раскаленную грудь… Как впивалась в мои волосы, запрокинув голову…

— Блядь! — херачу кулаком по стене и ухожу.

Мне нужно развеяться. Просто немедленно.

Благо, есть где. Лучшие элитные бордели, что от Севера остались, в моем полном распоряжении!

Набрасываю одежду, выхожу во двор и рывком дергаю машину вперед на полной мощности, сразу на максимум ударяя по газам. И замечаю краем глаза, как задергивается шторка в ее окне.

Какого, кстати, это хрена, — в ее? Она, как и все в этом доме, принадлежит мне!

И именно София должна была сейчас трудиться ротиком, ублажая меня до рассвета! А не какие-то там элитные шлюхи Севера, мать вашу!

София

Кусала подушку, слушая, как он громит все в той гостиной, где мы ужинали.

Санников ненавидит меня, в этом нет и никогда не будет никаких сомнений!

Ненавидит люто и я теперь прекрасно понимаю, за что, потому что чувствую к нему то же самое.

Понять, поверить не могу, что когда-то так глупо, так беззаботно влюбилась в это чудовище юной наивной девочкой! Что рыцарем его считала, страдала в подушку по ночам о том, что я для рыцаря этого- всего лишь пигалица маленькая, девчонка, а ведь ему нужны красивые, ухоженные женщины. Такие, какие и были рядом с ним, каких я видела в его соцстраничках. Умелые, опытные, ухоженные. Умеющие даже голову так поворачивать, что вслед им все готовы бежать и целовать руки за единственный взгляд.

Что сама льнула к нему той памятной ночью, что даже сейчас до сих пор вся горю от его прикосновений, дыхание вышибает, когда вспомню, как к крепкой, такой немыслимо жаркой, груди меня прижимал!

Но Санников жесток и ужасен. Он чудовище. Чудовище, в чьей полной власти я оказалась, способный сделать со мной все, что угодно! И не только со мной, со всей нашей семьей!

И самое обидное, самое гадкое во всей этой истории, что я его понимала.

Да, черт возьми, ненавидя до крови из носа, понимала его!

На его месте мне бы тоже хотелось отомстить. Втоптать в грязь. Раскрошить. Да и сейчас хочется, при мысли о том, что все это нам сотворил именно он!

Ненависть — страшная, полыхающая, до желания загрызть и напиться кровью — вот что нас объединяет. Как в тех поцелуях, убивающих, жалящих, в которых никакой страсти не было, кроме потребности рвать на части.

Но и тяга какая-то просто безумная будто клеймо на обоих выжгла.

Ни к кому меня за всю жизнь так не тянуло, ни с кем так не пьянела до одури, чувствуя, как кипит и полыхает кровь…

Он злится, громит все, а я в комок скручиваюсь на своей постели.

Лучше бы все случилось. Быстро. Тихо. Может, ему бы стало даже скучно со мной.

Ведь растерзает, если войдет сейчас. На куски растерзает.

И страшно до одури, но руки сами сжимаются в кулаки.

Я не стану терпеть. Я дам сдачи. Насколько смогу. Хоть уродливые шрамы бороздами по лицу от ногтей, а оставлю! К черту здравый смысл, что вопит мне о том, что я должна быть тихой и покорной! К черту все!

Слышу, как останавливается у двери. Даже будто вижу, как глаза сверкают, выжигая следы на дереве. Как прижимается лбом к двери и тяжело дышит. Волнами ток по венам несется. В сжатую пружину превращаюсь вся. На максимум.

Даже не вздрагиваю, когда хлопает кулаком о стену. Только, вопреки всей логике, губу закусываю. От усмешки.

Мне нравится его ярость. Нравится, что смогла довести его до точки кипения. На каком-то подсознательном уровне я рада, что внутри него все сейчас бурлит.

Выходит, не я он меня сломал, а я вышибла его из вечной невозмутимости. Его воля дала трещину, мне удалось его сорвать. И пусть даже он сейчас сюда ворвется. Пусть мне же от этого будет плохо. Но он не выдержал. Не остался ледяной глыбой. Мне это удалось!

Шаги удаляются и с раскрытое окно доносится звук хлопнувшей дверцы его машины.

Как бы мне хотелось выскользнуть из него в этот сад, пройтись босиком по траве, вдохнуть цветочный аромат, что даже здесь кружит голову, а после сбежать! Снова стать свободной!

Санников даже охрану вокруг дома не выставил.

Да ему она и не нужна, — то, чем он держит меня здесь, гораздо сильнее любой охраны. Любого дула пистолета, что он держал бы у моего виска.

Резко срывается с места машина, — а я прячусь за занавеску, будто почувствовав на себе его прожигающий взгляд.

Уехал! А, значит, я могу больше не вздрагивать, ожидая, что нарушит слово и вломится в мою спальню!

Уехал!

Но почему вместо облегчения так как-то болезненно дергается сердце!

Я ведь понимаю, куда и зачем.

Расслабляться и удовлетворять свою страсть с другими — именно с теми, что более умелые и опытные. Которые гроздьями на Санникове виснут. Которых я когда-то, в своей наивной юности, готова была ногтями с него сдирать!

София, ты с ума сошла — ревет внутренний голос. Это же облегчение! Передышка, свободная от удушающего присутствия в доме Санникова ночь! Не говоря уже о большем!

Но я лишь комкаю в руках эти чертовы занавески, сжимая в кулаках почти до разрыва ткани. И почему-то думаю о том, что даже внутренний голос называет меня так, как называл только Стас.

И мне бы выспаться, набраться сил, вздохнуть по-настоящему с облегчением.

Так какого же черта я так и стою почти до рассвета у окна?

Периодически отходя от него и начиная мерить комнату нервными шагами, как ревнивая жена? Бродя из угла в угол босиком, почти на цыпочках, чтобы, не дай Бог, не пропустить, как вернется?

И он возвращается. В сумерках рассвета я прекрасно могу его рассмотреть.

Идет, слегка шатаясь, рубашка распахнута на груди, пуговиц нет.

Зато на ней алыми пятнами прямо светятся следы помады. Особенно там, где рубашка торчит из штанов. Разных оттенков, между прочим! Рыжий, темно-вишневый и перламутр! Всегда будут ненавидеть эти самые безвкусные на свете цвета! Как вообще можно в такой цвет красить губы?

Слушаю его нетвердые шаги.

Как замедляется рядом с моей комнатой.

Останавливается.

И снова дыхание замирает.

Идет дальше, все ускоряясь.

Хлопает дверь.

Даже слышу, как повалился на постель, — наверняка, в полном изнеможении! Еще бы! Безвкусные драные кошки наверняка вымотали его до предела! Даже не разделся наверняка! И весь дом теперь провоняется какими-то шлюхами!

За стеной раздается раскатистый храп.

А я, закусив и без того израненные губы до новой крови, так и не могу уснуть.

Даже забыться в полусне не забываю, как моя дверь раскрывается настежь. И опять без стука.

— Хозяин ждет к завтраку, — сообщает та самая Людмила, что и вчера звала меня на ужин, даже не глядя на меня, просто в распахнутую комнату, стоя на пороге.

Моего ответа никто не ждет.

Просто приказ.

Даже стучаться — и того я не достойна.

Видимо, даже не предполагается, что у меня здесь может быть личное пространство.

Да и о чем я?

Я просто вещь, с которой никто и не думает считаться!

Даже Людмила, его прислуга как на пыль под ногами на меня смотрит, вернее, не смотрит вообще. И она явно невиновата, наверняка так ей приказал относиться ко мне ее хозяин.

Ее? — с губ слетает горький смешок.

Нет, она, эта женщина, хоть и прислуга, а все-таки свободна! Она может выбирать, на кого работать, развернуться и уйти, если с ней будут обращаться так, как неприемлемо.

Это — мой хозяин, Стас Санников. А я — просто игрушка. Вещь. Даже ответа которой не ждут. Он не предполагается. Раз приказали — должна сорваться и бежать. Исполнять то, что хочется хозяину. Какое свое мнение?

Качаю головой, чувствуя, как сгибаются плечи. Этот груз слишком тяжел.