Кира Шарм - Проданная

И мы оба полыхаем, но надеемся, что каждый сумеет сжечь другого в этом огне…

Он отпускает меня первым.

Отстраняется, отталкивая, почти вжимая в кафель стены.

Мы оба задыхается. Дышим так быстро и тяжело, как будто и на самом деле прошли десять раундов серьезной драки, настоящей схватки. И его грудь вздымается так же часто, как и моя. И такое же рваное, с хрипами, с легким свистом дыхание.

Но это не конец. Только передышка. Потому что никто не победил, но и никто не сдался. Наши взгляды по-прежнему скрещены, как и прежде пронзают молниями, испепеляют. Готовые убить. Выкрутить наизнанку. Раскрошить в прах.

Санников вдруг усмехается. Или оскаливается, чуть опустив край окровавленной губы.

А мне хочется слизнуть капельку крови, что в нем застряла. Еще раз ощутить вкус своего триумфа и его боли.

Обманчиво нежно обхватывает руками мои груди. Чуть сжимает полушария, снова пропустив поразительно заострившиеся твердые соски между вытянутыми пальцами. Перекатывает их, скользя по груди, сжимает и отпускает, каждый раз сдавливая крепче, вызывая внутри меня новый безумный ураган, который пронзает меня из самого лона вверх, по животу, забиваясь где- то в горле не выплеснутым криком.

Но я не покажу ему, как действуют на меня его прикосновения. Как сводят с ума. заставляя желать выгнуться ему навстречу. Опьяняя как наркотиком, потребностью прекратить эту выматывающую истому, наполниться им, потянуться к его телу. Лишь продолжаю с вызовом смотреть в его полыхающие глаза, собирая всю волю для того, чтобы не задрожать и не расплыться под его руками, не сползти сейчас по стеночке от безумного урагана ощущений, что взрываются сейчас внутри меня, проносясь от сосков до низа живота маленьким цунами, забить обратно в горло каждый рвущийся из него стон.

— Ты придешь ко мне, София, — хрипло рычит-рявкает, снова дергая мое тело на себя, вжимаясь, с шумом втягивая мой запах за ухом. — Ты будешь умолять, чтобы я тебя взял, — слегка прикусывает венку на шее. водя по ней зубами. Едва касаясь.

Но это последняя вспышка, от которой все внутри закипает уже окончательно. Приходится со всей силы прикусить губу изнутри. До крови. Чтобы не застонать и не вбиться самой сейчас в его рот, жадно требуя продолжения. Не обвить уже по собственной воле его бедра ногами.

Внутри все горит и пульсирует, становится так мокро что вязкая влага, кажется, сейчас предательски потечет по бедрам, выдав меня с головой.

— Ты будешь умолять по-настоящему. София, — рука снова начинает терзать мой сосок, задевая его ногтем, заставляя ноги теперь по-настоящему подкашиваться, а тугой узел внутри живота опуститься вниз, начав болезненно тянуть, взрываться вспышками судорожного желания внутри меня. — Всегда будет так, как я сказал.

* * *

Подхватывает меня на руки, и переступает бортик ванной. Не переставая сдавливать уже совсем разбухший сосок, прикусывая и втягивая кожу на моей шее.

Не знаю, не понимаю, куда несет, — уже ничего не вижу перед глазами. Только безумные ощущения, только огонь, в котором я уже сгораю. И сумасшедшая дрожь, трясущая меня изнутри. Спазмами внизу живота. Судорожными сокращениями стенок влагалища. Прикусываю палец, чтобы не застонать. Иначе просто уже не выдержу. Но даже это не отрезвляет. Он отравил меня ядом своего безумия.

И снова — распахивает ногой очередные двери.

Резко бросает на постель, нависая сверху.

В темноте его глаза светятся особенно остро. До безумия. Взгляд, о который можно порезаться, но почему-то хочется поддаться ему, раскрыться и позволить вонзиться внутрь, проткнуть насквозь.

Его мощные руки отпускают наконец мое тело, оказываясь по обеим сторонам от моей головы.

Стон таки вырывается, срывается с моих губ, как я ни стараюсь не позволить ему этого, когда Санников наваливается на меня. Не полностью, продолжая опираться на вытянутых руках, но тяжесть его тела будто срывает какой-то последний клапан внутри меня.

И я уже сама готова распахнуть ноги. Раскрыться под ним, перед ним до самой сердцевины.

До боли хочется снова ощутить ту, другую, твердую, каменную тяжесть, чтоб снова уперлась во вход моего лона. Так хочется, что искры перед глазами.

Наклоняется ниже, проводя шершавым языком по моим губам, очерчивая их контур, разглаживая и помечая собой каждую складку, проникая мурашками под кожу губ, вырывая новый глухой стон.

Я проиграла, — понимаю, сжимая кулаки до хруста. Сто раз проиграла.

— Спокойной ночи, — вдруг шепчет Санников прямо мне в губы.

И голос даже нежный, бархатный, такой, каким был когда-то в прошлой жизни. Когда мы еще не были врагами, вернее, я еще не знала, что он — враг, а он, кажется, еще не решил меня растоптать ради мести. Или просто не знал тогда, чья я дочь? Тот голос, от которого шла кругом голова. Который крепче любого шампанского или самого крепкого виски.

Но он будто ударяет меня под дых. Снова. Уже в который раз за этот бесконечный вечер, давно перешедший в ночь, которая никак не закончится.

— Я подожду, София, — резко поднимается, а меня будто окатило ледяной водой. Хлестко. Как из ведра. Тело в миг сжимается от этого холода, утратив ощущение его тела, его кожи. — Я умею ждать. Но и затягивать не советую. Не в твоих интересах.

Последние слова он договаривает на ходу. Уже отвернувшись, уже спиной ко мне, доходя до двери.

Не веря, только хлопаю глазами, так и оставшись лежать с чуть раздвинутыми его коленом ногами, с раскинутыми в стороны руками.

Только с какой-то ненормальной страстью впитываю в себя его силуэт.

Мощное, огромное тело. Топорщащийся стоящий колом огромный член. Угрожающий разворот плеч. И совсем бесшумные шаги, как у кошки. Очень большой и крайне опасной кошки. С которой не стоило бы играть ни в какие игры.

Дверь тихо закрывается.

И мне приходится даже встряхнуть головой, чтобы убедиться, что это не наваждение.

Он ушел.

Действительно ушел!

Он меня не тронет! Этой ночью, по крайней мере.

Ушел.

А мое тело выгибается от болезненной, судорожной неудовлетворенности. Внутри все выкручивает так, как выкручивают руки. И я извиваюсь, закусив губу, сжимая ноги до боли, чтобы унять эту потребность продолжить, ощутить его внутри. Это как ломка, и меня трясет, подбрасывая на постели.

И я скручиваюсь снова и снова. А по венам новой вспышкой проноситься пламя ненависти.

К нему, — за все, что сделал, что довел меня до такого ненормального, животного состояния, в котором я и правда почти готова была умолять. Распалил огонь, который ни разу ни с кем другим не вспыхнул. Как в ту ночь, только сейчас это в тысячу раз сильнее.

И к себе — за то, что поддалась. Ненавидя себя настолько, что кожу разорвать собственную зубами готова. За тот ток, что течет и вспыхивает под ней. За эту тягу ненормальную к этому мужчине.

Стас

Матерясь сквозь зубы, вернулся в гостиную.

Как был без одежды, так и сел за стол.

Выматерившись снова от раздирающей рези в паху, плеснул в стакан доверху виски, опрокинув в себя залпом.

Плевать, что голый. Здесь только я и эта девчонка. Обслугу специально отпустил.

Крепкий алкоголь привычно обжег горло. Но ни хрена не отпустил, ни хера не успокоил. Кажется, только наоборот, усилил это ненормальное жжение внутри, которое оставила по себе девчонка, которое начинает полыхать само по себе каждый раз, стоит мне о ней подумать. Тем более, после всего, что было! Когда она там обнаженная в спальне, а мы одни во всем доме. Когда до сих пор вижу, как дрожит на постели ее распластанное под моим тело. Ощущаю ее запах на своих руках, ее кожу на своей — до сих пор. И жжет. Жжет всего, прожигая, блядь, насквозь!

Еще один стакан отправляю прямо в горло. Хрень, как будто спиртное заменили на воду. Ни хрена не гасит. Распаляет только. Но сердце до сих пор колотится, как бешеное.

Зажимаю в зубах сигару, плюнув на стакан, беру уже бутылку, глотая прямо из горла.

До сих пор в ушах ее вздохи и всхлипы. И слова ненависти бьют в висках, как колокол. И ее сброшенное лужицей платье на ковре — как красная тряпка для быка!

Рот горит от ее укусов, как и кожа от бороздок, оставленных ее ногтями.

Но это, блядь, ни разу не отрезвляет.

Наоборот, — я хочу… чтобы царапалась и извивалась, чтобы кусала и орала снова и снова!

Но только теперь уже не так. По-другому. Чтобы от страсти с катушек слетела, чтоб имя выкрикивала мое с пьяными дурманными глазами, совсем одурманенными мной!

Блядь!

Даже струйка дыма, которую выпускаю изо рта получается какой-то нервной, судорожной и рваной.

И виски не стирает вкуса ее губ и кожи с моих.

А запах, что остался на моих пальцах…

Он пробуждает во мне зверя, который способен сейчас, несмотря на собственное слово, наплевав на все пойти в ней, вышибить на хрен дверь и взять ее — грубо, по-звериному, с громким рычанием. Сожрать, подмять под себя и вбиваться до одури, до всполохов перед глазами!

Резко подымаюсь, прохожу до этого платья, что обтягивало ее тело, как вторая кожа, а с учетом телесного цвета и вовсе казалось, что из одежды на ней только бриллиантовое колье. Отшвыриваю ногой в сторону, подальше, чтобы глаза не мозолило и не свернуло мне и без того закипевший мозг.

Снова сажусь за стол, с каким-то диким рычанием.

Присасываюсь к бутылке, вытряхиваю на язык последние капли и раскупориваю новую.

Блядь!

В сизых клубах дыма передо мной будто оживает прошлое…

Давний день рождения, — тогда мне как раз исполнилось пятнадцать.