Неужели она спела это вслух? Волейболистки обернулись и посмотрели на неё так, будто собирались разом наброситься и порвать её парео в клочья. Девочка попятилась, оступилась и упала… в шезлонг, который ей подставили двое из этих загорелых спортсменок. Уже в следующий миг вокруг неё закружился земной рай: одна красотка подносила ей прохладительный напиток, вторая обмахивала опахалом, третья делала массаж ступней, четвёртая — маникюр, а остальные исполняли перед ней зажигательный танец с крепкими, упругими волейбольными мячиками… По четыре на каждую девушку: два спереди, два сзади.

— «Если б я был султан», — напевала Девочка, потягивая коктейль через соломинку.

Но что творилось на пляже? По песку уверенной походкой кинозвезды шагал Муравей — в зеркальных тёмных очках, эротично расстёгнутой рубашке и полупрозрачных штанах. Внезапно остановившись в позе тореадора, он разразился танцем, а из его кадыкастого горла протяжно полилась песнь о любви… Он обращался не к Девочке, а к Гале, которая стояла вполоборота к нему, облачённая в индийское сари. Весь пляжный народ, как по команде, вскочил и заплясал удивительно синхронно.

«О темноокая, широкобёдрая богиня моего сердца! — звучал за кадром перевод песни. — Ты плывёшь по волнам моей души, как изящная шхуна, покачивая своей прекрасной кормой. Меня охватывает жар, когда я вижу твои паруса… Как я мечтаю подняться на борт и поднять свой флаг на твоей мачте!»

Галя с кокетливо-гордым видом выслушивала его признания, колыхая своей «кормой» в такт музыке, а потом настала её очередь петь:

«Не слишком ли ты напорист, отважный пиратский капитан? Ты тянешь свои жадные руки к моим чистым парусам, но гляди, как бы якорный канат не оборвался! В первый же шторм ты вывалишься за борт, хвастунишка! А я поплыву дальше в закат, с достоинством покачивая моей несравненной кормой».

Девочка с открытым ртом наблюдала весь этот Болливуд. Галя отплясывала на песке с удивительной для своей комплекции пластичностью, Муравей увивался вокруг неё, как шлюпка вокруг корабля, делая непристойные движения тазом, или, скорее уж, тазиком. Ванна Гали чуть накренялась из стороны в сторону величаво и плавно, а руки изгибались в загадочных морских фигурах…

А навстречу Девочке шагала Любимая — в подвёрнутых белых брюках, белой майке на бретельках и просторной голубой рубашке поверх последней. На мокром песке линии прибоя за ней оставались следы её босых ног. Откуда-то взялся белый конь, и они поскакали на нём вдвоём, озарённые розовыми закатными лучами.

— Игорь, не нервируй меня! Подай мне лучше крЭм от солнца!

Галя — уже не в сари, а в купальнике шестьдесят второго размера — принялась восстанавливать слой крема, смытый водой. Стянув с головы шапочку для бассейна, она встряхнула волосами и водрузила на место шляпку. Супруг усердно помогал ей, размазывая «крэм» по широкой, уже слегка покрасневшей спине.

Девочка приподнялась на локтях. Голова гудела, спину пощипывало, а Любимая куда-то исчезла… Прохладный квас из термоса немного привёл Девочку в чувство.

— Ты ещё не перегрелась тут? Пойдём-ка в тенёк.

Любимая склонилась над ней, заслонив солнце. С её помощью Девочка поднялась, и они переместились под навес пляжного кафе, где насладились шоколадным мороженым и холодным пивом. Девочка никак не могла взять в толк, почему на неё все посматривают с ухмылками: с купальником вроде всё в порядке, грязь нигде не пристала…

И только дома, ополаскиваясь в ванной, она увидела в зеркале свою спину. Там красовался более светлый участок кожи в форме кролика с обложки «Плейбоя». Похоже, кто-то побаловался солнцезащитным «крэмом», и Девочка даже догадывалась, кто.

— Ах, ты! — кинулась она на Любимую, которая раскладывала по тарелкам сочный, сахаристый арбуз.

Теряя тапочки и поддерживая падающее полотенце, она погналась за Любимой по всей квартире.

— Прости, прости, я пошутила! — смеялась та, убегая.

— Я тебе сейчас пошучу!

Догонялки закончились потерей полотенца. Любимая остановилась и окинула голую Девочку прищуренным взглядом, а потом схватила и повалила на кровать.

«О, прекрасная загорелая роза моего сердца! Ты качаешься в моём саду, нежно благоухая и сверкая каплями росы на рассвете… В моей душе бушует пламя, когда я вижу твои лепестки! Как я мечтаю коснуться твоего бутона губами в обход острых шипов…»

«Не слишком ли ты напорист, трудолюбивый садовник? Спрячь-ка свой большой секатор, я распустилась не для тебя! Ступай лучше собирать огурцы и пасынковать помидоры! Да не забудь прополоть морковные грядки и полить капусту!»

— Хочешь поиграть в садовника? — мурлыкнула Любимая. — Ну, иди ко мне, моя картошечка, я тебя окучу…

— Картошечка?! — гневно вскричала Девочка. — Сама ты… баклажан!

И догонялки возобновились, причём Девочка старалась достать Любимую взмахами полотенца, как будто та была комаром, которого нужно прихлопнуть. И если бы не вставший на их пути диван, садовник и роза так и не встретились бы в любовных объятиях примирения.

Нехорошая квартира

История эта приключилась, когда Девочка жила одна — не было у неё ни нынешней Любимой, ни вообще какой-либо. Свободна, как птица в полёте, вся жизнь впереди. Она жаждала самостоятельности и сняла квартиру — однушку в «спальном районе», в старой кирпичной хрущёвке. Бабушка, которая эту квартиру сдавала, запросила подозрительно небольшую сумму.

— Это «ж-ж-ж» — неспроста, — озабоченно прищурилась Интуиция. И уточнила: — Цитата, есличо.

— Да ну тебя нафиг, — отмахнулась Девочка. — Зато дёшево. Практически даром! Где я ещё такое найду?

Квартирка была вроде с виду приличная, ничем странным не пахло, соседи — тихие, интеллигентные люди, никто не пил, не дебоширил и в чугунных тапочках по ночам не ходил. Ну, сверлили стены иногда, но кто же не сверлит? В общем, обычная жизнь.

Работала Девочка на своей первой работе, приходила домой в свою первую квартиру и кайфовала: вот она, свобода! Взрослая жизнь! Самостоятельность! Булькали в кастрюле холостяцкие пельмени, орали под окном коты, тихо мурлыкала приятная песня в наушниках телефона… Девочка решила подбросить ещё лаврового листа для аромата, как вдруг…

В тёмном оконном проёме стояла белая фигура. Мужская или женская — непонятно. Пельмени чуть не полетели на пол, а Девочка обнаружила себя с полным ртом лаврового листа под кухонным столом. Дрожащими челюстями она перемалывала сухую, жёсткую приправу, а лаврушечка хрустела на зубах очень громко — такого громкого хруста Девочка никогда ещё в своей жизни не слышала.

Она ещё долго тряслась от ледяного ужаса, не решаясь выбраться. Пельмени сначала бурлили, потом начали затихать… Когда Девочка наконец вылезла, они пристали ко дну кастрюли. Вода почти выкипела. В окне — никого… Только темнота. Коты продолжали распевать свои мартовские песни, а поставленная на повтор композиция всё так же умиротворяюще мурлыкала в одном наушнике: второй у Девочки из уха вывалился и висел. Сей факт она обнаружила, лишь когда зацепилась им за ручку ящика стола.

Откуда было в окне взяться фигуре? Квартирка-то — на пятом этаже…

Так и не поела Девочка в тот вечер пельменей: аппетит пропал. А утром она выдернула перед зеркалом первый седой волосок.

— А я говори-и-ила! — нравоучительно нудела Интуиция. — Неспроста это «ж-ж-ж»! Надо было соседей расспросить насчёт квартиры — может, тут что-то нехорошее произошло? Вот и бродят теперь… неприкаянные души…

— Ладно, будет тебе страшилки рассказывать, мы не в детском лагере, — поморщилась Девочка.

Вторая жутковатая странность случилась, когда Девочка принимала ванну. Она была уверена, что находится одна дома, а входная дверь заперта изнутри. Играла она себе мирно с пеной, лепила из неё бороду и усы, строила на голове пенную башню, делала маникюр — подрезала хорошо размокшую кутикулу на ногтях… Мерцала свечка в аромалампе, в воздухе пахло благовониями, Девочка расслаблялась и потягивала винишко.

И вдруг за дверью ванной послышались чьи-то увесистые шаги. Топ-топ-топ… Кто-то подошёл и остановился там… Сомлевшей от ужаса Девочке казалось, что невидимка сверлит взглядом дверь. Может, вор? Разум подсказывал рациональные объяснения, а вера в потустороннее настаивала на версии с призраком.

Незнакомец стоял за дверью и дышал (или, вернее, его дыхание дорисовывало буйное Девочкино воображение). О том, чтобы выйти сейчас из ванной, не могло быть и речи… Затаившись, Девочка погрузилась в воду почти полностью — только нос выставила наружу. Она вся превратилась в слух — в одно огромное, покрытое пеной ухо.

Топ-топ-топ… Шаги за дверью удалялись. Горло Девочки невольно булькнуло: «Гол-л-лм…» Только «моей прелести» не хватало, ага. Из зеленоватых глубин ванны поднялся пузырёк воздуха — не очень благовонного. Маникюрные принадлежности утонули, из воды торчала только макушка Девочки с раскисшей и покосившейся пенной башней.

Вода давно остыла, кожа на пальцах сморщилась, но выходить Девочка боялась. Кроме маникюра она сделала себе ещё и педикюр, побрила ноги, выщипала брови — в общем, тянула время, как могла. Никаких звуков за дверью больше не раздавалось. Кладбищенская, пронизанная зябким сквозняком тишина…

— А я говори-ила, — опять затянула свою песню Интуиция.

— Ой, всё, хватит, — оборвала её Девочка. — Говорила она…

Она осторожно приоткрыла дверь и выглянула наружу одним глазом. В обозреваемом пространстве квартиры не наблюдалось ничего подозрительного. Ни души. Хотя… может, души-то неприкаянные…

— Так, хватит, — процедила Девочка наполовину испуганно, наполовину раздражённо. Не себе — Интуиции, любительнице страшилок тёмной ночью у костра.

Вооружившись вантузом (другого, более подходящего оружия в ванной не нашлось), Девочка переступила через порог ногой в пушистой тапочке. В махровом халате, с тюрбаном из полотенца на голове и с вантузом в руке она выглядела очень воинственно.