Елена Колина - Про меня

Я в полном отчаянии.

Мне осталось одно – действовать решительно.

Когда человек загнан в угол, он идет на все.

Памятник Екатерине не место для думания. Но я привыкла приходить сюда по вторникам с Эликом.

Сегодня вторник, но я одна.

Элик – это мой единственный шанс избавиться от Эллы. Мне нужно сделать с ним что-нибудь такое, чтобы Элла НЕ СМОГЛА больше меня видеть, чтобы она НЕ СМОГЛА войти в нашу семью.

…Я оскорбила его так, что Элла не смогла меня после этого видеть.

Я рассказала одной девочке в лицее, что Элик в меня влюблен. Что он назначил мне свидание, объяснился в любви. Стоял на коленях, унижался, сказал, что покончит с собой.

Я рассказала одной девочке, а она всем!

Элик пришел в лицей – все на него смотрят и смеются. Обычно с ним просто никто не разговаривает, а сегодня все смотрят и смеются. На уроке к нему пришли записки с картинками, где он стоит передо мной на коленях, а я пинаю его ногой.

После уроков девочки его дразнили. Элик плакал.

А на следующем уроке я спросила нашего преподавателя из университета, что он думает про маленькие яркие книжечки, которыми заполнены все книжные магазины. Этот преподаватель очень сильно ненавидит масскультуру. Он сказал: это осознанное преступление против нашего народа. Элик плакал.

В лицей пришла Элла – разговаривала с директором, забрала документы.

…Вот и все. Элла не сможет больше меня видеть, не сможет находиться со мной рядом, не сможет войти в нашу семью. Она же не выбросит Элика в канаву, она С НИМ. А Санечка – СО МНОЙ. У Эллы больше нет ВОЗМОЖНОСТИ войти в нашу семью.

– С тобой все в порядке? – Какая-то женщина тронула меня за плечо. – Ты спала стоя, у тебя были закрыты глаза.

Я не спала, я думала. ПРЕДСТАВЛЯЛА СЕБЕ, ЧТО Я ВСЕ ЭТО СДЕЛАЛА.

Представляла себе, что все это БЫЛО, – Элик плакал, Элла забрала его из лицея…

Приятно представить, что Элла может быть хлопотливой, растерянной, беспомощной – уязвимой. Приятно и немного жалко ее.

Но всего этого НЕ БЫЛО.

Рассказать девочкам, что куколка унижался, грозил покончить с собой, – это уже не интрига, это подлость. А ведь он почти весь сезон дружил со мной десять минут в неделю у памятника Екатерине, доверял мне свои глупые кукольные мысли, смотрел глупыми кукольными глазами. Я почти весь сезон была его единственным другом.

Очень жаль, это был отличный план… но я не могу.

А насчет ярких книжечек… ведь она же его МАМА. Я бы убила, разорвала в клочья кого угодно, кто сказал бы что-то плохое о мамеКатьке! Жаль, это тоже неплохой план, но я не могу.

Оказывается, когда человек загнан в угол, он идет НЕ НА ВСЕ.

Почему я боюсь быть плохой?

Я боюсь Бога? Но я не религиозный человек. Я агностик, как Санечка.

Мы с Санечкой агностики. Мы считаем, невозможно познать истину в вопросе существования Бога. Может быть, это и возможно – когда-нибудь, но пока невозможно. Нам очень подходит быть агностиками, потому что для агностиков нет авторитетов. Только сам человек. Сам человек должен решать, как ему действовать. Понятие греха мы, агностики, считаем бесполезным!

Я боюсь наказания? Но Санечка меня не накажет. И даже не осудит. Агностики воздерживаются от морального осуждения.

Я боюсь себя – что лягу спать и совесть меня замучает? Но в первый день можно быстро заснуть, и она не успеет, на второй день я придумаю себе оправдание, а на третий уже почти забуду. Совести можно не бояться.

Я боюсь, что увижу в зеркале вместо милой любимой себя страшного монстра? Я хочу ЛЮБИТЬ себя и боюсь быть плохой из эгоизма? Это глупо.

Тогда почему я боюсь быть плохой?

Я не знаю.

Я все рассказала Санечке.

Все, что я делала, – разбросанные фотографии, Катькины духи, излизанные помадой вещи, интриганские разговоры с Эллой про деньги и про то, что Санечка бросит ее, как всегда бросал всех.

– Неужели это все ты, Маруся? – улыбнулся Санечка.

Он совсем не казался удивленным. Просто не удивился, зная меня, или давно догадался, что это я?

Я рассказала, что собиралась сделать с куколкой Эликом, – две придуманные мной сцены его унижения. Мне все казалось, что я грязная, пока не рассказала. А когда рассказала, сразу стала чистая, как будто Санечка взял себе мое плохое.

– Ты можешь делать, что хочешь. Я взрослый человек, я не буду тебе мешать, – пообещала я.

Я была совершенно искренна. И только немного посмотрела на Санечку особенным беззащитным взглядом – сквозь слезы. Я умею плакать по своему желанию. Красивое театральное горе отличается от настоящего, некрасивого, тем, что каждая слеза капает отдельно – кап-кап и медленно сползает по щеке.

– Я правда хочу, чтобы все было, как ты хочешь, – повторила я.

– Представь, наши планы совпали. Я тоже хочу, чтобы все было, как я хочу, – сказал Санечка. – Я женюсь.

КАК?

Санечка женится, по-настоящему? У меня теперь будет мачеха?..

Когда у меня болит горло, Катька заваривает мне мать-и-мачеху, у мать-и-мачехи с одной стороны листок мягкий, нежный – это мать, а с другой стороны жесткий – это мачеха. У меня часто болит горло, мне не подходит дождливый питерский климат… а теперь у меня еще будет мачеха… Элла посмотрит в зеркало, спросит. «Я ль на свете всех милее?» – и велит отвести меня в лес.

Я так некрасиво сморщилась и заплакала, что Санечка понял, что у меня уже не театральное горе, и сразу стал меня обнимать.

– Ну, не расстраивайся так, малыш… я не то чтобы женюсь, но Катька переезжает к нам.

– Ка-тька? – прорыдала я. – К-как это К-катька?..

У вас когда-нибудь было неожиданное счастье? Чтобы вы совсем его не ожидали? Что вы тогда почувствовали? Восторг, изумление?

Я – ничего. Сначала совсем ничего, потом меня затошнило, а потом это большое пустое НИЧЕГО начало наполняться, как будто я воздушный шар и меня надувают радостью!

– Ты, солнышко, наделала столько глупостей, вообще-то тебе не свойственных, что с моей стороны было бы непедагогично жениться на Катьке. Чтобы ты не думала, что можешь всего добиться своими интригами и слезами.

– И это будет твоя жена? Настоящая жена? – подозрительно спросила я.

– ЭТО – это Катька? ЭТО будет моя настоящая жена.

Я уже поверила, но я хочу понять! Я же должна знать, что у нас происходит.

– Почему ты на ней женишься? Через столько лет?

– Как почему? – удивился Санечка. – По-моему, это абсолютно ясно. Для тебя, солнышко. Раз уж ты так этого хочешь.

Санечка женится ДЛЯ МЕНЯ? Потому что я так этого хочу?..

Да, Санечка женится для меня! На первый взгляд это странно, но меня это нисколько не удивляет – он любит меня, я его ребенок. Он все делает, как я хочу. Но какая же я глупая, мне нужно было захотеть этого раньше!

Я бросилась звонить Катьке – телефон не отвечает. Помчалась к Вике:

– Ты знаешь?! Что ты об этом думаешь, что?! А как же Элла? Ты поэтому разрешала ей у нас ночевать? Ты знала? Что все равно все так закончится?..

Вика ничуть не удивлена и далее, кажется, не считает это ВЕЛИКОЙ НОВОСТЬЮ. Пожала плечами и ответила на все вопросы сразу:

– Я же говорила, Элла – это ерунда. Откуда я знала? Жизненный опыт.

Мой жизненный опыт тоже большой, но я все равно не понимаю – почему Санечка был с Эллой? Еще вчера и позавчера, до последней минуты был с Эллой? Загадка.

– Загадка, – согласилась Вика, – но я знаю отгадку. Этот человек до последней минуты хотел жить по-своему.

…Но все же странно – почему мне не сказали?

Катька переехала к нам.

Катька переехала к нам! С чемоданом!.. С зайцем!

Утром Санечка привез ее с чемоданом и ушел в театр. Катька вошла, напевая: «С чемоданом да с клетчатым узлом я примчался вприпрыжку на вокзал…»

С чемоданом, плюшевым зайцем, томиком Новеллы Матвеевой, двумя любимыми кастрюлями, букетом белых тюльпанов, красивыми вазочками и коллекцией фарфоровых фигурок, которые собирал Катькин отец.

И даже с шубой, хотя сейчас весна! С шубой – значит, навсегда!

Какая у нас началась новая старая жизнь!

Сначала мы долю обустраивали кухню на Катькин вкус. Переставляли кастрюли, меняли местами чайник и тостер, искали хорошее место для пароварки. Катька и без того прекрасно знает все наши кастрюли, но все равно – все поменяли местами. Потом все опять переставили обратно.

Мы бегали от Вики к нам и от нас к Вике, роняли вещи, и Вика с Катькой все время ругались – Вика хотела расставить Катькины статуэтки на кухне, чтобы все ими любовались, а Катька хотела поставить на кухне свои любимые кастрюли, чтобы самой ими любоваться, а фарфоровые статуэтки в спальне. Вика любит, чтобы было «культурно», Катька любит, чтобы было удобно.

Мы таскали статуэтки и кастрюли из спальни в кухню и смеялись, пока Вика не начала икать от смеха, а у Катьки не полились слезы. Когда Катька и Вика вдвоем, не понятно, где кончается Катька, а где начинается Вика. Начинают смеяться и не могут остановиться, как дети. И я с ними смеюсь.

С нами часто такое бывает по утрам… и по вечерам тоже. По утрам и вечерам бывает, что нас просто кружит смех.

…Вечером Вика ушла на двойное свидание с критиком и профессором, а мы с Катькой пели песни по старому песеннику, все подряд. «Ой, цветет калина», «Вот кто-то с горочки спустился». Санечка пришел домой, когда мы пели «Осенний сон».

«С берез не слышен, невесом слетает желтый лист…» – выводили мы.

– Эй, вы, вы так громко воете, что слышно в тамбуре! – закричал из прихожей Санечка и вдруг сам запел: «Старинный вальс "Осенний сон" играет гармонист…»

Санечка быстро-быстро пробежал по коридору, уселся рядом с нами за стол, выхватил песенник у Катьки.

«Вздыхают, жалуясь, басы, и словно в забытьи, сидят и слушают бойцы – товарищи мои», – уже втроем пели мы.