Елена Колина - Про меня

Недаром он знает Вику с третьего класса.

Вика гневается, как Суворов. У него была манера в гневе топтать свою треуголку, но это всегда оказывалась старая треуголка. Суворов всегда знал, когда станет гневаться, и умел регулировать свой гнев. Вика тоже умеет регулировать свой гнев. Она не орет на Санечку за то, что Элла у нас ночует не просто так, а по какой-то неизвестной мне важной причине.

Вместо первой пары зашла к Вике проснуться. Включили телевизор, а там уже Элла – «Доброе утро, дорогие друзья». Программа «Женский взгляд на мир».

– Ты не знаешь, как этот человек может с ней спать? Мне после этого всегда хочется немного поговорить, а о чем с ней разговаривать, если она человеческого языка не понимает?.. – пожаловалась Вика, – представляешь, сказала мне, что я должна сделать выбор между тремя любовниками! Как я могу сделать выбор между Сережкой, критиком и Левой, если они нужны мне все трое?! От этой женщины я начинаю зевать и никак не могу остановиться…

У них разговор двух глухих – Элла всегда говорит о чем-то конкретном, а Вика – о чем-то приблизительном, да еще имея в виду совсем другое.

Вика присутствовала в нашем доме всегда, в воздухе, в виде разных опасений – «Зверь скажет, Зверь заругает, не говори Зверю». Поэтому Элле все-таки приходилось с ней общаться.

Она вела себя с Викой как с богатой пожилой дамой, с которой нужно соглашаться, потому что она всех содержит и слегка не в себе.

А Вика с Эллой – как звезда и поклонник, причем как будто это Элла ее поклонник. Вике кажется, что все ее любят и боятся и что все ей должны все, начиная от восхищения и заканчивая котлетами.

– Ты старая! – вдруг выпалила я.

– Кто старый? – не поняла Вика.

– Ты! У тебя колено, у тебя кариес! Ты скоро будешь старая, и кто тогда будет за тобой ухаживать?!

Я не знаю, что на меня нашло. Я не хотела Вику обидеть!

– Я надеюсь никого не обеспокоить… – с достоинством произнесла Вика и, подумав, добавила: – Надеюсь, Катька подаст мне стакан воды и котлету…

– Ага, Катька?!.. Катька будет приходить к нам все реже и реже, а когда тебе понадобится стакан воды, у нас будет Элла! Только ты для нее чужая! Ну, пожалуйста, пусть она у нас не ночует! Запрети Швабре у нас ночевать!

– Ах, оставь, – отмахнулась Вика, – ты еще маленькая, не понимаешь…

– Я не понимаю?!

Это Вика еще маленькая, не понимает, что Элла «заказала» Санечку без нас и внедряется в нашу жизнь со всех сторон, как… как таракан!..

– Ты не понимаешь. Как филолог я никогда не борюсь с ветряными мельницами, – важно сказала Вика.

Это ее критик научил цитировать Сервантеса.

На перемене Элик незаметно подложил мне в сумку подарок, фарфоровую куколку. Куколка подарил куколку! Я выставила куколку на парту и гладила ее по головке весь урок. А Элик улыбался.

Он так и не признался, не сказал, что это его подарок, он все-таки еще маленький! Я тоже не спросила. А вдруг это не он? Но тогда кто? У меня больше никого нет.

Сегодня прогон спектакля. Должен смотреть Санечка – он раньше спектакль целиком не видел, ему показывали только первый акт. Он всегда так работает с приглашенными режиссерами – не ходит на репетиции, чтобы не лишать свободы, не давить, а смотрит первый акт и потом уже прогон. Сегодня все три акта с двумя антрактами, специально, чтобы люди могли обменяться мнениями. Пригласили своих – свою публику и своих критиков.

Я два дня не видела Катьку и даже не разговаривала с ней по телефону. Перед спектаклем я принесла Катьке ее зайца – она забыла его у нас. Я принесла зайца в гримерку, положила на стол и убежала. Катька меня не видела, она терла щеки. Она всегда перед тем, как выйти на сцену, даже если выходит в массовке, всегда трет щеки – заряжается.

Я села в последний ряд, чтобы не смущать Катьку, отделиться от Вики и ее свиты и спокойно, без помех, потереть щеки. Я терла щеки, как будто я Катька, и зло повторяла про себя: «Все будет хорошо, все будет хорошо!» Глупо, конечно, но вдруг поможет?

В первом акте все было хорошо. Спектакль в целом шел хорошо. Катька была вялая, заторможенная, как будто ленится играть, продирается сквозь сон.

…Я тогда не знала, что произошло, но теперь я знаю. В день перед прогоном Катька была дома, отключила телефон, репетировала перед зеркалом и перед зеркалом повторяла, как ей велел режиссер: «Я хорошая актриса, я докажу, что я хорошая актриса».

Она сутки ни с кем не разговаривала, кроме своего отражения в зеркале, ничего не ела и ночью не могла заснуть, вставала, опять разговаривала с зеркалом, поняла, что утром будет выглядеть ужасно, и приняла снотворное. Она уже один раз принимала это снотворное, когда нервничала и не хотела выглядеть назавтра плохо.

Нормальный человек не будет принимать снотворное перед спектаклем! Нормальный человек хотя бы подумает, что принимает таблетку не вечером, а ночью! Что срок действия таблетки будет другой! Но Катька вообще никогда не думает, что дальше, для нее главное, что сейчас. В ней как будто часы заведены наоборот, чтобы всегда сделать себе плохо!

В антракте я ходила по фойе и подслушивала, кто что говорит. Самое плохое, что сказали о Катьке – ну где вы видели чеховскую героиню с ее внешностью. И как актриса она ничто, пустое место.

Самое хорошее – чеховская героиня с ее внешностью – хм-м, забавно… Но если берешь небанальный типаж, это должна быть АКТРИСА. В труппе есть звездочки, есть просто приличные актрисы, а она, конечно… жаль.

Во втором акте Катька играла потрясающе! Она играла как на репетиции!

…Я тогда не знала, какая Катька молодец, а теперь я знаю. Перед вторым актом, перед тем, как ей выходить на сцену, подошла Ленка:

– Наш критик сказал, спектакль замечательный, но Маша – ужас, кошмар, чудовищно!.. Но ведь все так и думали, что, кроме груди, тебе нечего показать…

Ленка прекрасно знает – если Катьку похвалят, ее несет, она играет, а малейшее дуновение, и все, ее нет. И сказала такое… – «кошмар, чудовищно». Гадина!

Но Катька решила, что на этот раз она не позволит собой играть, не поддастся ни за что, и собралась. Она смогла, правда!

В антракте я встала рядом с двумя театральными критиками, сделала вид, что задумалась, и подслушала диалог.

– Маша однозначно прекрасная. Кто это? Странно, что я ее не знаю, она актриса редкой индивидуальности.

– Маша лучше самого спектакля. Пронзительная, современная, понятная всем в зале…

В третьем акте Катька не играла. Просто читала свой текст и ничего не делала. А на последнюю картину она вышла и как будто споткнулась – не могла говорить. На поклоны она не вышла. Сидящая впереди меня пара – не знаю, кто это, – перешептывалась: «Где Маша, нехорошо, неловко».

И в гримерке ее не было, и нигде в театре я ее не нашла.

Я обежала театр несколько раз, пока меня в центральном фойе не поймал Санечка, как маленького ребенка, в расставленные руки. Он был, конечно, с Эллой. Они пили шампанское с критиками и режиссером. Режиссер еще больше обычного был похож на робкого мальчика из десятого класса, стоял как-то боком, как будто он еще не взрослый, как будто ему разрешили выпить шампанского на взрослом празднике.

Санечка сказал, что спектакль ему в целом понравился. Не считая кое-чего, о чем сейчас говорить не стоит. Кое-что – это Катькин провал в третьем акте? Критики наперебой говорили, что спектакль замечательный, спорный, потрясающий, новаторский, будет иметь большой успех. Элла ревниво сказала, что это, прежде всего, успех главного режиссера.

– Он же вас пригласил ставить? – повернулась Элла к режиссеру. – Значит, это его успех. А как вы могли так ошибиться с ролью Маши? Это вы от неопытности, от молодости?.. Это же просто непрофессионально! Она вас подвела, провалила роль!

Режиссер, кажется, не понял, кто непрофессионален, он или Катька, но испуганно кивнул.

Санечка улыбнулся и подмигнул режиссеру, а критики сделали вид, что ничего не заметили. Нетактичная швабра. С маленькой буквы.

– Я всегда говорил, что в своем театре обойдусь без демонстрации режиссерского «я». Я считаю, что у зрителя есть свое «я» и зритель не глупее режиссера, – мягко улыбаясь, сказал Санечка молодому режиссеру, – но сегодня ваше режиссерское «я» было мне как зрителю интересно. Так что поздравляю вас с успехом, а себя с тем, что вы приняли мое приглашение.

И все облегченно заулыбались. И Элла, которая, как всегда, ничего не поняла, широко улыбалась зубастой улыбкой, как будто поняла.

…И у нас дома Катьки не было, и на звонки она не отвечала. Наверное, она тихо вышла из театра, села в такси, ехала и плакала, что испортила все.

Вика сказала – не надо за ней мчаться. Сказала: погорше поплачет, полегче заснет. А завтра придет домой, то есть к нам.

Правильно Вика говорит – погорше поплачешь, полегче заснешь. Я заснула, едва войдя домой, провалилась в сон, чуть ли не стоя в прихожей, и проспала до следующего вечера.

Санечка приказом снял Катьку с роли. Без объяснений.

Объяснения были у Катьки, но что в них толку?

– Почему ты провалила третий акт, ведь все шло так хорошо?! Почему ты вообще не играла в третьем акте?

– Меня попросили, – сказала Катька.

Что?!

Перед третьим актом к ней подошел озабоченный режиссер и сказал:

– Катя, мне сказали, что вас сейчас кто-то обидел. Вы не можете играть, если вокруг чужая злая вибрация. Потом со всем этим разберемся. Не нужно играть, просто проговаривайте текст и больше ничего не делайте. Я вас прошу – чтобы не испортить спектакль.

– Я подумала, что я УЖЕ играла плохо. Что я УЖЕ провалила роль, испортила спектакль, – объяснила Катька. – Он сказал, не играть, я и не играла. А на поклоны не вышла, потому что – уже все равно.