— Я тоже… — Чарли пробыл в Клэрмонте уже три дня и собирался уехать вечером первого января. — Вы будете здесь встречать Новый год?

— Наверное, — с надеждой сказала Моник. — Раньше папа всегда разрешал мне попробовать шампанского, а теперь мама говорит, что от него портятся мозги. А мне шампанское нравится, оно такое колюченькое… — добавила она снисходительно.

— Не исключено, что твоя мама права, — улыбнулся Чарли, вспоминая все шампанское, которое он выпил за последние двадцать пять или тридцать лет жизни. Впрочем, он сомневался, что во всех его бедах виновато было оно. — Но несколько глотков едва ли тебе повредят.

— Мама все равно не позволит, — огорченно сказала Моник и неожиданно добавила, уже совсем другим голосом:

— Зато вчера мы ходили в кино. Классный фильм!

Она действительно выглядела довольной, и Чарли, кивнув, подсадил ее в кресло подъемника.

Они несколько раз скатились с горы, а ровно в полдень Чарли отослал ее вниз, к матери, но после обеда они встретились снова. На этот раз Моник привела с собой своего товарища, с которым училась в одном классе. На взгляд Чарли, он катался вполне прилично, хотя и слишком рисковал на виражах, однако Моник по секрету сообщила ему, что ее друг «паршивый лыжник». Потом дети уехали вперед, а Чарли покатил следом, стараясь не отставать. По правде говоря, это давалось ему с трудом, и к вечеру он устал по-настоящему. Попрощавшись с Моник и ее приятелем, он еще дважды скатился с горы, желая проверить себя, и только потом, вконец измотанный, решил вернуться к себе в номер.

Моник и ее мать, оказалось, жили в том же мотеле, что и он. Франческа — к этому времени Чарли уже знал, что мать девочки зовут Франческа, — сидела в холле, протянув к камину длинные стройные ноги. Она как раз что-то говорила дочери, и Чарли впервые увидел, как она улыбается. И он вынужден был честно признать, что улыбка делает ее ослепительно красивой. Правда, глаза Франчески оставались при этом тоскующими и холодными, и все же она была по-настоящему прекрасна.

В первое мгновение Чарли заколебался, но потом все же решил подойти и поздороваться с матерью Моник. Игнорировать ее после того, как он провел столько времени с ее дочерью, было бы невежливо, почти оскорбительно.

Роскошные волосы Франчески были сегодня собраны на затылке в демократичный «конский хвост», и, направляясь к ней через холл, Чарли невольно задержал взгляд на ее больших миндалевидных глазах. При свете огня в камине каштановые волосы Франчески отдавали в рыжину, да и во всем ее облике появилось что-то по-восточному экзотическое и загадочное — особенно когда она улыбалась. Но лишь только Франческа узнала Чарли, ее улыбка погасла, лицо сделалось холодно-замкнутым, а в глазах засверкал зеленый лед. Франческа явно готовилась дать врагу самый решительный отпор, и под ее взглядом Чарли едва не стушевался.

— Здравствуйте еще раз! — произнес он с довольно-таки принужденной интонацией. Что говорить дальше, Чарли не знал и застыл перед Франческой как соляной столб. Она же рассматривала его снизу вверх с явным неодобрением.

— Отличная погода сегодня, — брякнул Чарли, вконец растерявшись. — Снег… Много снега…

Он чувствовал себя совершенно по-дурацки, но Франческа чуть заметно кивнула и, равнодушно отвернувшись от него, снова стала смотреть в огонь.

Чарли продолжал стоять перед нею, и в конце концов она снова повернулась к нему, чтобы ответить.

— Да, снег действительно чудесный, — произнесла она наконец, но Чарли показалось, что разговаривать с ним ей очень не хочется. — Моник сказала мне, что она снова вас встретила, — добавила Франческа чуть более приветливым голосом, и Чарли поспешно кивнул в ответ, стремясь показать, что ему нечего скрывать. Франческа должна была понять, что в его отношениях с ее дочерью нет ничего особенного или странного. Они с Моник встретились чисто случайно, и их скороспелая дружба питалась общей любовью к горным лыжам и тоской девочки по отцу.

— Вы были очень добры к ней, — тихо сказала Франческа Виронэ, когда Моник отошла, чтобы поболтать со своими сверстниками, стоявшими в сторонке. Чарли тем не менее мысленно отметил, что сесть она ему не предложила.

— У вас есть свои дети?

Она считала, что они у него есть, иначе не задала бы такого вопроса. Очевидно, Моник почти ничего не рассказывала матери об их долгих беседах. Умолчала она и о том, что Чарли было уже многое известно о ее отце.

— Нет, у меня нет детей, — просто ответил Чарли. — Просто ваша девочка мне очень понравилась. Она такая веселая, открытая, умная…

Чарли не скупился на комплименты Моник, но Франческа кивала как-то равнодушно, почти невпопад, словно продолжая думать о чем-то своем. Чарли она напоминала раненого зверя, который забился в самый дальний угол норы, так что в темноте видны только сверкающие глаза, полные страха, боли, ужаса и готовности драться за свою жизнь до последнего. Почему-то — быть может, из простого любопытства — ему вдруг захотелось вытащить этого зверька на свет божий и повнимательнее его рассмотреть. Много лет назад Чарли ни за что не прошел бы мимо и попытался что-нибудь предпринять — в молодости он очень любил подобные психологические этюды, — однако задолго до своей женитьбы на Кэрол он охладел к этим жестоким развлечениям. Чаще всего результат разочаровывал, и Чарли приходилось сожалеть о потраченных впустую силах и времени, и лишь изредка он находил что-нибудь по-настоящему интересное. Но в глазах Франчески было что-то совсем-совсем особенное…

— Вам очень повезло, что у вас есть Моник, — негромко сказал Чарли, и когда Франческа подняла голову, чтобы посмотреть на него, он заметил в глубине ее холодных глаз крошечную искорку тепла и любви.

— Да, мне вправду повезло… — словно эхо повторила она, но по ее виду нельзя было сказать, на самом ли деле она так считает.

— Она отлично катается на лыжах, — улыбнулся Чарли. — Моник перегоняет даже меня, а ведь я катаюсь довольно сносно.

— Она обгоняет и меня!.. — Франческа чуть не засмеялась, но сумела вовремя удержаться. Перед ней был чужой человек, которого она не хотела знать ни сейчас, ни потом. — Именно поэтому я и отпускаю ее кататься одну. Для меня Моник слишком быстра — все равно она меня обгоняет, и мне, потом приходится ее повсюду искать.

Она улыбнулась и сразу же очень похорошела, но Чарли подумал, что в ее улыбке по-прежнему очень мало жизни. Франческе явно недоставало внутреннего огня.

— Моник сказала мне, что училась кататься во Франции, — осторожно начал он и увидел, как лицо его собеседницы мгновенно стало замкнутым — точь-в-точь как бронированная дверь банковского хранилища, которая с лязгом встает на место. Один за другим срабатывают электронные и силовые замки, и вот уже ее не возьмешь ничем, кроме хорошего заряда взрывчатки. Очевидно, Чарли напомнил Франческе о чем-то, о чем она не хотела ни думать, ни даже вспоминать, и она в панике заперла калитку в разделяющей их стене и побежала Далеко-далеко, где нет ни боли, ни воспоминаний, ни неловких мужчин с их идиотскими вопросами.

На ее лице все еще сохранялось выражение недоумения и печали, когда вернулась Моник. Франческа тут же встала и объявила дочери, что пора идти спать.

Моник заметно огорчилась. Она так хорошо проводила время, и вот на тебе!.. Ей очень хотелось встретить Новый год, как большие, но мать была непреклонна, и Чарли знал, что в этом есть доля его вины. Франческа уже не чаяла, как избавиться от него; она желала сейчас только одного — убежать и спрятаться в своем номере, чтобы снова почувствовать себя в безопасности, но она не могла оставить дочь одну.

Чарли все это хорошо понимал, и ему хотелось объясниться, сказать, что он не желает Франческе зла, что у него тоже есть своя боль, которая не дает ему покоя ни днем ни ночью, и что он больше не представляет никакой опасности, но он видел, что любые слова были бы бессильны. В эти минуты уже оба они показались ему похожими на двух израненных, затравленных зверей, которые пришли напиться у одного ручья и теперь с опаской косятся друг на друга, не смея подойти к воде и боясь нового нападения, новой боли. Чарли не мог даже сказать ей, что они не должны бояться друг друга, что нет никакой необходимости бежать и прятаться, ибо он не знал таких слов, чтобы передать ей все, что испытывал сам. Ему не нужно было от Франчески ни дружбы, ни поддержки, ни близости. Они встретились случайно и должны были разойтись, как два корабля на встречных курсах, — разойтись навсегда, обменявшись лишь протяжными приветственными гудками, однако даже его силуэт на ее горизонте испугал Франческу. Одного лишь намека — нет, не на опасность, а просто на возможность появления в ее жизни какого-то мужчины — было более чем достаточно, чтобы она в панике ринулась прочь, унося с собой свои горести и печали.

И все же Чарли попытался вступиться за Моник, которая была слишком расстроена неожиданным решением матери.

— Может, по случаю Нового года вы сделаете исключение? — просительно сказал он. — Как насчет имбирного эля для Моник и по бокалу шампанского для нас с вами?

В ответ Франческа лишь резко тряхнула головой. В его предложении ей почудился беззастенчивый напор, поэтому меньше чем через две минуты они с Моник уже попрощались и исчезли. Чарли остался один, и мысли его были совсем не праздничными.

Он еще никогда не видел женщины, которая так явно страдала бы от каких-то глубоких душевных ран, и не представлял себе, чем же мог так разрушить ее олимпийский чемпион. Дело было даже не в ее страданиях; Франческа напоминала ему втоптанный в грязь цветок, который уже никогда не поднимется, не говоря уже о том, чтобы цвести.

Еще одно обстоятельство тревожило и огорчало его. Дело было вовсе не в том, насколько ужасно обошелся с Франческой муж; Чарли допускал даже, что ничего особенно страшного там не было, и никакого значения это уже не имело. Самым главным была убежденность Франчески в том, что с ней поступили подло, что ее предали, и теперь, потеряв надежду и разуверившись во всех и вся, она пряталась в свою раковину каждый раз, когда к ней кто-то приближался. Вместе с тем Чарли было совершенно ясно, что, несмотря ни на что, Франческа оставалась мягким, чувствительным, добрым человеком. Будь она настоящей стервой, она отнеслась бы к разрыву с мужем гораздо легче.