Служанка вернулась с известием, что госпожа Сельви никого не принимает. Так сказали служанке.

Мать встревожилась и написала Хасану письмо с просьбой прийти к ней.

Хасан не пришел, но ответил вежливым письмом, извинялся, уведомлял нас всех, что плохо себя чувствует (должно быть, переутомился на свадьбе), и потому не выходит из дома, Сельви при нем и они оба вполне счастливы.

Я чувствовал во всем этом что-то странное и зловещее. Но с возрастом у меня пропала всякая охота к приключениям. В конце концов, почему я должен приглядывать за Хасаном и его супругой, вмешиваться в их семейную жизнь? «Что я — сторож брату своему?» — как говорят христиане.

Но мать все тревожилась. Она написала письмо Сельви. Та не ответила. Мать стала изо дня в день говорить мне, что я должен пойти к Хасану и все узнать.

— Что я должен узнать? — раздраженно спрашивал я.

Мать упрекала меня в пренебрежении интересами семьи.

— Наоборот, — заметил я. — Я только и делаю, что целыми днями забочусь о тебе, об Амиде и Фатиме (мои жены), о детях. А ты хочешь, чтобы я еще и вмешивался в жизнь Хасана!

— Но разве ты не чувствуешь, что с Хасаном и Сельви что-то неладное творится? Разве ты не чувствуешь?

Да, конечно, я это чувствовал. И знал, что мне придется в скором времени вмешаться во что-то ужасное и нелепое, и сотворят это ужасное и нелепое, конечно же, Хасан и Сельви. Я все знал, все чувствовал, обо всем догадывался. Я просто оттягивал время. Но я знал, что рано или поздно меня, любителя нормальной жизни, непременно завлекут в нелепые сети каких-нибудь безумных поступков Сельви и Хасана.

Так все и случилось.

Однажды ранним утром нашу семью разбудил громкий стук в ворота и крики:

— Отворите! Отворите скорей!

Все мы вскочили, наспех накидывая одежду. Моя маленькая дочь, годовалая Малика, заплакала и никак не могла успокоиться. Это еще увеличило суматоху в доме. Кормилица укачивала малышку. Другие дети тоже проснулись и поглядывали любопытными и испуганными глазенками.

Я очень люблю своих детей. И теперь я был страшно раздражен тем, что нормальная жизнь моих детей нарушается бог знает из-за чего, из-за чьих-то прихотей и глупостей. Те времена, когда я сам жил своими прихотями; например, покровительствовал любви Панайотиса и Сельви, те времена давно прошли.

Я велел кормилице и няне увести детей, а привратнику приказал отворить ворота.

У ворот стояли стражники из городской стражи. Они привели… Ну, вы догадываетесь, кого? Да, вы не ошиблись, правильно угадали. Конечно, они привели Сельви!

Она была похудевшая, измученная. И, по всему видно, совершенно обезумевшая. И не притворялась на этот раз. Глаза ее смотрели одичалым взглядом, лицо потемнело, волосы свалялись и поредели. Она молчала, смотрела прямо перед собой и будто ничего не видела. Ноги ее были босы. Стражники, обходя дозором рыночную площадь, заметили какую-то женщину, сидевшую на земле. Они подошли поближе и узнали Сельви. Они ее видели, когда Хасан устроил в Брусе свадебное торжество и показал невесту гостям и другим горожанам, всем, кто званый или незваный явился на свадьбу.

Ее повели к дому Хасана. Но она, видно, поняла, куда ее ведут, вырвалась и побежала очень проворно. Стражники побежали следом за ней. Она бежала прямо к моему дому. Они поняли, что она не хочет возвращаться к Хасану, и решили оставить ее у меня.

— Дело здесь нечисто, — сказал один из них.

Мать расплакалась при виде Сельви, обняла ее, повела в дом.

Бедную Сельви умыли, одели. Но она все сидела молча, понурив голову.

— Надо послать за Хасаном и потребовать от него объяснений, — сказала моя мать.

— Не стоит посылать, — ответил я. — Думаю, он сам скоро явится — требовать объяснений от нас!

— Сельви должна остаться у нас, — решила мать. — Что он сделал с ней? Уж не сошел ли он с ума?

— Вольно же всем сходить с ума! — сердито бросил я. — Только я обязан всегда быть разумным и серьезным.

Разумеется, днем в наш дом пожаловал Хасан.

— Я пришел взять Сельви, — уже с порога заявил он. — Вот и носилки со мной.

Выглядел Хасан, как обычно.

— Погоди, — заметил я, — сначала объясни, почему Сельви оказалась на площади и в таком виде? Нам ясно, что она убежала из твоего дома. Но почему? Что произошло между вами? Почему ты лгал моей матери, будто у вас все хорошо?

— Это что, допрос в суде? — заносчиво спросил Хасан.

— Нет, это просто попытка узнать, что же произошло с младшей сестрой моей матери.

— Я не обязан давать тебе отчет.

— Но она больна.

— Дома ее лечат. Приходится держать ее под замком. Вот служанка не доглядела, Сельви и сбежала.

— Немая служанка? — вспомнил я.

Он кивнул.

— Да, немая.

— Хасан, почему ты не давал нам знать о болезни Сельви?

— Я боялся, что вы подумаете, будто я дурно обращаюсь с ней и она из-за этого заболела.

— Обычно ее болезненным припадкам всегда предшествовали какие-нибудь потрясения.

— Потрясение было.

— Какое?

— Брачная ночь!

— Но… — вопрос замер у меня на губах. Я примерно представлял себе, что могло произойти в брачную ночь.

— Но вы стали мужем и женой? — тихо спросил я.

— Да.

— В чем же дело? Ее так потрясла обычная боль? Или ты был груб с нею?

— Нет.

— Что же тогда?

— Виновен не я.

— Она?

— Нет.

— Кто же?

— Не все ли тебе равно?

— Может быть, ты хочешь сказать, что Сельви потеряла девственность еще до первой ночи с тобой?

— Сказать так, значит, оскорбить ее!

— Но мое предположение верно?

— Да.

— И теперь ты мстишь ей, держишь ее взаперти.

— Нет, не так.

— Что же тогда?

— Не могу сказать. Ни тебе, Чамил, ни кому-нибудь другому. Никому.

— Сельви останется у нас.

— Нет, нет! — воскликнул он с отчаянием.

— Она больна.

— Я сам ухаживаю за ней. Чамил! Не отнимай ее у меня. После той первой ночи я осознал, что не могу жить без этой телесной близости с ней.

— Ты хочешь сказать, — строго начал я, — что вступаешь в телесную близость с больной, не помнящей себя женщиной? Это дурно, Хасан.

— Не тебе меня учить. Мальчишка! Это моя жена.

— Она останется здесь, пока здоровье ее не поправится.

— Нет!

— Ступай домой, Хасан.

— Нет, я не домой пойду, — выкрикнул Хасан. — Я пойду отсюда прямо в суд! И пусть суд решит, где должна находиться женщина — в доме своей сестры и ее сына, или же в доме своего мужа!

14

ИГРА

Когда Хасан ушел, я прошел в комнату Сельви.

Она сидела на постели и, натянув на растопыренные пальцы обрывок тонкой бечевки, играла в эту старинную игру — вывязывала на пальцах разные узоры, фигуры, что-то отдаленно напоминающие. Девочки, когда играют в эту игру, обычно приговаривают что-то вроде: «дом, гроб, колыбель» и так далее, в зависимости от того, на что по их разумению походят фигуры.

Но Сельви играла молча. Увидев меня, она посмотрела равнодушно и продолжала играть. Она не узнавала меня.

Я сел напротив нее и задумался.

Я вспомнил, как она играла, когда мы были детьми, в ту же игру, сидя рядом со мной. Тогда я любил ее. Потом перестал любить. Ее болезнь убила мою любовь. Потом я любил ее, как сестру. Сейчас я совсем не люблю ее. Разумеется, я не властен над своим сердцем. Но все же я чувствую, что это дурно — то, что я не люблю ее, то, что я разлюбил ее из-за ее болезни.

Я подумал о своей семье, о детях. Я люблю моих детей. Во имя этой любви я многим готов пожертвовать. Но сейчас я вдруг понял, что моя любовь к детям отдаляет меня от людей. Мои дети — это одно, а все остальные люди — нечто иное. Интересами этих остальных людей я всегда готов пожертвовать во имя своей семьи.

Значит, мои дети, моя семья, моя любовь к моей семье — все это всего лишь повод для того, чтобы не любить людей.

Я внушаю себе, что та жизнь, которую я веду, это нормальная жизнь, а всякий, кто пытается жить и любить иначе — ненормальный человек, и его чувства не имеют особого значения, кажутся мне несерьезными, нелепыми, ненужными и никчемными.

Вот к чему я в этой жизни пришел. Вот так огрубели и уплощились мои чувства.

Я сижу напротив безумной Сельви и смотрю на ее игру. Сельви не узнает меня.

15

СУД

Хасан действительно отправился в суд и пришлось мне отправиться к городскому кади в качестве ответчика.

Хасан обвинил меня в том, что я беззаконно держу в своем доме его жену.

Я ответил, что моя мать — родная единокровная сестра жены Хасана, у них один отец. Кроме того, я был опекуном жены Хасана до ее замужества.

Кади счел, что все это не является достаточным основанием для того, чтобы жена Хасана жила в моем доме без согласия своего мужа.

Я указал на то, что внезапная болезнь Сельви — несомненно есть следствие того, что муж плохо обращается с ней.

Но Хасан возразил, что может представить свидетелей, старых слуг и служанок, которые подтвердят, что Сельви болела и прежде.

Суд был отложен и в следующий раз Хасан привел свидетелей, которые подтвердили его слова.

Я в свою очередь привел свидетелей (моих слуг и служанок), которые показали, что когда Сельви привели в мой дом стражники, она выглядела не только тяжело больной, но и грязной, измученной, была плохо одета. Было похоже на то, что за ней плохо ухаживают.

Хасан возразил, что за его больной женой ухаживала служанка, нарочно для того приставленная к ней. И ухаживала хорошо. А если женщина выглядела оборванной, грязной, измученной, то это всего лишь следствие ее побега из дома. Она разорвала платье, когда бежала, и выпачкалась на рыночной площади.