— Ты не шизофреник, — сказала моя новая сука-терапевт. — И не страдаешь от синдрома нарциссизма. И не было истории с применением насилия.

Ее офис напоминал музей национальных артефактов Америки. Ловцы снов. Маски. Настенные гобелены и ковры ручной работы висели на стенах в рамках.

— Вы говорите, что со мной все в порядке, — но я даже не вникала. Просто убивала время. Мы уже сто раз об этом говорили. Даже не подозревала, чего она от меня ожидала, а если бы и узнала, то это стало бы открытием века.

— Вся идея о зависимости от секса — это путь, чтобы навязать определенную модель и выставить вменяемых людей ненормальными. В большинстве случаев этими ненормальными людьми являются женщины. Если тебя не огорчает собственное поведение, то все, что ты делаешь, нельзя назвать неправильным.

— Значит, вы отпускаете меня?

— Я не пытаюсь воспринимать твою любовь к сексу как патологию, но до сих пор неясно, как это воспринимает твой мозг. Твоя память скомкана, и я подозреваю, что в конюшне произошло нечто большее, чем ты готова признать. И ты все еще агрессивна, в основном тогда, когда в комнате мужчины. Я бы хотела разобраться в причинах этого.

С учетом того, что я потеряла рассудок в три часа в кафетерии, она была права. Это учреждение не разделяло пациентов по половому признаку, поэтому мужчины всегда были рядом. Их не было только во время наших сеансов.

— Мне обязательно здесь находиться, чтобы вы сделали это? — спросила я. — Помните, что вы должны вернуть меня к нормальному существованию в обществе. Это не простой случай, когда я выхожу отсюда полностью излеченным человеком, который может получить работу и создать нормальную семью, так ведь?

— Ты здесь. Это время необходимо для тебя. Подумай об этом. Я могла бы предоставить тебе достаточно времени, чтобы помочь тебе разобраться с отношениями с Диконом и отцом.

Она преподнесла это, будто торт на день рождения. Подарок века. Неопределенное количество времени в Вестонвуд Спа, с ментальным эквивалентом горячих камней и отшелушивающих скрабов, и ее вмешательством по поводу моего отца, которого я при ней не упоминала, и Дикона, который вообще ее не касался.

— А с чем уйдете вы? — спросила я.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — она склонила голову набок, ее волосы, собранные заколкой с чем-то, похожим на перья с бразильского карнавала, спадали на спину, а на лице было заинтересованное выражение.

— Мы выявляем некую травму, скажем, через два или три месяца, а вы? Для вас это огромная куча работы.

— Это работа, которую я люблю. Помогаю тебе исцелиться, — ответила она.

— Разве у вас нет какой-нибудь высокооплачиваемой работы в Беверли Хиллз?

— Да, у меня есть частная практика. Куда ты клонишь, Фиона? Боишься, что я брошу тебя, как предыдущий доктор?

Ей бы стоило знать меня лучше. В прошлый раз, когда она пыталась начать разговор об Эллиоте, я остановила ее, потому что поняла, что он ушел, чтобы защитить меня, и сказал об этом только мне. Я бы не предала его, потому что уважала. А она с покровительственной улыбкой и стоящими на столе локтями обвиняет Эллиота, даже не понимая, о чем она, блядь, говорит.

Я ненавидела её. Возможно потому, что она не была Эллиотом. Или потому, что она была той, кого можно ненавидеть, потому что пыталась заставить меня ненавидеть мужчин вместо того, чтобы ненавидеть ее прическу с бразильскими перьями.

И, блядь, меня бесили ее бразильские перья.

Большинство наших сеансов проходило именно так. Я просто отрицала все, что она говорила. Если она произносила, что небо ясное, то я утверждала, что оно затянуто тучами. Она говорила мне, что я была больна, а в ответ слышала, что со мной все хорошо. Она пыталась заставить меня согласиться с тем, что мой отец растлил меня, а Дикон избивал меня без моего согласия, и что во время секса я всегда была согласна терпеть унижения. Она сама не понимала, что это не было правдой. Было тяжело намеренно деградировать. Унизительно, но все же горячо.

Я не понимала ее. Почему ей было настолько небезразлично? Почему она не могла просто выслушать мои проблемы и решить, была ли я достаточно вменяемой, чтобы отправиться на допрос, или снизить дозу медикаментов, чтобы у меня не было желания бросаться вещами, а затем просто отпустить меня? Конечно же, больнице не были нужны деньги моих родителей так сильно.

— Дело не в деньгах, — сказала Карен однажды за ланчем. Она сидела в инвалидном кресле, к ней была подсоединена трубка, через которую в ее организм поступала пища. Большую часть времени она была слаба настолько, что даже не могла самостоятельно встать, но когда это ей удавалось, Карен пыталась найти меня. — Ты как редкое животное. Богатая. Известная. Живешь в тюрьме. Сколько в мире подобных тебе? А ты сидишь в их кресле. Они могут впиться в тебя зубами и использовать тебя.

— Для чего? Все ведь конфиденциально, разве нет?

— Конечно. Но под действием алкоголя? Кто знает, что они говорят на вечеринках, чтобы заполучить еще одного клиента? Или своим личным терапевтам. Нет никаких секретов. Мой последний парень написал статью об анорексии и богатстве, и в той статье фигурировал пациент, который был очень похож на меня. И адвокат не мог ничего сделать.

— Господи.

— Ага. Больше я с этими ебаными ублюдками не разговариваю. Никому и ничего не рассказываю. Даже своим друзьям.

Что я рассказывала Эллиоту? Все? Абсолютно все? Доктор Бразильские Перья не получила ничего, кроме отговорок, но Эллиот расколол меня. Я доверяла ему, но стоило ли? Начинала скучать по своим друзьям, которые понимали, что и когда говорить. Я доверяла им, потому что они жили в тени моей жизни.

— Это не как Оджай, — произнесла я. — Мы зависали с неправильными людьми. Сбавь обороты, когда выйдешь. Мы перестанем трахаться. И тем самым ограничим ущерб.

— Правда?

— Да, — я отталкиваю еду. Что, если Эллиот рассказал всем обо мне? Что я была зависимой от секса светской львицей, которая не знала, как и когда она ударила ножом любящего ее человека?

Мне было плевать, что думали люди, но представив Эллиота на вечеринке за обычным обсуждением моих проблем без упоминания имен, и то, как глаза людей расширяются от осуждения… Эта сцена меня тревожила. Мысль об Эллиоте, спокойно рассказывающем о моих проблемах, причиняла боль на таком уровне, который я даже не могла постигнуть. Это был он, и то, что я чувствовала к нему.

Он ничего не чувствовал?

Я была лишь объектом удовлетворения его любопытства?

Он ушел потому, что больше не мог меня выносить?

Мне тяжело давалось восприятие этой мысли, было сложно выбросить ее из головы. Она танцевала чечетку и с каждым стуком становилась все более презрительной и высокомерной. Я так сильно сжала вилку, что она оставила отпечатки на моих пальцах. Разжав их, увидела темно-фиолетовые следы. Пробежала пальцем по коже. Она была онемевшей и сверхчувствительной одновременно.

— Ты спала прошлой ночью? — прошептала Карен.

— Нет. Я не могу спать.

— Они дают тебе что-то от этого?

— Оно не работает. Мне нужен «Гальцион». Только он поможет.

Кто-то кладет руку на мое плечо, и я подпрыгиваю.

— Прости, — произносит Френсис, — я не хотела тебя пугать.

Я не слышала, как она подошла ко мне.

— Все в порядке, — ответила я, но не имела это в виду. Она весь день работает с такими людьми, как я. И знает, как подходить. Но я была такой уставшей, что подчинилась.

— У тебя посетители.

Не знаю почему, но подумала, что это мог быть Дикон. Я до сих пор лелеяла детскую надежду на то, что он придет и заберет меня. Трепет от этой мысли был написан на моем лице.

— Это твои сестры.



Глава 4.


ФИОНА


Мои сестры.

Их было шестеро, и брат. И даже если Френсис говорила обо всех, то не было ни единого шанса, что они все одновременно будут здесь.

Я вышла во дворик, и Марджи встала, чтобы обнять меня.

— Прости меня, солнышко, — сказала она. — Мне жаль, что пришлось оставить тебя, — Марджи отстранилась, но по-прежнему держала меня за предплечья. — Хорошо выглядишь.

— Ты снова мой адвокат?

— Нет. Я просто приехала навестить тебя.

— Мне не нравится новый парень.

— Он очень опытный, — сказала Тереза, стоявшая позади Марджи. — Он уже нашел тебе нового судью.

— Господи, Тереза. Не подкрадывайся ко мне вот так, — я обняла ее, и когда она отстранилась, снова откинула свой хвост назад.

Некоторые девочки стали настоящими сучками уже в раннем возрасте, в восемнадцать лет Тереза была именно такой. Всегда хорошей и правильной. Она сидела ровно, жевала с закрытым ртом, говорила «пожалуйста» и «спасибо», одевалась для каждого случая по-разному. Такая идеальность была привита ей с рождения. Никто из нас больше не был столь консервативным. Рыжий цвет, свойственный членам нашей семьи, только слегка был заметен в ее волосах. Я понятия не имела, что она здесь делает. Тереза меня ненавидела.

— Итак? — произнесла я, опустившись на садовую лавочку и раздвигая ноги совсем не как леди. Мне хотелось выставить свое развратное тело напоказ перед ней, чтобы заставить ее чувствовать себя некомфортно. — Как вы, дамы?

— Я в порядке, — ответила Тереза, сжимая колени вместе. — А как ты?

— Схожу с ума. Что вам нужно?

— Я просто пришла тебя проверить. Это жест вежливости.

— Потрясающе, у меня чай со Спенсом и Чипом в три часа, а потом небольшая игра в бадминтон. Вы присоединитесь к нам? — я кивнула головой в сторону поля, где находились площадки для крокета и бадминтона.