Доктор Нонна - Приворот

Наташа вытянулась на шелковых простынях, но окончательно расслабиться в ожидании страстных объятий – а уж после того, как она сообщит свою потрясающую новость, объятия станут еще более страстными! – мешал посторонний запах. Как будто воняет что-то. Да нет, мерещится, конечно. Ведь говорят, у женщин в некоторые моменты чувствительность к запахам обостряется. Она обхватила подушку, и рука, скользнув по гладкому шелку, наткнулась на какую-то складку. Попытавшись разгладить, Наташа откинула подушку – запах как будто усилился. Тряпка какая-то, что за странность! Уволю здешнюю прислугу к чертовой матери! Девушка брезгливо подцепила тряпичный комочек холеным ноготком…

– Что это?! Какая мерзость! – она ошпаренной кошкой выскочила из постели и ткнула «добычу» в нос входящему в спальню Гене. – Мало того, что ты подобрал себе девицу на помойке – ты посмотри на это, фабрика «Большевичка», не иначе! Мало того, что ты таскаешь эту мразь сюда – она еще и бельишко свое не стирает! Понюхай, понюхай! – Наташа одной рукой натягивала брюки, а другой тыкала трусики Гене в лицо. Слабый запах на мгновение показался ему оглушительным – даже в глазах потемнело.

– Наташенька, я не представляю…

– Ах, не представляешь! А что такое «единственная» – представляешь?! Кто мне тут в вечной любви клялся?! Выгодную невесту себе выбрал? Связи папочки моего тебе спать не дают? Дрянь, дрянь, дрянь!

Кое-как напялив измятую вечернюю блузку и брюки, Наташа вылетела из спальни. Грохот захлопнувшейся двери, казалось, потряс весь дом от крыши до подвала.

Не помня себя, девушка доехала до своей квартиры, подаренной отцом на совершеннолетие, и первым делом закрылась в ванной. Три раза намыливалась, повторяя: «Он у меня еще попляшет!» Наполнив ванну – ее трясло так, что аж зубы стучали, – она с наслаждением опустилась в душистую воду. Но озноб не проходил, и Наташа все прибавляла и прибавляла «горяченькой», пока стены и зеркало не заволокло паром. Лежала она долго. Дрожь отпустила, мысли из коротких и злых стали нежными и тягучими: «Умолять будет, а я еще потяну, прежде чем простить. Хотя и прощать-то нечего – подумаешь, мужик какой-то плебейкой попользовался, было бы из-за чего нервничать. Впрочем, хороший скандал никогда не помешает, впредь выйдет наука. А нервничать не из-за чего. Да и не стоит, вредно… Господи! Вот дура-то! Нервничать вредно? А ванну, да еще такую горячую?» Наташа выдернула пробку, крутанула холодный кран и попыталась сесть. В глазах запрыгали разноцветные круги. Вода порозовела. Или показалось?

Она ополоснулась прохладной водой – вот и голова не кружится – осторожно вылезла из ванны, набросила халатик, внимательно себя оглядела. Ничего, обойдется. Зато Генчик там небось локти кусает, придумывает, как прощение вымолить…

«…Да что это с Наташкой? – думал Гена, наливая второй стакан виски. В голове уже приятно шумело, и давешняя ссора с невестой казалась почти смешной. – В самом деле, чего она взбеленилась? Из-за ерунды какой-то! Сама наприглашала кучу подружек, все шипят друг на друга, как змеи, – любая могла подняться в спальню и подсунуть трусики. Просто чтобы нагадить любимой подруге. И ничего эти трусики не плебейские, вполне миленькие. Правда, тут Наташке, конечно, лучше знать. Она же в этих правилах, как рыба в воде. Ах, вилочка такая, ножичек эдакий! Ах, белые бриллианты – такая пошлость! Четыре сорта духов на один выход: на запястья, за ушами, на грудь и не помню, куда еще. Да и льет их на себя бочками, вся изысканная-преизысканная. Если она сейчас такие концерты закатывает, что же дальше-то будет? Так и придется всю жизнь при ней «вторым сортом»? А я, между прочим, себя тоже не на помойке нашел. Пусть папа у меня был не из МИДа, а из Минтранса, но тоже, знаете, не дворник дядя Вася. И у меня самого положение вполне солидное. Собственное, кстати сказать! А она кто? Кроме того, что дочка своего папулечки? Однако разговаривает со мной, как будто она герцогиня, а я лакей. Фу ты, ну ты, суп в кастрюльке из самого Парижу!..

А не слетать ли, в самом деле, в Париж? Устроить себе отпуск. Наташка тут будет ждать, пока я на брюхе приползу, а я… мужик я или кто? Отдохнуть – это хорошая мысль. И Ларису эту с собой взять. Вот уж кто не станет передо мной герцогиню корчить. Как это я раньше ее не замечал? Ноги длиннющие, грудь – м-м-м, в глазищах утонуть можно. А уж пахнет как – дух захватывает!»

Наутро он сухо распорядился:

– Закажите два билета в Париж.

– На чью фамилию?

– На мою, естественно. – Гену вдруг бросило в жар, на лбу выступила испарина. Он облизнул пересохшие губы и хрипло спросил: – Полетишь со мной?

– Я? Но… Наташа…

Лариса растерялась: «Вот бабка Оля, и впрямь приворожила! Только мне-то теперь что делать? Прямо так и кинуться? Бери меня, долгожданный? Как будто он меня под забором подобрал. Вот если бы он встал на колени и сказал, что всегда меня любил, только сам не догадывался…»

– Лариса… я… я всегда тебя любил… только сам не догадывался… – медленно, запинаясь, выговорил Гена и как-то неловко, как будто забыл, как действуют руки и ноги, начал опускаться на колени.

– Не надо, что ты, встань сейчас же! – Ларисе стало так страшно, как не было еще никогда в жизни.

Господи, что же теперь будет?!

После Парижа Лариса переселилась к Геннадию и на работу больше не вышла, наслаждаясь своим новым положением. Расписались они тихо, опасаясь мести Наташи или – что еще хуже – ее отца. Только за срочность пришлось дать изрядную взятку, но Гена даже не сморгнул: для ненаглядной Ларисы он готов был на все. На медовый месяц он, бросив все дела на заместителей, увез ее в Италию – как раз подходило католическое Рождество, и новобрачной вздумалось поглядеть, как празднуют его в Венеции. Ну и Новый год заодно. А Гена готов был исполнить любую прихоть Ларисы. Его нежность и предупредительность превосходили самые смелые ее мечты.

Однажды в Венеции ей вдруг захотелось соленого огурчика. Но в Европе не солят огурцы! Только маринуют, вот ведь беда-то. Гена обегал весь город в поисках русских ресторанов, и только в третьем из них ему повезло.

Когда он, гордясь собой, вручил Ларисе вожделенное «лакомство», она нежно улыбнулась:

– Ты так меня балуешь, милый! Но тебя очень долго не было, мне даже стало грустно. Ты мог бы принести мне не соленый огурчик, а маринованный. Они гораздо вкуснее.

Казалось, Ларисе нравится испытывать свою власть над Геной. Ей иногда казалось, что Гена воспринимает ее не как живого человека, а как идола, которого надо всячески ублажать. Это странное чувство и пугало Ларису, и доставляло ей удовольствие – она победила, победила!

На Новый год Гена подарил ей норковое манто. Сидя в крошечном – на четыре столика – кафе, Лариса куталась в легкий нежный мех и не могла отвести взгляд от огня свечи.

– Замерзла? – заботливо спросил Гена.

– Нет-нет, просто мех такой ласковый…

– Мама, когда болела, все время мерзла и так же куталась. Как будто пряталась.

– Почему ты никогда не рассказываешь мне о своей семье?

– Разве тебе интересно?

– Я же люблю тебя, – пожала плечами Лариса. – Конечно, интересно, откуда ты такой… замечательный. Я же тебе все рассказала, – она улыбнулась и подумала: «Обо всем, кроме бабки Ольги».

– Знаешь, я почему-то плохо помню маму. Хотя, когда она слегла, мне уже четырнадцать было. Наверное, я просто никогда не обращал на нее внимания. Ну вот как на Тимофеевну. Обед на столе, рубашки чистые – все в порядке. Какая разница, кто все это обеспечивает. Мама даже говорила: «Вот если бы у меня была дочка Дашенька, она всегда была бы со мной. А вам, мужикам, только подай-принеси».

– Почему Дашенька?

– Не знаю. Я никогда не спрашивал. Мало ли, что она там говорит – домохозяйка, и все. Вот отец совсем другой был. Как… как английский лорд, честное слово! Сколько себя помню, у него всегда была персональная машина с шофером, всегда был на руководящих постах: управления, главки, потом министерство. Он рано поседел, но его это не старило, наоборот. И – это я уж потом понял – ни одной юбки не пропускал. Я думаю, что мама – а она ведь в молодости настоящей красавицей была, я тебе потом фотографию покажу, – просто устала оставаться прислугой. Хотя отец и в «кремлевку» ее возил, и лекарства какие-то ему из-за границы присылали. Но все бесполезно. Мама просто угасала, и все. Из деревни откуда-то приехала мамина то ли детская подруга, то ли дальняя родственница. Полина, кажется. Да, Полина. Мне она очень старой казалась, хотя ей, наверное, лет сорок было. Настоящая старая дева: сухая, суровая, губы вечно поджаты, только глаза сверкают. Но за мамой она хорошо ухаживала. Только через полгода у нее живот появился. Она в каких-то балахонах все время ходила, сначала и заметно-то не было, а потом… Наверное, маму это и подкосило – что вот прямо у нее дома, чуть не на глазах, да еще с такой страшилой… А может быть, и нет, не знаю. Отец быстро эту Полину куда-то сплавил, во всяком случае, на маминых похоронах ее не было.

– Значит, у тебя где-то есть сводный брат?

– Или сестра. Может быть. Я про эту Полю больше ничего не слышал. Потом отец опять женился, но я Милочку почти не помню – школу надо было заканчивать, в институт поступать. Ну, молодая, красивая, конечно. Они очень быстро разошлись. Мне даже кажется, что отец только маму и любил, а все эти «юбки» были так, для развлечения, что ли. У меня до сих пор сердце саднит, как подумаю: я ведь взрослый уже парень был, мог что-то понимать, надо было с мамой больше времени проводить, хоть внимание на нее обращать. А я… Знаешь, если у тебя родится девочка, давай назовем ее Дашей! Для мамы…

– Конечно. Даша, Данюша – очень красиво. Только… ты не рано начал имя подбирать?

– Ничего, в самый раз. Надеюсь, долго ждать не придется, – он улыбнулся.

– А если мальчик будет?

– Мальчик? – Гена как будто удивился. – Ну… Ты ведь Павловна? Давай Пашей – в честь твоего отца.