Утром она отдавала приказания дворецкому и другим слугам, и затем мы выходили на прогулку в сад. Он был почти в таком же ужасном состоянии, как наш сад в Вайдекре, но бабушка гуляла здесь словно королева в Версале. Положив одну руку на мое плечо, а в другой держа корзинку для цветов, которые только случайно могли вырасти в этом царстве сорняков, она учила меня элегантности, показывала, как составлять прекрасные букеты из одного-двух цветков в окружении нескольких листьев.

— Искусство быть счастливым состоит в умении наслаждаться тем, что мы имеем, — говорила она. — И хорошие манеры заключаются в том, чтобы показать это умение.

И я, неизменно вежливая (в этом я была истинной дочерью своей мамы), послушно кивала и старалась красивее разместить хризантему в громадной хрустальной вазе.

Той осенью бабушка научила меня значительно большему, чем умение составлять букеты. Она научила меня внутреннему спокойствию, которое приходит с осознанием своей силы и своей слабости. Она внушила мне, не допустив даже тени возражения, что я больше уже не диковатый подросток, а будущая молодая леди, и что именно я, а не кто другой, должна еще многому научиться, чтобы с честью справиться с этой ролью. И пока Ричард учился скакать, я училась внутренней дисциплине.

Думаю, что из нас двоих я получила более ценный урок.

Ричард все же оказался трусом.

Я видела, что он сам это понял, — по его лицу, бледневшему каждый раз, когда он входил в конюшню. Шехеразада тоже боялась его. Она не была старой, привыкшей ко всякому обращению, клячей. Она была нервной, тонко чувствующей кобылкой, и, когда они с Ричардом оставались наедине, он пугал ее. Он все время боялся упасть, ушибиться. Но еще больше он боялся ее самой — ее яркой масти, блестящих глаз, трепещущих ноздрей.

Три недели я провела в доме моей бабушки и вернулась домой только когда приблизился приезд из Лондона лорда Хаверинга. Ни бабушка, ни мама не хотели, чтобы я оставалась в Хаверинг Холле, когда дедушка и его друзья нахлынут в дом, кляня плохие дороги и выгружая ящики с портвейном.

Бабушка помогла мне собраться и подарила на прощанье отрез нарядного муслина на новое платье.

— Ты можешь быть сколько угодно Лейси, — говорила она, стоя со мной на крыльце и следя за тем, как Денч укладывает мой скромный багаж под сиденье коляски, — но ты также и моя внучка. — Она произнесла это так, словно это были явления одинаковой важности, способные вызвать только трепет в восхищенном мире. — Лейси, или Хаверинг, или будь ты замужем за кем угодно, надеюсь, ты всегда будешь помнить, что ты прежде всего леди.

Я кивнула, честно пытаясь понять эти слова. Но мне было всего двенадцать лет, и больше всего я думала о том, что возвращаюсь домой к маме и Ричарду. И что он, возможно, разрешит мне кататься на Шехера-заде. Я едва слышала, как бабушка говорит мне, что быть леди гораздо более важно, чем иметь деньги и землю, даже важнее, чем иметь любящего мужа. Более важно, чем сама жизнь.

— Ты хочешь поскорее домой, к маме? — мягко спросила она.

— Да, бабушка, — правдиво ответила я.

— И к Ричарду? — под ее понимающим взглядом я покраснела и опустила глаза.

— Что ж, это совсем неплохо, — задумчиво проговорила она. — Вы — оба наследники и при этом кузены. Это был бы самый разумный путь разрешить проблему совместного владения и управления Вайдекром. К тому же он очень мил. Он добр с тобою?

Я просияла в ответ, ибо, конечно, все наши детские ссоры были в то же мгновение забыты.

— О да, — с энтузиазмом воскликнула я. — Когда мы были еще маленькими, он сказал, что женится на мне и что мы вместе возродим Вайдекр.

Бабушка кивнула.

— Если Джон Мак-Эндрю возвратится домой зажиточным человеком, то это будет совсем неплохой брак, — тут она притянула меня к себе, и ее лицо смягчилось. — Но должна сказать, что Ричард не позволит одержать верх над собой женщине. Он слишком избалован твоей мамой и привык командовать тобой. В своем доме он, безусловно, будет хозяином, и тебе придется слушаться его, Джулия.

Я, кивнув, промолчала, хотя могла бы сказать ей, что тяжелую школу уступок Ричарду я уже прошла. Я привыкла подчиняться ему, еще когда мы были совсем маленькими. Другого варианта для меня просто не существовало.

— Не всегда легко во всем слушаться мужа, — тихо сказала бабушка и вздохнула. Этот вздох сказал мне многое о целой жизни самодисциплины, подавленного и никогда не высказанного гнева. Об обидах, легком пренебрежении и случайных жестокостях. — В церкви скажут тебе, что брак — это таинство. Но это и тяжкие оковы, Джулия.

Денч уложил мою коробку и теперь отошел якобы поправить сбрую у лошади, чтобы оказаться подальше от нашего разговора.

— Ты, может быть, выйдешь замуж по любви, — грустно продолжала бабушка, — но я бы хотела, чтобы ты помнила: это такое же деловое соглашение, и после того, как любовь пройдет, тебе придется выполнять свои обязательства.

Я непонимающе взглянула на нее.

— Когда любовь оставит вас, ты все еще будешь продолжать жить с мужем, — сдержанно говорила она. — От этого никуда не денешься. Долги надо платить. И сделать тебя счастливой сможет тогда только то, что ты с полным правом скажешь себе: «Я — леди» или «Я — Лейси». Это напомнит тебе, что ты достойная уважения личность, даже если вынуждена вести жизнь рабы.

При этих словах я вздрогнула, несмотря на теплое октябрьское солнце. Они звучали каким-то зловещим предсказанием. Но мое любящее, доверчивое сердце твердило мне, что бабушка не права. Она вышла замуж пятьдесят лет назад по воле своего отца и, вскоре овдовев, была вынуждена вновь вступить в брак, чтобы дать кров своему ребенку и себе. Но мы с Ричардом — совсем другое дело. Брак будет естественным продолжением нашей детской привязанности. Все, что мне нужно, — это любить Ричарда и знать, что он любит меня. Это чувство проведет меня через все невзгоды. Большего я не прошу у жизни.

Видимо, что-то из этих мыслей отразилось на моем лице, потому что бабушка рассмеялась и поцеловала меня еще раз.

— Да, научить этому невозможно, — сказала она будто про себя. — Каждый должен сделать свои собственные ошибки. До свидания, моя дорогая. Не забудь передать эти рецепты твоей маме.

Я обняла бабушку и прыгнула в коляску. Затем я помахала ей и улыбнулась. Я знала, что она изумительная, мудрая и храбрая женщина. Но об истоках ее храбрости я не задумывалась. Я не подозревала, что храбрость понадобится мне самой.

— Уже домой? — спросил Денч, когда мы тронулись.

— Да, — ответила я. Было так интересно сидеть рядом с Денчем высоко в коляске и видеть колышущиеся под ветром поля Вайдекра. Мне нравился Денч, его тягучий суссекский выговор и всегда спокойное лицо, по которому совершенно невозможно было догадаться о его чувствах. Я безошибочно знала, как это всегда знают дети, что он ко мне очень хорошо относится.

— Рады вернуться к маме? — ласково поинтересовался он.

— Конечно, и к моему кузену тоже. Вы не знаете, он много ездил верхом эти дни?

— Кажется, много, — ответил он. — Но мой племянник говорит, что у него ужасно неповоротливые руки. Мистер Ричард может испортить лошадку. Не знаю, о чем думает милорд.

— Но это лошадь Ричарда, — немедленно ринулась я на его защиту.

— Вроде как, — намеренно не понимая моего восклицания, отозвался Денч. — А вы не пробовали на ней кататься, мисс Джулия?

— Леди часто до самой свадьбы не умеют ездить верхом, — повторила я слова моей мамы. — Пока их не научит муж.

— И вы даже не садились на нее никогда? И не заходили в конюшню?

— Садилась, — честно ответила я. — Но Ричард поймал меня.

— И что? — Денч явно ждал моего ответа, но я молчала.

Ричард вошел в конюшню как раз в тот момент, когда я попыталась взобраться на Шехеразаду, предварительно поманив ее яблоками-паданцами из нашего сада. Сначала она встревожилась, но, почувствовав мой вес, успокоилась и снова сунула морду к корзинке. Я едва держалась на ее спине, но ощущать под собой ее теплую кожу и тугую сеть мускулов было невыразимым блаженством. Когда она подняла голову, я увидела ее стройную шею и блестящий водопад гривы. Я просто обожала ее и, зарывшись носом в гриву, с наслаждением вдыхала ее чудный запах.

Я не услышала шагов около конюшни и даже не заметила, как дверь открылась.

— Слезай, — голос Ричарда звучал угрожающе. Я выпрямилась и с испугом оглянулась. Ричард вошел в конюшню и закрыл за собой дверь. В руках он держал седло и упряжь. — Слезай, — повторил он. Теперь в его голосе появились ласковые нотки, но меня ему было не обмануть. Я видела, как зло блестят его глаза.

Ухватившись за гриву, я соскользнула с лошади и, стоя на соломе, встретилась с ним глазами.

— Ричард… — извиняющимся тоном начала я.

Отложив в сторону седло, он отпихнул меня подальше от лошади и с силой сжал мое запястье. Ше-херазада вскинула голову и испуганно заржала. Тогда он резко повернул меня так, чтобы я оказалась между ним и напуганным животным.

— Шехеразада — моя лошадь, — прошипел он, приблизив свое лицо к моему. — Лорд Хаверинг подарил ее мне. И он меня учил кататься на ней. Ты можешь сколько угодно быть Лейси, но здесь за все платит мой папа. Может быть, лорд Хаверинг и дедушка тебе, но лошадь он подарил мне. И я предупреждал, что нельзя ее трогать, правда?

Мои губы дрожали так сильно, что я даже не могла говорить. Это было хуже того случая с водяными змеями в нашем детстве. Это было хуже всего, что случалось до сих пор.

— Ричард… пожалуйста, — жалобно попросила я.

— Я предупреждал тебя? — настойчиво переспросил он.

— Д-д-да, — заикалась я. — Но, Ричард…

— Итак, я предупреждал тебя, Джулия, — нетерпеливо повторил он. — Я сказал тебе, что ты станешь кататься на ней, когда я сам смогу научить тебя. И просил тебя держаться подальше от моей лошади.

Я не могла сдержать нахлынувших слез. Они потекли по щекам, и мое лицо мгновенно стало мокрым, словно я попала под дождь. Я не сводила с Ричарда глаз, надеясь, что он увидит, как я напугана, перестанет так больно сжимать мою руку и заговорит со мной добрым голосом, как он делал всегда после наших ссор.