Леди в подъехавшем экипаже оглядела меня с любопытством, к которому я успела привыкнуть в Бате. За это время я немного выросла и чуть поправилась на тамошних замечательных булочках. Теперь я была такого же роста, как мама. Я стала носить такие же высокие каблуки, как она, и даже научилась легонько постукивать ими при ходьбе. Более того, за долгие недели в городе я приобрела известный шарм и элегантность, а также обрела то чувство, которое мама называла «высокомерие Лейси». Оно диктовало мне гордо нести голову и ступать по земле с таким видом, словно бы мне принадлежало все в округе по меньшей мере на сотню миль во всех направлениях.

Я вежливо улыбнулась леди и велела Джему сообщить моим родителям, что мы уже готовы выезжать. Он подал карету к самым дверям, и мама с дядей Джоном вышли из гостиницы.

— Какая чудесная погода, — вздохнула мама, когда мы выехали из городка и направились по широкой, просторной дороге.

— Завтра может быть снег, — сказала я. — А в Вайдекре он, наверное, уже выпал.

Ночью все хорошо подморозило, и земля была твердой и гулкой под нашими колесами. Джем предложил отправиться по верхней дороге среди холмов до самого Петерсфильда, и мы рискнули попытать наше счастье, надеясь не застрять в грязи. И оказались правы. Мороз сковал грязь, превратив ее в лед, и мы были вознаграждены за свою смелость красотой самого чудесного пейзажа Англии: границ между Хемпширом и Суссексом. Разумеется, особенно чудесным со стороны Суссекса.

Большие дома стояли за изгородями из буковых ветвей, которые ухитрились сохранить свои коричнево-пурпурные листья. Трава под ними была белоснежной от инея, а каждая ветка склонившихся над дорогой деревьев казалась серебряным жезлом. Крохотные речки молчали, скованные льдом, и спокойно лежали под мостами. Было не слишком холодно, и ватаги ребятишек играли около домов. Такой же пейзаж окружал мой родной дом, и по сотне знакомых примет я уже знала, что земля у нас сухая и трескучая от мороза, но не слишком глубоко промерзшая. Воды Фенни высоки, но половодья нет, и на общинной земле много прогалин без снега, на которых можно посидеть, подставив лицо весеннему солнышку.

В Мидхерст мы спустились с крутого холма, установив тормоза на скользящих колесах. Мы проехали город нигде не задерживаясь, я только обратила внимание, что дома здесь были так близко расположены к дороге, что многих из них можно было бы коснуться кончиком кнута. Был ярмарочный день, и улицы оказались запружены народом, торговые ряды открыты, и товары продавались прямо на площади. Взглянув на цену пшеницы, я поняла, что она довольно низка — верный признак хороших запасов, сделанных торговцами, и спокойной, сытой зимы для бедняков. Там же стояла довольно большая толпа рабочих, ищущих работу. По некоторым из них было заметно, что они голодали. В отдаленном конце площади собралась небольшая кучка нищих, одетых в тряпки и синих от мороза. Один из них лежал на ступеньках лицом вниз, видимо, мертвецки пьяный. Когда мы проезжали мимо, я разглядела дыры в его башмаках.

Миновав окраины города, мы свернули на дорогу, ведущую в Чичестер. Мое сердце забилось чуточку быстрее, и я наклонилась вперед и прильнула к окну, будто впитывала кожей воздух родных мест, о которых тосковала так долго. Пение в моей голове было подобно благовесту колоколов, зовущих меня домой. Теперь я уже не поторапливала экипаж, поскольку леса с одной стороны дороги были лесами Вайдекра, а поля с другой ее стороны — его полями. Я была дома.

Дядя Джон улыбался мне.

— Вы похожи на жокея, участвующего в продолжительном забеге и наконец выигравшего его, — сказал он весело. — Можно даже подумать, что вы сами тянули карету, такое облегчение читается на вашем лице.

— Ну, конечно, — сказала я с чувством. — Это громадное счастье — быть дома.

Мы свернули к воротам у сторожки, и я помахала детишкам Ходжетов, высыпавшим на дорогу. Наконец мы оказались у Дауэр-Хауса, и я уже просто себя не помнила от радости.

— А теперь у меня для вас полтора сюрприза, Селия и Джулия! — воскликнул дядя Джон. — Взгляните, пожалуйста, как мы, холостяки, работали без вас, чтобы привести в порядок этот маленький домик.

Мы вошли и остолбенели. Перемена была полная. С тех пор как дядя Джон вернулся домой, мама ни разу не покупала дорогих вещей для меблировки дома. Но дядя Джон совершил чудо. Старая мебель, которая служила нам всю жизнь еще со времен Вайдекр Холла, была выброшена, маленькие коврики, расстеленные, чтобы сделать дом менее гулким и холодным, тоже исчезли. Их место заняли превосходные толстые ковры чистой шерсти, на которых стояла великолепная мебель, сделанная из тикового и махагонового дерева.

— Это чудо! — воскликнула мама. Дядя Джон распахнул дверь в гостиную, и перед нами предстала обновленная комната, стены которой были выкрашены свежей, бледно-голубой краской, карнизы сияли белизной, на сверкающем полу расстилался превосходный белый ковер, а в середине комнаты стоял новый стол и четыре стула. Любимое мамино кресло находилось на прежнем месте, но оно было обтянуто новым бледно-голубым бархатом, в тон стульям, скамеечкам у подоконников и портьерам.

— Вам нравится? — тревожно спросил дядя Джон, не сводя глаз с маминого ошарашенного лица. — Это была чертовски трудная работа — подобрать цвета в тон! Из-за нее мы совершенно испортили себе нервы и уже собирались звать вас на помощь. Но не стали, очень уж хотелось сделать для вас сюрприз!

Мама не находила слов. Она могла только кивать.

— А посмотрите библиотеку! — довольный, как мальчишка, дядя Джон увел маму из гостиной. Все мое детство библиотека стояла пустая, у нас не было книг, чтобы заполнить пылящиеся полки, разве что несколько детских книжонок да мамины журналы из чичестерской библиотеки.

Сейчас все было по-другому. Стены сияли тиснеными переплетами из кожи и сафьяна. В центре красовался большой полированный стол и тяжелые стулья вокруг него. Пара легких кресел стояла у камина, и неподалеку от них небольшой низкий столик.

— Это моя комната, — гордо сказал дядя Джон. — Вы, конечно, можете заходить сюда посмотреть мои книги, но только предварительно постучав и пообещав, что не станете шуметь.

— Я готова пообещать не только это, — подавленно сказала мама. — Но, Джон, вы, должно быть, потратили целое состояние! И это пока мы с Джулией покупали в Бате платье за платьем, снимали меблированные комнаты, ездили на вечера и развлекались как могли.

— Да, я так и знал, что отпускать вас одних было серьезной ошибкой, — мрачно заметил дядя Джон, но, увидев, как мама виновато потупилась, рассмеялся и, крепко обняв ее, сказал:

— Моя дорогая, у меня полно денег, и если этот дом вам придется не по душе в его новом виде, то я немедленно сниму для вас один дом в городе, другой — в деревне.

Мама улыбнулась и присела на один из роскошных стульев.

— Ну и хватит об этом! — заторопился дядя Джон. — Я предписываю вам теплую постель и отдых до обеда, который должны будут накрыть в вашей комнате. А теперь — марш наверх!

— Я пойду с тобой, мама, — предложила я. — Но потом мне нужно доставить ребятишек в Экр.

— Конечно! — отозвался дядя Джон. — И, пожалуйста, не забудьте переодеться в другое платье, вы ведь провели в этом — о! страшно сказать! — все утро.

— Да, да, как же это я упустила из виду, — подхватила я. — И вообще, пока я стою здесь, оно совершенно вышло из моды.

Дядя Джон рассмеялся, а я проводила маму в спальню и поднялась в свою комнату, где я провела все детство и юность, где я, бывало, пряталась, когда Ричард сердился на меня, где в мою жизнь вошли сны и где я рыдала, боясь, что меня считают помешанной.

Моя комната выходила на задний садик, выгон и фруктовый сад, за которыми виднелась общинная земля и высокая линия холмов на горизонте. Сумерки уже опускались на землю, солнце село, оставив за собой гряду розовых, жасминовых и лиловых туч. Ледяная звезда низко стояла в небе, сверкая, как алмаз.

Я распахнула окно и высунулась в сад. Холмы казались плотными, как клубки черной шерсти, только по верхнему гребню проходила меловая черта экрского холма, спускаясь к деревне. Холодный воздух, казалось, обнимал мои щеки, обещая ночной холод. Где-то дважды ухнула сова.

Если я когда-то ощущала присутствие Беатрис, то это было именно здесь. И сейчас я тоже замерла в ожидании ее прихода. Дрожа в легком платье у раскрытого окна, я даже хотела его. Я ожидала того трепета, который обычно возвещал мне о нем, или же той беспричинной радости, которая овладевала мной, когда я становилась ею сама.

Ничего.

Ничего не происходило.

Не было ни дрожи, ни высокого пения в голове, ни видения. Я была спокойна. Никакие домовые не владели мной. Одна под небом Беатрис и на ее земле, я была совершенно спокойна и владела собой. Она не приходила ко мне незваной. Меня не одолевал ее неспокойный дух. Я слышала ее голос, когда нуждалась в нем. Во мне появлялась ее сила, когда мне было не справиться самой. Она приходила сюда, чтобы помогать мне. Я закрыла окно и вернулась в комнату.

Бат не сделал того, на что все они надеялись: мама хотела, чтобы я стала ее копией, дядя Джон хотел, чтобы я избавилась от черточек Лейси, Ричард хотел, чтобы я стала затворницей и не появлялась на его земле. Все они думали, что мною владеют непонятные страсти.

Бат не излечил меня от всего этого. Но он объяснил мне, что это никакая не болезнь, что голос Беатрис это помощь мне, а не проклятье, что я могу жить на ее земле гордо, как ее истинная наследница, избегать ее ошибок и поправить совершенное. Кроме того, Бат доказал, что я обладаю достаточной храбростью и привлекательностью, чтобы давать любовь и получать ее. Я позабыла предчувствия, овладевшие мною при расставании с Джеймсом, и рассказала маме, что люблю его и собираюсь выйти за него замуж. Она и дядя Джон были горды и счастливы. Ничто не стояло на моем пути к счастью. У меня не было причин бояться чего-либо.