А тут вдруг Рита. И что в ней такого особенного? Что в ней такое есть, чего нет в других? Почему его сразу потянуло к ней? Почему с трудом расставался, скучал, томился? Это было так странно. Это было впервые за долгие-долгие годы.

Память выхватывала из своих запасников то одни воспоминания, то другие. И все про Риту.

Вот она сидит перед ним близко-близко… на расстоянии полуметра. Ее тонкие руки закинуты за голову. Боже мой, ее руки! Он сходил с ума, когда она обнимала его, когда теребила волосы, гладила спину, ласкала шею. Он иной раз даже боялся смотреть на нее. Ему казалось, что чем больше он вглядывается, чем больше любуется ею, тем сильнее влюбляется. А куда сильнее-то? Можно ли сильнее?

Он подарил ей сапоги как-то. Очень высокие. Ботфорты. Намного выше колена. Настолько, что только кружево чулок было видно из-под них. Сапоги были такой тончайшей кожи, что казалось, будто они из шелка. Он обожал, когда она ходила только в них. Голая и в сапогах… Длинные ноги, тонкая талия, среднего размера грудь, худые руки… Так вот, иногда он закрывал глаза, боясь ослепнуть от такой красоты. Просто лежал рядом с ней с закрытыми глазами, не спал… А лежал, наслаждаясь ее близостью, дыханием, ароматом, присутствием…

Наверное, впервые в своей взрослой жизни по-настоящему расслаблялся и отдыхал он только с ней.

Однажды он пригласил ее в квартиру своего старого приятеля Андрюхи. Тот колесил по стране, редко бывал в Москве, но квартиру отдельную имел и запросто отдавал ключи знакомым, позволяя пользоваться ею в свое отсутствие. Единственное требование – чтоб после себя убирали, мусор выносили и как-то с бельем вопрос решали. Хоть тут же в машинке стирайте, хоть в прачечную сдавайте, хоть свое приносите. Не важно. Лишь бы порядок был.

Ну на особый порядок рассчитывать, понятное дело, не приходилось, а по большому счету все было более-менее нормально.

Алексей раньше никогда услугами этого приятеля не пользовался. Да оно и понятно. Что, у Алексея возможности для встречи с девушкой, что ли, нет? У него и квартира отдельная, или, как он называл, холостяцкая, для этого предназначена, и любая гостиница ему доступна…

А тут как-то раз случилась с его холостяцкой квартирой неприятность – залили ее соседи сверху. Пришлось ремонт затевать. А в гостиницу Рита идти категорически отказалась.

– Да что ты, Ритуля? Почему? Я знаю вполне приличные отели. Тебе понравится.

– Дело не в этом.

– А в чем?

– Я слышала, что в гостиницах часто ставят скрытые камеры.

– Да?

– Да. Мне даже странно, что ты об этом не знаешь.

– Нет, я слышал, конечно. Но не очень-то верю. Да и зачем?

– А затем, чтоб потом в Интернете на порносайтах показывать или клиентов своих шантажировать… Не знаю, может, я и преувеличиваю, но как-то не очень приятно сознавать, что кто-то наблюдает за тобой.

Алексей напрягся. Он не очень задумывался над подобными вещами, а ведь, наверное, это и вправду вполне реально. Просто раньше ему плевать было, с какой бабой, где, когда, как. Он и не морочил себе голову особенно и не волновался насчет компромата. Кого ему бояться? Жены? Смешно. Конкурентов? Оппонентов? Противников? Да ведь в связях с женщинами нет ничего предосудительного. Ну ладно бы еще несовершеннолетние, или группа, или интим с мужчиной. А про его связи и беспокоиться-то нечего. Но Ритой он дорожил. Причем дорожил настолько, что самому себе боялся признаться, как же страшно ему ее потерять.

В общем, попросил он ключи у Андрюхи-дальнобойщика. Пригласил туда Риту. Сам приехал пораньше. Оглядеться, осмотреться… Прибрался немного, проветрил помещение, цветы в вазу определил, фрукты помыл. Даже свечи зажег. Купил заранее. И свечи, и салфетки красивые, и шампанское дорогое. Конфеты Риточкины любимые на стол поставил. Мороженое в холодильник положил, чтоб до поры не растаяло.

Времени до прихода любимой оставалось еще много. Он оглядел книжные полки, увидел фотоальбомы. Взял посмотреть. Стал листать. Вот они на первом курсе, только поступили – Андрюха, Алексей, другие пацаны, девчонки. Вот они на картошке, а вот после первого курса в походе… Черно-белые фото, старые, некачественные, а такие милые сердцу. А потом Андрюху со второго курса отчислили за прогулы, и загремел он в армию, а потом уже и не стал восстанавливаться в институт, а пошел работать. Как профессию водителя освоил, так по сей день и шоферит по городам и весям. Ни семьи, ни детей. Перекати-поле. Но старых приятелей не забывает. В Москве когда бывает – звонит, изредка в гости приглашает.

Алексей окунулся в воспоминания юности, взял гитару Андрюхину. Сидел, грустил, перебирал струны, удивляясь вполне приличной настроенности инструмента и памяти своих пальцев, которые довольно грамотно брали аккорд за аккордом.

Рита поднималась на пятый этаж полуразрушенной хрущевки и думала: надо же, насколько неуютно живут люди. Подъезды не просто грязные, а ужасающе грязные, стены обшарпаны, подоконники заплеваны, лампочки полумертвые… А запах! Интересно, убираются здесь когда-нибудь? Дошла до пятого этажа, увидела приоткрытую дверь. Поняла, что именно здесь ее ждут. Хотела войти шумно, броситься на шею, заверещать…

Но еще на лестничной клетке услышала нехитрую мелодию и голос любимый… Песня была ей незнакома:

Этот город называется Москва,

Эта улица, как ниточка, узка,

Эта комната – бочонок – о два дна,

И сюда приходит женщина одна.

Меж ключиц ее цепочка тонких бус.

Он губами знает каждую на вкус.

Он снимает их, как капельки с листа,

А она стоит, как девочка, чиста.

Это черт ее придумал или Бог?

Это бредил ею Пушкин или Блок?

И кому была завещана в века

Эта смуглая, точеная рука?

Дальше он как-то сбился, голос сорвался. Музыка затихла. Рита зашла. Полумрак, свечи, цветы… В этот вечер между ними случилось нечто такое… Никто из них не мог бы выразить это словами. Будто бы они были какое-то время одним существом, чем-то единым, неделимым, целым… Он не чувствовал, где кончалось его тело и начиналось ее, где ее дыхание перетекало в его, где чье сердце билось, где чей пульс колотился… Они так взаимопроникли друг в друга, что опомнились где-то уже глубокой ночью.

Она сидела на ковре, прислонившись спиной к дивану и откинув голову на скомканную простыню, а он сквозь пелену какую-то (Боже, неужели это слезы?) наблюдал испарину на ее лице, растрепанные волосы, часто вздымающуюся грудь, и только три слова бесконечно крутились в его голове: «Господи, какое счастье!» и опять: «Господи, какое счастье!»

Рита долго ворочалась после музея. Ой, да что ж такое? Завтра рано вставать на самолет, надо бы выспаться, а она какая-то возбужденная. Переволновалась, что ли? Да вроде бы нечего ей волноваться. День прошел отлично. Да и вообще вся поездка удалась. Настроение хорошее. Может, вина лишнего выпила? Тоже вряд ли! Бутылку вина на трех женщин за вечер. Разве это много?! Мама вон спит себе спокойно, а ей что-то все неймется…

Прикрыла глаза, стала сначала считать, надеясь скорее уснуть, потом стихи читать, потом песни про себя напевать, убаюкивать себя как будто бы…

Вспомнилось «Этот город называется Москва…» Ей Алексей пел. Единственный раз в жизни слышала, а запомнила сразу и всю – от начала до конца. Эх, Алексей, Алексей! Такая боль, такая ты заноза в моем сердце! Вроде и полегчало уже, а как вспомнилась песня эта, так глаза и защипало…

Такой вечер тогда у них был удивительный! Неповторимый! И хотя рядом с ним она всегда как будто растворялась в пространстве, таких сильных ощущений Рита больше не испытывала. Ей казалось, что ее будто уже и нет вовсе. И в то же время – она – это вся вселенная. Потом только, спустя какое-то время, попав на психологический тренинг (это когда мама ее пыталась после похорон вернуть в нормальное русло), Рита услышала, что подобная реакция называется измененным состоянием сознания. Надо же, удивлялась она тогда, не представляя себе, что способна на такое. Оказалось, что люди прилагают огромные усилия, чтобы достичь этого состояния, чтобы побыть в нем какое-то время, а она только прикасалась к любимому – и, пожалуйста, уже в измененном состоянии. Фантастика!

Он не был полностью открыт для нее, не был понятен ей до конца. Чем занимается? Какими делами? Вроде бы чиновник. Но что-то уж слишком крут. Слышала обрывки разговоров Алексея и ужасалась. Грубый, резкий, бескомпромиссный, он мог заорать, мог без стеснения заматериться, мог оборвать разговор на полуслове, бросив трубку и оскорбив собеседника. Потом извинялся перед Ритой, мол, прости, что пришлось стать свидетельницей разговора. Но на самом деле никакой вины за собой не чувствовал, а извинялся только из мнимого следования этикету.

Ведь если вдуматься: извини не за грубость, не за жесткость, не за бестактное отношение к людям, а за то, что услышала…

Она догадывалась, что не все чисто в его жизни, что такие деньги не могут быть зарплатой… но задавать вопросы не решалась. Однажды попыталась высказать недовольство его деспотизмом. Но ничего хорошего из этого не вышло. Он и ей нагрубил, буквально заткнув ей рот резким высказыванием: «Не лезь, куда не просят!» Она отвернулась к окну. Они ехали тогда в машине. Ей было стыдно и перед водителем, и вообще стыдно… Но он быстро остыл, приобнял ее. Рита отстранилась, обиженно отвернувшись и хлюпнув носом.

Алексей сделал знак водителю остановиться около цветочной палатки. Вышел и купил ей… все цветы, которые там были. Букетов десять—двенадцать плюс отдельные цветы без счета. Продавщица не поверила такой удаче. Даже переспросила:

– Я не расслышала, простите! Какой вам букет?

– Мне все букеты!

– Как все?!

– Да, все букеты и все цветы! Несите быстро в машину. Сейчас вам водитель поможет.

И, не торгуясь, выложил перед ней стопку тысячных купюр.

Цветами был усыпан весь салон, весь багажник. Алексей улыбался, стараясь загладить досадный промах. А Рита уговаривала себя смириться: «Ну что ж теперь делать? Не все люди мягкие, далеко не все! Я же его не переделаю, не исправлю. Раз у человека такой характер, значит, он и живет соответственно. Что я могу? Или терпеть, или уходить. Разве я готова уйти? Нет, конечно! Значит, остается смирение. Зато в этой жесткости есть, наверное, свои плюсы. Вон как здорово он маме помог в прошлом месяце!»