При переменчивом настроении духа, свойственном молодости, при проказах, которые играл с ними ветер, усилившийся, когда взошла луна, Мария пришла в замок с веселым смехом, держа в руках свою шляпку, с которой вуаль унесло ветром, и с растрепанными волосами.

Глава XVII

КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

Такой ночи почти не помнили дэншельдские старожилы. Ветер был страшный. То он носился по воздуху с порывистым ревом, то потрясал высокие трубы, срывал ставни, то заставлял немногих пешеходов, осмелившихся выйти из дома, шататься или падать. Если бы не ветер, ночь была бы так светла, как день, потому что большая, чистая луна сияла на небе, но тучи, бешено носившиеся мимо нее, постоянно затемняли ее сияние, бросая на землю мрачную тень. Даже причудливые порывы ветра, когда туч не было, как будто скрывали лучи луны и затемняли их.

Группа мужчин собралась в буфете «Отдыха Моряков». Конечно, они были укрыты от бури, но дом одной стороной выходил к морю и точно покачивался и выл вместе с ветром. Ричард Рэвенсберд, ничуть не казавшийся старше, чем в то время, когда вы его видели в последний раз, суровый, спокойный, флегматичный, как и прежде, услуживал своим посетителям и, по обыкновению, говорил весьма мало. Рэвенсберду посчастливилось в «Отдыхе Моряков». Он и его дом были безукоризненны. Он старался приобрести и приобрел уважение всего Дэншельда. Если целью его было уничтожить подозрение, связывавшееся с его именем, то он достиг ее, и даже гнездо сплетен — таможенная караульня — стало бы подозревать кого угодно в городе или в графстве виновным в том великом преступлении, только не хозяина «Отдыха Моряков».

Мистрисс Рэвенсберд стояла за прилавком. Ее обыкновенное место по вечерам было в гостиной, но гостиная выходила к морю, и она убежала оттуда, заткнув себе уши. Софи постарела, несмотря на свои щегольские чепчики. Француженки после тридцатилетнего возраста чрезвычайно скоро стареют, и мистрисс Рэвенсберд не была исключением. Она не изменилась в обращении и была так же словоохотлива и находчива в разговоре, как и прежде. У них был сын, которому они давали прекрасное воспитание в школе и который почти никогда не бывал дома. Он родился через год после их свадьбы и, по-видимому, должен был оставаться единственной оливковой ветвью. По крайней мере, Софи об этом не жалела.

Однажды, когда мальчик был очень болен корью и некоторые услужливые соседки вздумали жалеть мистрисс Рэвенсберд, что у нее нет еще детей, Софи с удивлением вытаращила глаза.

— Неужели думают, что я позволю себе мучиться с двумя детьми? Копить деньги для двух? — спросила она с негодованием. — Не такая дура!

— Как теперь здоровье, Кэтли? — спросил один из посетителей в буфете, набивая свою трубку.

Это был тот самый буфет, где мы видели как Гауторн уронил медную ложку, когда Рэвенсберд высунул голову из-за ширмы. Ширмы еще тут стояли, но были значительно расширены, огораживая только вход вроде передней. Мало комнат были столь уютными, как рэвенсбердов буфет, с хорошей мебелью и с ярким огнем в камине. Рэвенсберд, к которому обращался говоривший, не обратил внимания на его слова. Он только что подал кружку элю другому посетителю и считал полученную им сдачу.

— Я говорю, хозяин, слышали вы, как здоровье Кэтли? — повторил говоривший, владелец рыбачьей лодки и называвшийся Марлз.

— Может быть, Кэтли лучше, а может быть, и хуже, — было коротким и не весьма любезным ответом Рэвенсберда, и человек, искусный в определении тонов, мог бы подозревать, что этот предмет разговора был не весьма приятен для хозяина. — Я не мешаюсь в дела, не касающиеся меня.

— Это все равно, что сказать, зачем мешаюсь я, — добродушно сказал Марлз. — Впрочем, спросить о здоровье чуть не убитого человека, кажется, не значит вмешиваться в чужие дела. Три дня тому назад, когда я вышел в море, думали, что он при смерти.

— Трудно было вашей лодке пристать к берегу, — вмешался береговой страж. — Я был дежурный сегодня и видел, как вы трудились.

— Трудно! — повторил Марлз. — Мне никогда не приходилось быть в море в такую бурю, и ветер гнал нас прямо к берегу. Никто ничего не знает о Кэтли?

— Кэтли лучше, — сказал человек, сидевший ближе к камину. — Он чуть было не умер, когда к нему полиция пристала, заставляя присягать, что Бичер и Том напали на него. Но Кэтли присягнуть не мог, хотя сказал, что он не имеет никакого сомнения, что они оба были в этой шайке. Милорд взбешен. Говорят, что он будет строг насчет своей дичи, хотя прежде думали, что он будет снисходителен. Он сказал старику Бичеру, что его присяга ничего ее значит и что он сожалеет, что улики не весьма убедительны.

— А третий-то кто же? — спросил другой рыбак. — Ведь с ними был третий, кажется?

— Говорят. Кэтли уверяет, будто издали смотрел на них третий. Верно, караулил.

— Это, верно, был Дрэк, — заговорил Марлз. — Он и контрабандист и браконьер, ему все с руки. Я даю крону, что это был Дрэк.

— Вы проиграли бы, Марлз. Третий человек был высокий, худощавый, а Дрэк низенький и толстый. Хозяин, вас зовет хозяйка.

В самом деле послышался голос мистрисс Рэвенсберд, звавший: «Ричард! Ричард!». Рэвенсберд вышел, оставив вместо себя услуживать посетителям проворную горничную. Софи стояла в гостиной со свечой в руке.

— Ричард, я была наверху и боюсь там остаться. Дом шатается, того и гляди, что его снесет.

— Дом надежный, — возразил Рэвенсберд, — он выдержал ветры посильнее этого.

— Я не думаю, чтоб у нас был когда-нибудь такой сильный ветер. Слышишь?

Она задрожала. Рэвенсберд, который был очень добрым мужем, хотя иногда немножко строптив, взял у ней из рук свечу и велел ей сесть, придвинув стул и для себя. Через несколько времени вошла служанка.

— Просят еще элю в буфет, сэр, — сказала она. — Прикажете дать? Без двух минут одиннадцать часов.

— Ради Бога, Ричард, позволь им остаться, сколько они хотят, — вмешалась Софи. — Когда опасно, лучше быть с людьми, а в постель лечь я не осмелюсь.

— Не осмелишься лечь в постель? — с удивлением сказал Рэвенсберд. — Ну, Софи, что с тобою? Люди спят крепче при ветре.

— Я такого ветра не видывала с тех пор, как живу в «Отдыхе Моряков», — возразила Софи, за которой всегда оставалось последнее слово. — Я хотела бы, чтобы в буфете у нас сидели до утра.

Рэвенсберд воротился в буфет и сказал всей компании, что уже одиннадцать часов. Однако никто не хотел уходить и от ветра ли, ревевшего на дворе, что, конечно, увеличивало наслаждение от домашних удобств, или желая угодить жене, Рэвенсберд оказался не так суров, как обыкновенно, и не запер свою гостиницу в одиннадцать часов, а приказал еще нацедить элю. Служанка обносила эль кругом, когда вошел новый посетитель, Мичель, береговой страж. Он снял клеенчатый капюшон, который был на нем, и сел.

— Ну, Мичель, вас ветер занес сюда? — этими словами встретил его Рэвенсберд. — А я думал, что вы дежурный сегодня.

— Ветер не дал мне дежурить, мистер Рэвенсберд, так что можно сказать, он занес меня сюда, — отвечал Мичель. — Я видел, что у вас не закрыто, сквозь щели в ставнях. Ужасная ночь!

— Нечего опасаться, что лодка с контрабандой подкрадется к берегу сегодня, — засмеялась вся компания.

— Не опасайся этого, а опасайся другого, то есть, чтоб нас ветер не снес с утесов в море, — сказал Мичель, — надзиратель избавил нас от дежурства. Как страшно смотреть на волны!

— Таможенные целый день не дежурили внизу?

— Не могли стоять, — отвечал Мичель, — море могло их унести. Совершенно понапрасну ставить туда людей теперь, когда нам разрешено ходить на утесах; я боюсь одного, — прибавил он, понизив голос.

— Чего это?

— Какой-то пароход погибает. Я очень хорошо вижу издали, как некоторым из вас известно, и очень хорошо мог различить. Я указывал на него Бэкеру, но он не мог видеть ничего и думал, что я ошибся. Нет, я не ошибусь!

— И пароход погибает?

— Как же может пароход в такую бурю не погибнуть? — отвечал Мичель. — А ветер дует прямо к берегу! Помяните мое слово, если это пароход, он разобьется о скалы нынешней ночью. Я…

Голос Мичеля вдруг прервался, и вся компания разом вскочила на ноги. Тяжелый, громкий звук раздался в ушах их. Мистрисс Рэвенсберд вбежала в комнату, крича в испуге:

— Это пушка?

Если это была пушка, то она стреляла так часто и с таким звуком, какой никогда никому не приходилось слышать из пушки. Некоторые из этих испуганных посетителей слышали этот звук прежде, а некоторые не слыхали.

— Это большой колокол в замке, — проговорил Мичель. — В последний раз, когда звонили в него в набат, это было во время пожара в конюшнях, перед смертью старого лорда.

— Что такое случилось?

Вся компания выбежала на дорогу, смотря по направлению к замку и думая, что там пожар. Софи вышла вместе со всеми, придерживая обеими руками свой чепчик из настоящего кружева; служанка шла за ней, придерживая свой чепчик. Ничего не было видно страшного; но, разговаривая между собой, они кричали изо всех сил, потому что ветер заглушал их слова.

— Я хотел бы, чтоб вы замолчали хоть на минуту, — сказал Рэвенсберд. — Прислушайтесь, насколько позволяет ветер и этот громкий колокол.

Все перестали кричать и стали прислушиваться. Тут они услыхали то, что шум в буфете мешал им слышать прежде: ружейные выстрелы, каждую минуту раздававшиеся с моря.

— Это погибает пароход, — с жаром заговорил Мичель, — я знал, что это будет так. Пароход зовет на помощь, и колокол в замке для этого бьет в набат, так бывало и прежде.

В это время один из дэнских слуг показался на дороге. Его узнали по белой с красным ливрее, и все бросились к нему.

— Не останавливайте меня! — воскликнул он. — Я бегу отыскивать лорда Дэна. Погибает какой-то большой пароход; он, кажется, идет из Индии и, должно быть, везет пассажиров.