— Очень смешно! — сухо отозвался Сэнтин. — Посмотрим, как ты будешь веселиться, когда подхватишь насморк или ангину.

Достав из сумки ворох каких-то тряпок, он закрыл ее и отложил в сторону.

— Одно одеяло, одна скатерть, восемь салфеток и четыре бумажных полотенца, — подвел он итог. — Не Бог весть что, но жить можно.

— По-моему, это просто великолепно, — возразила Жанна. — Малый джентльменский набор миллиардера. В моих корзинках для пикника обычно нет ничего, кроме пары бутербродов в промасленной бумаге.

— Иди сюда, — властно приказал Сэнтин.

Жанна послушно придвинулась поближе, и Сэнтин, взяв в руку белую салфетку в золотисто-коричневую клетку, стал вытирать ей лицо.

— Тебе-то, конечно, этого хватало, — заметил он с неодобрением. — Ничего лишнего, ничего, что бы отягощало тебя в пути. Поела и побежала дальше к своим драгоценным кроликам или оленям. Повернись-ка…

Она повернулась, и Сэнтин начал ловко расплетать ей косу.

— Конечно, это очень удобно, когда путешествуешь одна, — беспечно согласилась Жанна.

Сэнтин, не отвечая, провел по ее распущенным волосам пальцами, расчесывая и расправляя густые темно-каштановые локоны.

— Волосы почти не намокли, — сообщил он с притворным равнодушием и, отбросив в сторону влажную салфетку, взял в руки другую. Отделив одну длинную прядь, он начал промокать ее тканью. — Хорошо, что они были заплетены в косу. Это тебя спасло.

Пока он вытирал таким образом ее волосы, Жанна сидела неподвижно и молчала. Внимание и забота, столь неожиданно проявленные Сэнтином, заставили ее почувствовать себя маленькой девочкой, которую любят и оберегают, и она, хотя бы и в ущерб принципам, не спешила отстаивать свою независимость. Неожиданно она увидела каплю дождевой воды, сбежавшую на лицо Сэнтина с его мокрых волос, и это зрелище заставило ее испытать угрызения совести. Ведь это он недавно болел, вспомнила она. С ее стороны было верхом эгоизма позабыть об этом и позволить ему ухаживать за собой, как бы приятно это ни было.

Схватив еще одну салфетку, Жанна придвинулась еще ближе к нему.

— Теперь моя очередь, — заявила она не терпящим возражений тоном и стала осторожно вытирать его лицо мягкой тканью. — Ты промок гораздо больше, чем я.

Сосредоточенно насупясь, Жанна вытерла его густые баки, которые сразу же распушились, и в них блеснули серебряные нити.

— У тебя седина, — с удивлением заметила Жанна. — Я раньше этого не замечала.

— Это недавнее приобретение, — отозвался Сэнтин. — Я уверен, что до тех пор, пока ты не появилась в моей жизни, у меня не было ни одного седого волоска.

Интонация его показалась Жанне странной, и она громко рассмеялась, чтобы скрыть свое замешательство. Помимо собственной воли она бросила взгляд на лицо Сэнтина. На лице его отражалось столь много чувств, что Жанна замерла от неожиданности и даже на секунду перестала водить салфеткой по его влажным взъерошенным волосам. В следующее мгновение она осознала, что вот уже некоторое время ощущает исходящий от него трепетный жар, и окончательно стушевалась. Их разделяли считанные дюймы, а руки Жанны касались его головы.

— Может быть, ты сам закончишь? — спросила она, делая попытку опустить руки.

— Ну уж нет, — негромко ответил Сэнтин, обхватив ее запястья. Его взгляд гипнотизировал, сковывал ее волю, и Жанна поспешно опустила глаза.

— Продолжай, пожалуйста. Мне нравится, как ты это делаешь.

По-прежнему не глядя на него, Жанна снова стала медленно водить тряпкой по его волосам, почти не понимая, что делает. Она видела только мерное движение его груди, поднимавшейся и опускавшейся с каждым вдохом, и чувствовала биение его пульса. Ноздри ее щекотал легкий травяной запах его одеколона и мускусный запах прелого сена, а легкие наполняла дождевая свежесть. Если не считать шороха крупных капель по крыше амбара да еле слышного дыхания, ни один звук не нарушал царившей на сеновале тишины. Поначалу эта совершенная тишина заставляла Жанну напряженно прислушиваться, однако вскоре ее настороженность превратилась в почти сверхъестественную чувствительность. Казалось, что даже через ткань джинсов она способна ощущать каждую соломинку в душистой массе старого сена, на котором они расположились. Груди ее, которые невзначай прикасались к Сэнтину каждый раз, когда она взмахивала руками с зажатой в них салфеткой, тоже потяжелели и набрякли.

— Достаточно, — сказал Сэнтин, низким голосом, и руки Жанны медленно опустились. Взгляд ее встретился с горящими глазами Сэнтина, и она невольно облизала пересохшие губы.

— Ты считаешь, что ты… достаточно высох?

Сэнтин невесело усмехнулся.

— Пусть это тебя не беспокоит, — коротко сказал он. — В настоящее время мое тело вырабатывает столько тепла, что его хватит, чтобы превратить весь этот лес в настоящую пустыню Сахару.

Он прерывисто вздохнул, и его взгляд обежал ее с ног до головы, задержавшись на обтянутой мокрой блузкой груди и на бедрах.

— Жаль, что ты не дала мне вытереть тебя до конца, — сказал он, и губы его поползли вбок. — Твое решение отплатить мне тем же было весьма несвоевременным. Как ты все запутала, Покахонтас! Ладно, давай посмотрим, насколько еще меня хватит, прежде чем я разложу тебя на сене и поступлю с тобой по-своему.

— К чему тебе затрудняться? — ответила Жанна тонким прерывистым голосом, осторожно отодвигаясь от него. — Я уже достаточно обсохла. А вот ты недавно болел, и тебе надо…

— Ш-ш-ш!.. — перебил ее Сэнтин. — Сиди смирно!

Подавшись вперед, он отвел с ее лица длинную прядь шелковистых волос.

— Неужели тебе никто никогда не говорил, что ничто так не действует на мужские охотничьи инстинкты, как бегущая газель? Не бойся ты меня, ради Бога, я не сделаю тебе больно… — Его глаза неожиданно еще больше потемнели от беспокойства. — Ведь я не сделал тебе больно вчера, правда?

Жанна почувствовала, как краска прихлынула к щекам и лицо запылало.

— Нет. — Она затрясла головой. — Нисколько…

— Это очень хорошо, — тихо сказал Сэнтин, и на лице его отразилось облегчение. — Когда я обнаружил, что ты еще девственница, я хотел обойтись с тобой помягче, но ты была такой милой, такой сладкой, что я как будто немного сошел с ума.

И не только ты, подумала Жанна, когда Сэнтин принялся вытирать ее шею. В те мгновения она и сама позабыла о стыдливости, о сдержанности и нежности, подчиняясь одному только грохочущему в ушах неистовому ритму, в котором для нее сосредоточился весь смысл существования вселенной.

Одного воспоминания об этом моменте оказалось достаточно, чтобы Жанна ощутила в низу живота уже знакомую жаркую тяжесть. Соски ее тоже напряглись и натянули мокрую ткань блузки.

Раф тотчас заметил этот безусловный признак владеющего ею возбуждения. Жанна услышала, как он с присвистом втянул воздух. Взгляд его сам собой опустился и остановился на ее набухшей груди.

— Помоги мне, Господи, — прошептал он и начал медленно расстегивать пуговицы на ее блузке. Лицо Сэнтина словно было составлено из одних лишь резких контуров и застывших, как лед, плоскостей, и только губы его оставались восхитительно чувственными, а глаза еще больше потемнели от растущего желания. Пальцы его чуть дрожали от вожделения — Жанна почувствовала это в тот момент, когда он стянул с ее плеч мокрую бежевую рубашку и взялся за застежку полупрозрачного лифчика. Справившись с ней, он на некоторое время замер в восхищении, и только глаза его сверкали, как раскаленные угли.

— Господи, что за вид! — прошептал он. — Во всем мире нет ничего прекраснее, чем женские груди, умоляющие о прикосновении!..

Он поднял руку с зажатой в ней салфеткой и осторожно коснулся ею напряженных сосков Жанны. От прикосновения грубой ткани по телу ее побежали быстрые мурашки, а дыхание на мгновение перехватило.

Прежде чем она успела опомниться, Сэнтин провел скомканной салфеткой по ее шее, потом по затылку, так что теперь Жанна полулежала на сгибе его руки. Груди ее были прижаты к телу Сэнтина, но он продолжал все сильнее притягивать Жанну к себе и стал медленно водить салфеткой по ее обнаженной спине.

— Похоже, ты сейчас опять будешь мокрой, — заметил он и, на мгновение выпустив ее, быстро снял через голову свой кремовый пуловер. — Так на чем мы остановились? — спросил он, отбрасывая его в сторону и снова заключая Жанну в свои объятия.

Но Жанна уже не слушала его. Вытянув вперед руку, она осторожно коснулась жестких курчавых волос, росших на широкой груди Сэнтина. Они приятно щекотали мягкую кожу ее ладони, и Жанна не удержалась и погладила их. Она чувствовала, как от ее прикосновения Сэнтин сначала напрягся, а потом и вовсе застыл — словно закаменел, — но она была слишком увлечена своим исследованием, чтобы обратить на это серьезное внимание. Ее пальцы медленно скользнули по выпуклой поверхности его могучих мышц, чуть трепещущих под упругой и гладкой кожей, и неожиданно наткнулись на крошечный мужской сосок.

Здесь Жанна задержалась. Интересно, будут ли его соски реагировать на ласку так же сильно, как и ее, лениво подумала она, и внезапно почувствовала жгучее любопытство. Наклонившись вперед, Жанна прильнула губами к его груди и легко коснулась языком маленького твердого соска.

Ответ на занимавший ее вопрос она получила незамедлительно. Раф негромко ахнул, и Жанна, почувствовав необычайную уверенность, перешла к другому соску. И снова ее ждал успех.

— Ты, несомненно, знаешь, что сводишь меня с ума, — проговорил Сэнтин дрожащим голосом, когда ее руки принялись ласково поглаживать рельефные мускулы его плоского живота.

Вместо ответа Жанна несильно укусила его за грудь, а ее пальцы перекочевали на поясницу Сэнтина и стали ритмично поглаживать тугие мышцы спины. Кожа у Сэнтина была изумительно гладкой, и прикасаться к ней было упоительно.

Жанна смутно осознавала, что ее ласки возбуждают Сэнтина все сильнее и сильнее, и мысль об этом наполняла ее той же простой и примитивной радостью, которую она испытала накануне. Ей нравилось чувствовать под пальцами напряженную дрожь этого большого, сильного тела, которая становилась еще заметнее, когда она сжимала зубами его сосок, касалась языком шеи или щекотала лицо прядями своих распущенных волос. Ей нравилось, как он резко втягивал воздух каждый раз, когда она прикасалась к его телу, а частый стук сердца, который Жанна слышала, прижимаясь ухом к его широкой груди, убеждал ее в том, что она все делает правильно. Жанна знала, что это она заставила его сердце стучать бешено и громко, и мысль об этом наполняла ее торжеством.