Евгения Чащина - Приручи меня, если сможешь

— Что вы будете делать, когда ребенок подавится? — без лишних па бросаю девчонке.

Какая на хрен няня? Ей ещё нужно в куклы играть! Я должен искать няню со стажем.

Тут же садится ровно, хмурит брови.

— Окажу первую помощь. Положу на свою руку на животик вертикально, чтоб голова была ниже спины, похлопаю между лопатками.

— Хоть что-то запомнила, это радует. Значит, не безнадёжная. Звать как?

— У меня медицинское образование, я медсестра, — отвечает с достоинством. — Любовь, Вартан Самвелович.

— Не буду вам мешать, у меня есть важные дела, отвлеките сына.

— Конечно, — кивает вежливо, поднимается на ноги.

Совсем невысокая и миниатюрная.

Подходит, берёт Илью на руки, тот радостно заливает к ней, обнимая ручками шею, как он часто обнимает Стасю.

Я больше стараюсь не пересекаться с сыном, не хочу смотреть ему в глаза и отвечать на вопрос, а где же мама. Не сегодня. Сборы были утомительными, сложными. Федор вез на кладбище и не трогал меня. Гурам несколько раз пытался позвонить, но я игнорировал, поэтому друг общался с Федором.

— Все собрались? — смотрю на парней, а вот в сторону друга, лежащего в гробу, не могу.

Слишком тяжело. Он поймал то, что я должен был.

Мужчины кивают, переглядываются, Гура оказывается рядом. Настроение угнетающее. Прощаться всегда сложно. Особенно с хорошими людьми. Особенно, когда их жизнь прерывается не по их воле.

Гурам кладёт ладонь мне на плечо, когда всё закончилось, и спрашивает:

— Ты домой или в больницу?

— Бухать, — бросаю обессилено.

— Дружище, в таком деле я тебя бросить просто не могу, — невесело усмехается Гура, и мы идём к машине и едем в бар.

Там занимаем уединенный столик и поднимаем первую рюмку за Беху…

Очнулся от того, что больно и хреново.

— Какого черта, Гура, руку отпусти.

Сваливаюсь на спину и не хочу открывать глаза. Рядом какая-то возня. На ухо сын сопит.

— К маме иди, пацан, папаша твой — скотина.

Незнакомый женский голос умоляюще просит:

— Илья, иди ко мне, мальчик.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Неть, папа! — требовательно говорит пацан.

Я вспоминаю резко и болезненно. Как я дома оказался.

— Ты считаешь правильным, что ребенок должен отца видеть в таком состоянии, няня?! — злобно выплёскиваю каждое слово и наконец-то смотрю на девчонку.

— Нет, простите, пожалуйста, Вартан Самвелович, ещё очень рано, он проснулся и уполз к вам, я не знала, что он умеет покидать детскую, дверь была закрыта. Простите, пожалуйста, — хватает Илью и стремительно пятится на выход из спальни.

— Чтобы такое было в последний раз, или нам придется с вами распрощаться. А ты, сынуля, подставил свою няню, не мог дольше сурка изобразить?

Впрочем, какого хрена я поднимаю бурю в стакане? Если мне хреново, это не значит, что всем должно быть пиздец плохо. Малой ластится, Люба пытается его отодрать от моей туши, но все тщетно до тех пор, пока я не защекотал сына.

Приподнимаюсь на локте и понимаю, что валяюсь раздетый на кровати.

— Кто меня домой притащил, или я сам отличился?

— Мы с Ильей были уже в детской, засыпали, я слышала второй мужской голос, но никого не видела, ни вас, ни второго человека. Голос был похож на мужчину, который принимал меня на работу, крестного Илюши. Сын, услышав вас, стал требовать пустить к вам, я закрыла дверь и приспала… Я, правда, и подумать не могла, что этот карапуз умеет выбираться из кроватки и путешествовать по дому.

— Вы думаете, для чего на ступеньках стоит ограждение? Этот мил человек уже однажды едва кубарем не скатился с лестницы, пришлось экстренно делать заслонку. Его мама случайно раньше встала и увидела сына, путешествующего утром. Поэтому следите за тем, как он сползает по ступенькам, страхуйте и не запрещайте, он все умеет, а когда филонит, вы все узнаете сами.

— Приму к сведенью, — с улыбкой смотрит на черноволосого крепыша, который решил, что меня взбодрит, если он будет выщипывать мне волосы на груди.

Бодрит и правда, поэтому передаю ребёнка его няне.

— Извините ещё раз, Вартан Самвелович, — говорит вежливо, обнимает карапуза, и они наконец оставляют меня наедине с собой.

Я не сразу поднялся с постели. Апатия. Полнейшая. Но пришлось. Эти стены давят. Без нее все не так. Первым делом после душа звоню доктору, тот ничем приятным не радует. Все по-старому. Не знаю, как и что делать дальше. Потерять ее не хочу, мы так мало были счастливы. У нас так много времени ушло на привыкание, что я и не надеялся, что буду счастлив с ней.

Ничто не глушит боль от потери ребенка. Ни кофе, ни алкоголь, которого мне как бы нельзя. Травлю себя осознано, проклиная за то, что сделал ей этого ребенка и не прислушался к тому, что мало времени прошло. Вот тебе и последствия, папаша. Жить как дальше?

Несколько дней меня никто толком не трогает. И это к лучшему. Им лучше. Я должен перегореть, а потом восстать из пепла. Люба отлично ухаживала за Илюхой, не могу прикопаться. Я был несправедлив к ней.

— Я хотел извиниться, Люба. За то, что в первый день прикопался к вам.

Захожу на кухню и вижу идиллию: Тамара Петровна готовит обед, Илюха сидит в кресле и ложкой уминает кашу. Стаси не хватает, и это меня угнетает.

— Всё в порядке, Вартан Самвелович. Я не держу обид, меня радует, что даже в такой ситуации и таком горе безопасность ребёнка была для вас на первом месте. Няня действительно чужой человек, а некоторые родители не проверяют даже должным образом, сдают детей, ответственность с себя снимают, и как хочешь. Вы молодец. Я рада, что этому славному карапузу так повезло с родителями.

Она снова с улыбкой смотрит на моего парня, который уплетает за обе щёки кашу. Его не трогает и не отвлекает.

— Что говорят врачи про Анастасию Викторовну, Вартан Самвелович? — с тревогой спрашивает Тамара Петровна.

Она плачет по хозяйке втихаря каждый день.

Впервые за эти дни проявляю чувства и обнимаю женщину, потому что слов нет. И чем утешить, тоже не знаю.

— Люба, сделайте нам чай, а вы, Тамара Петровна присядьте и просто поговорите с нами, успеете свои поварешки проверить.

Отбираю у женщины полотенце и усаживаю ее на стул.

Женщина растерянно оглядывается на плиту, словно не сразу понимает смысл моего предложения. Садится, Люба заваривает нам что-то, по запаху больно напоминающее успокоительный сбор.

— Ваша жена сильная маленькая женщина, верю, что справится, — говорит так, словно сама себя пытается в этом убедить. — Очень любит вас, Вартан Самвелович. Как она закричала, когда подумала, что вас не стало. Такой удар…

Люба ставит перед ней чашку чая и едва заметно качает головой, чтоб Тамара Петровна сменила пластинку.

Затем поворачивается ко мне и ставит чашку передо мной.

— Спасибо, — тут же необдуманно сжимаю чашку ладонями и обжигаюсь, — черт!

— Сёт, — повторяет мой попугай и отвлекается от экрана телевизора, улыбаясь мне.

— Ты повторюха, я знаю, что-то хорошее лучше расскажи. Каша вкусная?

Улыбается перепачканной мордочкой, что и является высшей похвалой повара. Няня подходит с полотенцем, аккуратно вытирает ему ручки и личико. А у меня звонит мобильный. Стасин врач. Не знаю, о худшем или лучшем думать.

— Мы отключили Анастасию Викторовну от аппарата ИВЛ, — звучит жесткий голос в трубке, и мои пальцы сжимаются в кулаки и сердце попускает удар. А врач тем временем продолжает, — она стала дышать самостоятельно. В сознание еще не приходит.

— Я вас понял, скоро буду.

Бросаю телефон на стол и смотрю на три пары глаз, притихли. Видимо весь мой вид их напугал. Черт. Пытаюсь улыбнуться, тянусь рукой к руке Тамары Петровны и сжимает ее похолодевшую ладонь.

— Сама дышит, вашими молитвами, придет в себя, хочу верить.

Чай пьем в тишине, пока Федор Васильевич готовит автомобиль.

— Слушайся наших дам, пацан, я твою мамку пойду умолять вернуться к нам.

Зачем это говорю при всех, не знаю, но я действительно готов молить у нее прощение на коленях за все то, что с нами произошло. Целую Илюху и выхожу из дому.

— У Гурама есть информация по киллеру, вы будете шокированы новостями, Вартан.

— Все потом, Федор Васильевич, не сейчас, с этой тварью потом разберемся.

Едем дальше молча, я мыслями с ней, прошу наконец-то прийти в себя и дать надежду на то, то критическая точка пройдена.

Палата давит на голову, но уже радует то, что сама, все сама делает. Дышит полной грудью, хотя безумно бледная и тощая.

— Привет, родная, — иду к ней и присаживаюсь на стул, беру ее ладонь и целую.

Она не сразу реагирует на прикосновение. А потом вдруг низким, хриплым голосом зовёт:

— Илья…

— Он дома, ждёт тебя, любовь моя, — я не могу сдержать дрожь волнения в голосе, — поскорее возвращайся, нам без тебя плохо.

Стася

Мне снится странный сон. Я как будто в отеле отца, только на улице лунная ночь, а в отеле ни света, ни тепла, и все номера пустые. Ещё и стекла выбиты. Какая-то ужасная разруха, и я среди руин. Ни выйти не могу, ни понять, что здесь делаю. Будто ищу кого-то, а кого не знаю. И злости нет. Агрессии. Вообще никаких живых чувств. Только апатия. Очень некомфортно. Хожу, толкаюсь в каждую комнату, не понимая, что происходит.

— Заблудилась, любимая?

— Илья?!

Разворачиваюсь резко. От звука его голоса обострились все нервные окончания одновременно. И никого не вижу. Что за шутки я?