Сейчас, после всей этой горы “папок”, лежащей на столе и после Виктории рыдающей об уплывших денежках, история старушки, которая “помогала” внуку выглядит таким пустяком, что даже не идёт в общую копилку.

 — Я в шоке от вашей семьи, — присвистнула я.

 — Прости, но это для твоего же блага, — вздохнула бабушка.

 — А мне было просто скучно, — не отрываясь от телефона заявила Люся.

 — Стой! Люсьен! А про твоих одноклассников это… правда? — я вдруг вспомнила. что всякий раз, как Люсю обижали — непременно в этом участвовал Егор. — И про этого мальчика — бандита. Правда?

 — Макс. Ты про Макса и Григорьева? — вздохнула она.

 — Да.

 — Правда, — кивнула Люся. — Только Григорьев до сих пор не отстаёт. Я уже запуталась, кто кого ревновать должен по его мнению.

 — А Макс?

 — А Макс говорит, что я встречаю по обложке, что я с этим Григорьевым парюсь, а он меня кинет. А я вообще не парюсь, нафиг мне этот мажор не нужен! У меня свои дела — у него свои, но Макс говорит, что я запала и типа его ни во что не ставлю, а он всегда за меня. Капец какой-то! При чём тут я вообще?

 — Люсьен, — позвала я, касаясь её руки. — Тебе же Григорьев нравится, а не Макс?

 — Мне нравится сериалы смотреть, — надулась Люся.

 — Я по-о-онял, — протянул вдруг один из твоих друзей допустим-Саня. — Я понял! Григорьев — это же Илюха, да?

 Ты, наконец ожил и удивлённо уставился на друга, потом на Люсю, потом на бабушку. Бабушка пожала плечами, мол ни при чём. Люся вжалась в кресло.

 — Люся?

 — Я что?

 — Бабушка?

 — Понятия не имею, деда спроси.

 — Как ты там говорила? Люсю за Илью? — напрягся ты и сложил на груди руки. — Не семья, а колхоз! Если не успела влюбиться, Люся, рви когти. А вообще — как знаешь. Я уже ничему не удивляюсь. Бабушка — ты прощена. Но чтобы больше ни-ни!

 Баб Мотя, или как там её, разулыбалась, а я вдруг поняла, что моя сказка закончилась и превратилась в реальность. Интересно, у всех принцесс так? Все они вдруг узнают, что какой-нибудь братец Гримм их просто выдумал, дают ему по шее и возвращаются к себе домой?


Глава тридцатая. Правильный роман

В спальне было тихо и темно, я сидела на краешке кровати и смотрела, как падает на подоконник белоснежная крупа. Нет, в нашей истории не было драматичных расставаний. Она была нежной и новогодней до самого конца. Ты вошёл в комнату, сел напротив меня на колени и улыбнувшись протянул ко мне руки.

 — Тихо так, — сказала я.

 — Тихо. Слушай, крошечный мой человек, — шепнул ты, — я не стану говорить, как мне жаль что у меня семья творит дичь за дичью, но это же всё ужасно смешно, разве нет?

 — Смешно, — согласилась я.

 В тот момент я ужасно удивлялась, как вообще ты мне на голову свалился. Внутри кипело и бурлило ощущение восторга от того, что ты сидишь напротив и зовёшь меня “своим человеком”, я на самом деле, без шуток поражалась твоему характеру, твоей силе и доброте. И тому, что люди для тебя — особенные, потому их и так мало.

 Создалось впечатление, что ты по натуре коллекционер. Эдакий ценитель рода человеческого и в твоём шкафу, залюбленные и ухоженные, стоят только самые лучшие экземпляры.

 Вот тут четыре фигурки с бирочкой “друзья”, они для кого-то ничего не стоят, а тебе они дороги. Никто в них ничего, может, и не видит, а ты знаешь, как они хороши. Что-то вроде домашнего вина, которое делает какой-нибудь деревенский дядюшка. Семья в восторге, а прожжёные сомелье воротят нос.

 Рядом с фигурками друзей — королева коллекции. Бабушка. Она как бутылка плотного густого “Шираза”. Слишком изысканная и крепкая, чтобы любой мог оценить её прелесть. А ты — можешь. Потому что знаешь, что хоть большинство и воротит нос, сказав, что “Ламбруска” или, прости господи, “Санто Стефано” куда приятнее, твоя бутылка “Шираза” — королева коллекции. И ты с упоением будешь разбирать её на полутона.

 Там же, на полке, пожалуй Люся. Дерзкий молодёжный романчик, выбранный из сотни других. Он насмешит людей, которые посмотрят и скривятся: “Почитал бы Кафку али Коэлью, а не это бульварное чтиво!”

 А то, что их Кафка и Коэлья уже попса, а то что растащили по цитатам, распиарили, сняли в кино и поставили в театре, обезличили и обесточили, превратили в затёртое до дыр — вот это и есть твоя правда о чужом мнении. А у тебя на полке глупый молодой и молодёжный романчик, потому что… свежий. Потому что не дешёвый и не глупый, хоть на его обложке и красуется весёлая блондиночка в короне, а название — сущая провокация. И что? Ему, романчику, так веселее. Рассчитывать на тех и только на тех, кто откроет и начнёт читать.

 А я что же?

Не буду о себе.

Ты коллекционер того, что я всегда искала. Безразличный ко многому яркому или псевдо-интеллектуальному, ценитель. А я всю жизнь как-будто стремилась в твою коллекцию. Готовилась. И жила просто для себя, чтобы достигать внутренней гармонии всякий раз, когда чувствую себя в своей тарелке, чтобы эта гармония, которую якобы никто не может обрести, была со мной всегда и в момент нашей встречи ничего меня не пошатнуло и не снесло с пути.

 — Ты не переживай, мне совсем не страшно из-за всего, что тут напроисходило. Веришь?

 — Нет. Поверить не могу, что ты ещё не сбежала с криками и воплями. Правда.

 — Ну-ну, была бы неуверенной в себе дурой — непременно убежала. Но, милый, я знаю, что стою того, чтобы меня полюбили. Не из-за пары подстроенных встреч. Тш-тш, не спорь, — я усадила тебя обратно, потому что твои глаза зажглись невероятным светом, а руки дёрнулись к моей талии. Я не то возмутила, не то возбудила тебя словом “полюбили”. — Так вот. Я по-началу сомневалась из-за того, что ты всё решаешь, а я не у дел. Я понимаю почему. Я ощутила слабость и незащищённость из-за собственного зарождающегося чувства к тебе. Это нормально, как всё новое — это пугает. Потом ты сказал мне, что хочешь моего участия, и знаешь что? Я поняла, что ты мне доверяешь. А доверие — лучше признания. Ты. Доверил. Мне. Себя. Всё что произошло и произойдёт после — только детали. Я знаю себя и знаю, что ты так просто от меня не отделаешься. Я уверена, что ты серьёзен, когда обнимаешь меня, что ты серьёзен, когда вот так как сейчас смотришь на меня.

 — Хочешь, влюбимся в друг друга по уши… — прошептал ты, прижимаясь лбом к моему колену, будто дал присягу своей королеве. — Лид, я очень чётко сейчас осознаю, что хочу, чтобы ты была рядом примерно всегда. Не потому, что семья у меня дурная, не из-за бабушки или чего-то подобного. Просто, когда я тебя встретил меня поразило именно это. Твоя уверенность, твоё чёткое понимание, что делать со своей жизнью. Ты была такой смелой. Гармоничной, да… верно. Вечная и абсолютная гармония с собой.

 — Тебе её нехватает.

 — Не хватает.

 — Я научу. Первым делом — избавиться от престарелых кукловодов.

 — И освободить от них Люсю и Илью, этот дедов заход — просто дичь какая-то!

 — Ага. И духи мне верни.

 — Не, рано. Ты ещё можешь сбежать, — рассмеялся ты и твоё горячее дыхание скользнуло по внутренней стороне моего бедра.

 — Егор?

 — М?

 — Я хочу тебе честно признаться, что я вот это всё не просто так. Я правда влюбилась.

 Ты замер у моих ног, как статуя, будто до этого не догадался, о чём шла речь. Будто в жизни не слышал, чтобы девушка первой это сделала. А мне настолько были безразличны условия и условности, что я могла только усмехнуться в лицо тем, кто скажет, как это глупо и самонадеянно.

 А вдруг не ответит тем же?

Ха! Повторяю для непонятливых:

Я — в гармонии с собой.

Он — нет.

Конечно я всё скажу первая. Мне не трудно.

 — Ну раньше я думала, что ты самонадеянный дурак. И что ты просто завлекаешь меня на яркую наживку, пёрышки тут чистишь. А потом всё стало ясно, и я тут же радостно пошла на гильотину, положила голову на плаху и ррраз! Влюбилась. Ты против? — зачарованный, ты покачал головой, не отрывая от меня взгляд.

 Мне страшно нравилось, что ты смотришь в глаза. Не рыщешь по всему лицу, не спотыкаешься на губах, хоть, я знала, сейчас бы с радостью поцеловал, не щупаешь в нетерпении моё тело.

 Это всё было не обязательно. Воздух между нами и так был слишком плотным, тело и так покалывало от ощущения твоего тепла. И было так нежно и ласково всё, так приятно было вот так чувствовать эти платонические не пошлые взгляды. Ты просто любовался. И я хотела бы сказать, что ничего лучше и полнее не ощущала, но не могла больше издавать членораздельные звуки.

 — Скажи что-нибудь, хотя если не хочешь… я и так всё знаю, — шепнула я, протянула руку и погладила твои волосы. Ты склонился, потянулся к моей руке, впитывая её тепло. Я чувствовала твою вибрирующую энергию, твои невысказанные, витающие в воздухе слова. Они раскалёнными иглами впивались в тело, тревожа нервные окончания. Они были так прекрасны, как настоящие фейерверки по коже.

 — Не хочу говорить, — шепнул ты, поднял голову, встал напротив меня и потянул за собой.

 Убрал волосы с моего лица, держа мою голову так, что не увернуться и не убежать, если бы и захотела. В груди пекло, кололось, сражалось что-то знакомое уже и родное. Что-то что потерять — дороже всего на свете.

 Ты обнял меня, крепко прижал к себе, так что я всем телом ощутила твоё, поцеловал сгиб моей шеи и расплавил меня, как мягкое масло. Я поняла, что голова кружится просто от того, что я тобой дышу. Это было в сто раз сильнее, чем всё что было раньше. Сильнее той ночи, в которую я почти требовала раздеть меня уже и воспользоваться моей сговорчивостью. Сейчас я хотела, чтобы ты меня горячо обнимал и взрывал внутри меня раскалённые фейерверки своим дыханием, касающимся моей шеи.