Симона Вилар - Принцесса викингов

После трапезы она удалилась в свою опочивальню и стала ходить из угла в угол, ломая руки. В конце концов она прилегла на ложе и прикрыла глаза, прислушиваясь к шуму начавшегося дождя, пока этот мерный звук не усыпил ее. Эмма спала, пока ее не разбудил гул колоколов, зовущих к мессе.

Сквозь роговые пластины в окне проходило слишком мало света, и девушка поначалу решила, что уже вечер и ей надо спешить к Ги, чтобы сообщить свое решение. Она стремительно села на ложе – но тут же слабо ахнула.

В изножии, облокотившись на резной столбик, сидел Ролло.

– Вот-вот, – кивнул он ей. – Ваши колокола словно нарочно созданы, чтобы не дать человеку спокойно передохнуть.

Эмма непроизвольными движениями стала приводить в порядок волосы, ощущая неловкость от того, что он видит ее такой. Слава богу, здесь полумрак, и он не может видеть, как она подурнела. И все же Ролло заметил, что она изменилась.

– Я вижу, тебя и в самом деле измучил недуг.

Он произнес это мягко и сочувственно, но Эмма не позволила себе поддаться на эту уловку.

– Нет. Я просто хитрила. Ведь так ты решил?

Она покосилась на конунга. На его щеках темнела отросшая щетина, но линия рта, казалось, утратила обычную жесткость. В глубине души Эмма уже была готова к привычной схватке. Но печаль, звучавшая в его словах, лишила ее решимости. Она негромко сказала:

– Тебя не должны были впустить сюда. Это моя опочивальня, и мужчине здесь не место.

– Меня привело любопытство. Я хотел взглянуть, как ты спишь.

– То есть убедиться, что я не лгала все это время?

Теперь она глядела ему в лицо.

– Ролло, да будет тебе ведомо, что моя болезнь не из обычных. Меня околдовала твоя жена.

Лицо норманна мгновенно окаменело. И тем не менее Эмма настаивала, ссылаясь на то, что Бран может подтвердить ее слова.

– Бран суеверен, как каждый, кто готов поклоняться многим богам.

– Не мне говорить, но даже твои люди втайне чураются, когда она проходит мимо.

Ролло поднялся и подошел к окну. Выхватив кинжал, он вогнал его лезвие в подоконник, раскачал, вынул, и снова вогнал.

– Все это сказки, годные лишь для детей и старух, – раздраженно сказал он. – Я прожил все эти годы рядом со Снэфрид и знаю, что она лучшая жена, какую только может пожелать для себя викинг. Признаю – она действительно не слишком жалует тебя.

У Эммы заныло сердце, но она решилась говорить начистоту. Мысль о том, что от этого разговора зависит побег, подталкивала ее.

– Нет, Ролло, дело вовсе не в этом. Снэфрид желает моей гибели и решила извести колдовством. Как прежде намеревалась погубить во время охоты. Ты сам был этому свидетелем.

– Она промахнулась, – отрезал Ролло. – Ее стрела полетела и в меня. А зачем ей избавляться от мужа? Я дал ей то, чего она лишилась, бежав со мною из Норвегии. Я вернул ей власть.

– Но, Ролло, она не хочет власти! Ей нужен только ты. И так как она не в состоянии дать тебе наследника, она боится, что ты оставишь ее. Может быть, ради меня.

Он круто повернулся к ней, но не произнес ни слова. И тогда Эмма сказала:

– Я ведь по сердцу тебе, Ролло.

Казалось, он молчал целую вечность.

– Ты – как сладкий сон, Эмма. Но никогда ради тебя я не растопчу две судьбы – моей жены и брата.

– Значит, ты согласен остаться ради них без наследника? Ты покорил эту землю, но готов к тому, что однажды тебя вынесут из дома к могильной насыпи, а дело твоей жизни погибнет? И тогда другие воспользуются плодами твоих неимоверных усилий, а сами займут твое место?

Ролло попытался усмехнуться:

– То, что спрядено норнами, не изменить даже богам. Мне предрекали, что из моего рода произойдут короли, славные во все времена. Мой род не пресечется.

– Тогда давай вместе дадим ему продолжение! – выдохнула Эмма.

От дерзости этих слов у нее закружилась голова, ей стало жарко, кровь хлынула к щекам. Но головы она не опустила, глядя в глаза викингу. Она видела, как он на миг подался к ней, но все же остался на месте. Эмма не торопила. Перевела взгляд на кинжал, оставшийся в подоконной доске, осторожно погладила его.

– Старый друг, – сказала она, лаская руну на лезвии. – Как странно свела нас судьба, Ролло. Я ненавидела тебя, но теперь сама предлагаю себя врагу…

– Ты лишилась стыда, – облизывая губы, произнес он. – Ваши священники твердят, что все грехи от женщин, и я готов в это поверить. И сейчас ты искушаешь меня.

– Обними меня, – попросила она.

Но он отрицательно покачал головой.

– Тогда я стану мягким как воск в твоих руках. И ты сделаешь из меня жалкого последователя Распятого.

– Придет время, и ты сам решишься на это, – сказала Эмма. И, наверное, зря – лицо Ролло снова окаменело.

– Уж не Франкон ли присоветовал тебе соблазнить меня?

Эмма вдруг ощутила жгучий стыд. Ролло был прав, и в то же время сейчас она была совершенно искренна с ним. Она судорожно сжала рукоять кинжала.

– Может, это Франкон уговорил меня отворить твою клетку?

И вдруг выкрикнула:

– Довольно унижать меня, Ролло Нормандский! Скажи, хочешь ли ты меня или нет?

Ролло вздохнул, словно усталая лошадь.

– Я никогда не отменяю принятых решений.

– Ты последний из глупцов!

Ролло неподвижно глядел прямо перед собой.

– Я решил отдать тебя Атли, так и будет. Это вашим детям я передам все, чем владею. Мой брат уже завтра будет в Руане, и будь я трижды проклят, если наконец не уложу вас в брачную постель.

Эмме вдруг стало больно дышать. Волна оглушительной ненависти хлынула к груди, и прежде чем осознала, что делает, она нанесла Ролло стремительный удар кинжалом.

В следующий миг она лежала на полу, а Ролло вкладывал кинжал в ножны.

– Так уже было, Птичка. Тебе пора бы угомониться.

– Нет! Этому не бывать! Я и сейчас содрогаюсь от одной мысли, что ко мне прикоснется твой брат.

Он поднял ее и усадил. К своему удивлению, Эмма обнаружила, что Ролло не сердится на нее. Но удивление сменилось чувством нового унижения, когда она поняла, что конунг жалеет ее. Мягко, как утешают детей, он проговорил:

– Он будет хорошим мужем, Птичка. Я и в малую долю не смог бы так любить тебя, как он.

– Но ты же хочешь меня!

Он словно не услышал.

– Если бы не Атли, я бы уничтожил тебя. Ты все помнишь и должна хотя бы из благодарности сказать ему «да». Только из-за Атли ты еще дышишь, живешь в достатке и тепле, как госпожа, а не рабыня. Он нежен с тобой и заботится о тебе. Почему же ты не смиришься, упрямица?

Игла пронзила ее сердце. В его голосе звучала нежность.

– Потому что есть ты.

Она задохнулась.

– Ты ведь и сам будешь страдать, если потеряешь меня.

Ролло протестующе вытянул руку.

– Я уже страдаю. Но я сделаю то, что велит мне долг. Есть то, что сильнее наших желаний. Судьба. Атли выбрал тебя, когда я хотел тебя убить. И ты будешь принадлежать ему.

– Моя судьба – это ты! – воскликнула Эмма. – Но я ненавижу тебя!

Черты лица Ролло едва проступали в сумраке. Когда он снова заговорил, голос его звучал отчужденно.

– Я знаю. Но не стоит так часто повторять это.

– Я так ненавижу тебя, что сам дьявол ликует. И клянусь своей верой, я не буду женой Атли.

– Но в этом ты не вольна. Завтра Атли возвратится в Руан, и вы вместе отправитесь в Байе. Раз у тебя достаточно сил, чтобы настаивать на своем, ты вполне сможешь выдержать дорогу. Я все сказал.

Левой рукой он перебросил через плечо полу плаща. Левша, исчадие сатаны, мучитель! Доколе? Эмма дрожала от неукротимой ярости. Ее лоб покрыла испарина. Доколе она будет разрывать свое сердце между влечением к нему и отвращением? Сколько это может длиться? Ей понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя. Наконец она перевела дыхание и отвернулась к окну. Итак, судьба не оставляет ей выбора. Может, это и к лучшему.

Она медленно подняла руку для знамения и произнесла устало, но твердо:

– Значит, быть по сему, Господи!

Норманны-охранники расступились, нащупывая на груди и у пояса хранящие от болезни амулеты. Вереница прокаженных, закутанных, словно в саваны, в свои рубища, пряча под капюшонами изуродованные лица, с гнусавым пением псалмов, потянулась под свод ворот. Тяжелые, обитые полосовым железом створки со скрипом затворились за ними. Этот скрип напоминал стон. Затем раздался грохот вдвигаемого в пазы огромного дубового бруса.

Эмма перевела дыхание, до сих пор не веря, что все сошло так гладко. Ей удалось напоить маковым отваром девушку-прислужницу, присланную Сезинандой, а когда та уснула, Эмма закуталась в ее покрывало и в сгустившихся сумерках проскользнула, никем не замеченная, в собор. Радость Ги не знала границ. Позднее, когда они уже смешались с прокаженными, она повстречалась и с Эвраром. Тот протянул ей рубище с алым сердцем на груди и кивнул в сторону убогих:

– Они не продадут. Им заплачено. К тому же они гордятся тем, что содействуют исполнению воли самого короля Карла.

Теперь все это было позади. Эмма брела в толпе прокаженных, ощущая их зловоние, с ужасом вслушиваясь в их глухие, словно идущие из-под земли, голоса. В руке у нее была деревянная колотушка, которую ей вручил Эврар.

– Мы будем двигаться вместе с ними до самых пещер, – сказал Ги, заметив, как напугана девушка. – Идти придется всю ночь, зато каждый шаг отдаляет нас от норманнов. Прокаженных никто не коснется. Ты в безопасности, Эмма.

Она думала о том, какой переполох поднимется поутру, когда ее хватятся. Сегодня вряд ли кто осмелится ее беспокоить, но завтра… Чем это может грозить Брану и Сезинанде? Она оглянулась – вдали слабо мерцали сторожевые огни Руана.

– Ты устала? – обеспокоенно спросил Ги. – Если хочешь, я понесу тебя.

Однако она продолжала путь, пока хватало сил. С нею были Ги и Эврар. Еще двое лотарингцев под личинами прокаженных следовали за ними, несколько поотстав.