Между трех огромных дубов на каменной плите старого алтаря Тюра уже развела огонь. Подбрасывая кости в пламя, она с усмешкой глядела на Снэфрид.

– Заклятие лучше подействует, если ты произнесешь его в ночи. Утро не годится для чар.

– Я слишком долго ждала, – ответила Снэфрид. – А моя ненависть слишком сильна, чтобы заклятию могло что-либо помешать.

Она извлекла из кошеля на поясе небольшой золотой крестик, изготовленный просто, но с редкостным мастерством – с вкраплением маленьких, вспыхивающих багровым огнем рубинов, и положила его на край алтаря. Глаза ее расширились, она простерла руки над огнем и стала чертить в воздухе знаки могущественных рун. О, никто лучше ее не знал их силы, как и то, что тот, кто прибегает к ним, невольно обращает часть их злого могущества на себя. Однако она готова была принять свою долю проклятия, лишь бы большее зло досталось той, кого она столь ненавидела.

– О великая Хель, владычица тьмы, обрати свой взгляд на меня! – заклинала Снэфрид, впадая в транс и творя над клубящимся дымом колдовские знаки. – Я, Снэфрид, дочь Сваси, взываю к тебе и молю дать мне часть твоей силы, чтобы наслать проклятие, хворь и немощь на существо, что стоит на моем пути. О могущественная Хель, я, твоя раба, взываю к тебе не в час ночной, а при свете нового дня, ибо сердце мое переполнено ненавистью, готовой потушить даже светило альвов…

Она высыпала в огонь несколько пригоршней бурого порошка, темное облако взлетело вверх, и на миг в тесном пространстве между дубов и в самом деле потемнело. Снэфрид раскачивалась, твердила заклинания, и ее легкие светлые волосы взлетали и шевелились, словно живя особой, отдельной от окаменевшего лица жизнью. Даже старая Тюра невольно оробела и отступила на несколько шагов. Ее и восхищало, и пугало колдовское могущество Белой Ведьмы.

Перепуганно заблеял черный ягненок со связанными ногами. Снэфрид вновь протянула руки над огнем, шепча бессвязные слова. Уже в следующий миг она жестом велела подать жертву, широкий кинжал лишь на миг сверкнул в ее руке и полностью погрузился в трепещущую плоть. Кровь, шипя, стекала на уголья, пятнала обгоревшие кости, и туда же Снэфрид на миг опустила сверкающий крестик, а затем, все еще держа его в дыму, вновь повторила заклинания…

Когда все закончилось, женщина выглядела утомленной, словно после тяжелой битвы. Ее лицо блестело от пота, пряди волос прилипли к вискам, губы были бескровны. Мертвыми глазами она неотрывно смотрела на закопченный крестик.

– Тюра, его следует вычистить.

Она протянула украшение, но старуха проворно отскочила в сторону.

– Скорее я лишусь руки, чем прикоснусь к проклятому золоту!

Снэфрид едва улыбнулась, глядя, как Тюра торопливо творит знаки-обереги.

– Ты ведь знаешь, что зло в нем проявится лишь тогда, когда я разведу огонь.

Но старая ведьма все еще колебалась.

– Отдай это моему рабу – тому, с бородавкой у носа. Он иудей, много лет знался с золотом, он справится лучше. А тебе следует отдохнуть, Снэфрид. Ты успела до того, как солнце встало над холмом, но уходящая ночь забрала все твои силы. Ты должна поспать. Никто не должен заметить, что с тобой творится неладное.

За многословием старухи крылся страх. Она успокоилась лишь после того, как Снэфрид покорно кивнула.

Ближе к закату Лебяжьебелая выехала на дорогу, ведущую к Руану, и пустила коня галопом. Завернутый в тряпицу крест с проклятием покоился в кошеле у бедра. Она чувствовала от этого огромное облегчение, на губах ее блуждала улыбка. Так, с улыбкой, она и въехала в город, едва бросив взгляд на салютующих стражников.

В городе, как всегда, жизнь била ключом. Отовсюду доносился шум толпы, который Снэфрид так ненавидела, – болтовня, смех, выкрики, визг, брань, плач младенцев, пение… Снэфрид с тоской подумала о тишине своей башни. Здесь все вызывало у нее раздражение. Подобрав повод, она решительно двинулась вперед, спокойно отвечая на многочисленные любопытные взгляды. Кое-кто в толпе осенял себя крестным знамением или творил за спиной предохраняющие от колдовства знаки. Презренное стадо, его вонь, его тупая толкотня… Она замечала все мелочи – так чувствует себя дикое животное среди людей. Нет, Снэфрид не боялась их, но они были ей отвратительны. Отдельные звуки в общем гуле словно царапали ее кожу. Она слышала, как мужчины и женщины кашляли, сплевывали, их пение сопровождалось монотонным постукиванием – так поют ткачихи, отбивая ритм на подножке станка. Людской гомон перемежался неумолчным скрипом повозок и лязгом железа. Невыносимо! Жить среди этого ужаса, ощущая его кожей… Нет, даже Ролло не под силу принудить ее! Зачем ему все это? Почему он так любит этот чудовищный скотный двор?

Снэфрид миновала дворец. Стражники, увидевшие ее и поспешившие навстречу, удивленно замерли на ступенях, поняв, что она прибыла вовсе не к супругу. Нет, Снэфрид не хотела бы повстречать сейчас Ролло. Позже, когда она все сделает… Раз уж она оказалась в городе, этого не избежать, хотя и Ролло будет удивлен. Что ж, она скажет, что стосковалась и хочет его… Он не устоит, и это отвлечет его от того, что его жена, против обыкновения, вознамерилась нанести визит невесте его брата.

У пристани Снэфрид на миг задержала коня. Ряды драккаров, покачивавшиеся на волнах, восхитили ее. Вот о чем она мечтала! Она словно почувствовала соленое дыхание морского бриза, жадно вдохнула запахи смолы и парусины. Море, туманные горизонты, восхитительное ожидание схватки – как давно это было, как она томилась без этого! И зачем только Ролло так прирос сердцем к этой земле? Что хорошего в этом краю чужаков-христиан? Она ненавидела эту землю, изо дня в день отнимающую у нее Ролло. На миг ей и в самом деле захотелось принять предложение Рагнара и вновь кинуться в водоворот скитаний и битв. И тотчас ее охватила печаль. Нет, без Ролло для нее нет жизни. Только пустота и безысходная тоска. Однако Снэфрид сознавала, что ей жилось бы куда легче, если бы Ролло погиб во время очередного набега, чем если бы он оттолкнул ее. Она с силой втянула воздух и, жестко послав лошадь вперед, въехала на мост через Сену.

В просторном дворе аббатства Святого Мартина-у-моста также было оживленно. Совсем недавно умолкли колокола, монахи и послушники были заняты обычными делами. У боковых дверей толпились нищие в ожидании похлебки.

Снэфрид свернула к жилым постройкам мирян, где располагался и тот флигель, в котором вместе с Атли жила Эмма. В лучах неяркого осеннего солнца двое викингов упражнялись в бою на мечах, с десяток других обступили их, подбадривая и обмениваясь замечаниями. Завидев Снэфрид, все они повернулись в ее сторону, многие поспешили поклониться. Вперед вышел один из воинов, еще не остывший от схватки, – крещеный викинг Бран. Отбросив со лба мокрые соломенные пряди, он растянул губы в подобие улыбки, однако белесые брови его хмурились.

– Приветствую тебя, о Снэфрид Сванхвит! Высокая честь для нас – принять у себя воинственную супругу конунга.

Снэфрид мгновенно, несмотря на учтивость Брана, уловила настороженность в его взгляде. Ту же настороженность, что и тогда, когда он принес стрелу, которой она свалила кобылу Эммы.

– Мне кликнуть господина Атли? – осведомился он, когда Снэфрид промолчала в ответ на его вопрос.

– Пожалуй. Хотя – нет. Я приехала к твоей подопечной, Бран.

– К моей госпоже? – уточнил Бран, слегка нажав на последнее слово.

Снэфрид приподняла брови.

– Быстро же ты стал цепным псом христианки. Ну да ладно. Свободный викинг кланяется тому, кому сочтет нужным. Где же она?

Бран неспешно вернул меч в ножны.

– Смею ли спросить, по какому поводу вы пожаловали?

– Где она? – Снэфрид вновь проигнорировала его вопрос.

– Разумеется, здесь. Однако я провожу вас к госпоже Эмме только тогда, когда вы удовлетворите мое справедливое любопытство.

Он стоял совсем близко, и Снэфрид вдруг с силой ударила его каблуком верхового сапога в грудь, да так, что викинг покачнулся и упал.

– Дерзкий плут! С каких это пор я должна давать отчет неверному, променявшему пиры в Валгалле на слезы Распятого?

Она говорила негромко, почти не разжимая губы. Ни одна черта в ее лице не дрогнула, когда Бран в ярости ринулся к ней. В ту же секунду несколько воинов повисли на нем, удерживая и уговаривая.

– Ведьма! Волчица! Убийца! – ревел Бран. – Ты слишком плохо стала стрелять, чтобы тебе можно было верить!

Снэфрид огладила забеспокоившуюся лошадь, глядя, как викинги утихомиривают Брана. Наконец тот прокричал:

– Я не допущу тебя к Эмме, пока мой господин Ролло не даст на это своего соизволения.

Губы Снэфрид дрогнули:

– Смотри, чтобы до него не дошло, как ты дерзок со своей королевой.

Тем временем на галерее показался Атли.

– Что здесь происходит?

На Снэфрид он взглянул с не меньшим неудовольствием, чем Бран, однако спустился по лестнице и протянул супруге брата руку, помогая ей сойти с лошади. Снэфрид одарила его улыбкой. Она знала о том, как предубежден к ней Атли, однако знала и то, что юноша, ревнуя к Ролло свою избранницу, невольно принимает ее сторону. В последний раз она видела его во время пира. Сейчас же, при свете дня, ее поразило его изжелта-бледное лицо, на котором особенно ярким казался неестественный румянец на скулах. Вокруг рта юноши выступила болезненная сыпь. Жалко торчало адамово яблоко на детской шее. Неудивительно, что пленница так противится союзу с ним. И тут же она одернула себя. Кем бы стала эта рыжая, если бы не Атли!

Она улыбнулась ему приветливо и проговорила:

– У тебя красивый плащ, Атли. Как необычно он заколот!

Атли питал некоторую слабость к нарядам. И сейчас на нем была туника цвета мышиной спинки с серебряным шитьем и широкий плащ из светлой мягкой шерсти прекрасной выделки. Плащ ниспадал на грудь красивыми складками, удерживаемыми круглыми фибулами с самоцветами.

– Это придумала Эмма, – не без гордости в голосе произнес юноша.