В полдень погожего октябрьского дня, когда несчастные калеки, выбравшись из своих нор, грелись в лучах осеннего солнца, к пещерам подъехал одинокий всадник на прекрасном белом скакуне. Остановившись в отдалении, он начал вглядываться в их багровые изуродованные лица, покрытые синими пятнами и язвами.

– Я жду! – не покидая седла обратился он к прокаженным. – Где же он?

Несчастный с львиным лицом указал беспалой конечностью вниз по течению реки.

– Благородный епископ Франкон ожидает тебя, господин, в последнем гроте. Там почти никто не бывает, там сухо и чисто.

Всадник тут же пустил коня быстрой рысью вдоль берега. Сталь его кольчуги звенела, мелкие камни катились из-под копыт.

– Я услышал тебя еще издалека, великий герцог, – произнес вместо обычного приветствия епископ Франкон, выходя из грота и беря лошадь прибывшего под уздцы. Торопливо оглядевшись, он увлек всадника под сень нависающих скал. – Я выбрал это место, чтобы наша встреча осталась в тайне, ты же передвигаешься, как полк тяжелой конницы. Сторожевые посты норманнов невдалеке, и у них чуткие уши.

Благородный епископ Руанский был одет в некое подобие балахона, какие носили и прокаженные, от этого особенно неуместным казался исходивший от него слабый аромат благовоний.

Герцог Нейстрийский и властитель Парижа Роберт Робертин усмехнулся, глядя на епископа, и окинул взглядом грот с песчаным полом, усеянным обломками скалы. Здесь царил полумрак и не слышно было специфического смрада проказы, что донимал Роберта все то время, пока он двигался мимо обиталищ убогих. И все же он поежился.

– Странное местечко ты выбрал, преподобный, для встречи со мной.

– Зато норманны никогда не посмеют сюда сунуться. Их гарнизон в Вернонуме, это недалеко, однако мы можем быть совершенно спокойны. Северные воины обходят эти места стороной. Если, конечно, гром твоих доспехов не привлек их внимания. Будем надеяться, что это не так, ибо лес здесь густ, а заросли глушат звук копыт.

Роберт ничем не показал, что слышит его слова. Сняв чересседельную сумку, он извлек оттуда мех с вином и завернутый в чистую тряпицу кусок пирога.

– Я проделал около двадцати лье. Надеюсь, ты разделишь мою трапезу, епископ?

Он разложил пирог с бараниной, сдобренной травами, тонкой струей налил в две плоские деревянные чаши густое вино.

– Благословим же друг друга, – молвил он, коснувшись чаши епископа. Роберт числился светским аббатом монастыря Святого Германа, что в Париже, и таким образом также являлся лицом духовным.

Когда они присели на обломки скалы, Роберт пригубил вино и сбросил кольчужный капюшон, закрывавший лицо. Герцог был уже немолодым, но все еще статным и красивым мужчиной. Черты его лица отличались благородством, хотя в складке рта, обрамленного золотистой бородкой, уже сквозила усталость. В длинных пшенично-желтых волосах блестели серебряные нити, однако темно-карие глаза под смоляными дугами бровей светились юношеской живостью.

– С годами ты все больше становишься похож на своего брата Эда, упокой Господь его душу, – сотворил знамение Франкон. Он знал, что его слова придутся по душе Роберту, который свято чтил память покойного короля.

Однако тот не ответил.

– Каково вино? Это с виноградников святого Германа. У вас в Нормандии не выращивают лозу, и тебе, небось, редко приходится вкушать что-либо подобное. Я, конечно, не имею в виду монастырские настойки из бузины и одуванчиков.

Епископ с видом знатока смаковал темный маслянистый напиток.

– Считай, что я причастился. Ей-богу, совсем недурно. Ничуть не хуже тех вин, какие подавались на пиру у Роллона.

В его голосе звучала легкая насмешка.

– Хороший удар, Франкон, – одобрительно усмехнулся герцог. – Ты почти заставил меня почувствовать себя вилланом.

– Себя же выставил викингом, у которого не переводится чужое вино, – подмигнул прелат. – Кстати, пирог заслуживает особой похвалы.

У входа в грот внезапно возник покрытый струпьями прокаженный подросток. Его почерневшая рука беспомощно висела вдоль туловища, другую он тянул, клянча подаяние. Роберт отломил кусок и швырнул ему. Однако, когда на фоне проема появился силуэт женщины, еще стройной, но с лицом, скорее напоминающим рыло свиньи, в котором не было ничего человеческого, даже епископ не выдержал и с криком запустил в нее камнем. После этого он взглянул на герцога.

– Я для них едва ли не святой после того, как выхлопотал у Ролло позволение прокаженным посещать службы в базилике Святого Уэна.

– Зачем ты меня вызвал? – угрюмо спросил Роберт. Ему было не по себе в этом проклятом Богом месте. Он раздраженно оттолкнул морду коня, который также требовал угощения, дышал паром в шею.

– Ты ведь получил мое уведомление, герцог?

– Да, твоя голубиная почта, как всегда, действует безотказно. Но насколько возросло его войско? И уверен ли ты, что Роллон откажется продлить мир? Ведь он согласился устроить охоту.

– Это еще ни о чем не говорит. В прошлом году Ролло необходима была мирная передышка. Ради этого он даже отказался мстить за то, что ты держал его в клетке. Но сей год в Нормандии выдался на редкость изобильным. К тому же и корма…

– Довольно, – остановил епископа Роберт, невольно хмурясь, ибо в его землях этот год, особенно на юге, грозил голодом. – Ты клонишь к тому, что после охоты мы с Ролло разъедемся, дабы затеять смотр войскам перед предстоящим столкновением?

Епископ с сожалением заглянул в опустевшую чашу.

– Нет, мессир. Вернее, одному только Богу ведомо, чем закончится ваша встреча. Ибо случился же набег данов… хотя, помимо долины Секваны[28], Нормандия почти не пострадала. Но разве волк избавится от желания убивать? Роллон будет помышлять о набегах до тех пор, пока не проклянет Одина и не примет истинную веру Христову.

Роберт неторопливо повел плечами.

– Мы с тобой уже пришли к согласию по этому вопросу. Убедить норманнов, в особенности таких закоренелых в грехе язычников, как Ролло, – твоя забота. Я готов заключать все новые перемирия, хотя и понимаю, что многие из франкских вождей не одобрят меня. Ибо когда Роллон только прибыл на землю франков и наш монарх Карл Простоватый предложил ему мир, даже его воспитатель канцлер Фульк Рейнский выступил против этого, заявив, что заключить с норманнами союз – значит отречься от Бога и впасть в идолопоклонство.

– Архиепископ Фульк, говоря мягко, был не слишком умен – да простит меня Господь за столь нелестные слова о покойном. И события последних лет подтвердили, насколько он был не прав. И новый канцлер, мудрый архиепископ Эрве, повел себя совершенно иначе. Во время нашей с ним беседы на соборе в Тросли он рекомендовал проявлять мягкость, ибо сам Папа готов проявлять снисходительность в отношении язычников. Поэтому-то я и терплю, когда в Руане во время мессы новообращенные норманны взывают к Христу, величая его «отцом богов», а причастившись, бегут на другой конец города в свои гнусные капища и приносят жертвы кровожадным идолам.

– Послушай, Франкон, – герцог протянул ладонь с крошками пирога жеребцу, – всем известно, что ты и без того уже заслужил место в раю за свое долготерпение и те унижения, коим подвергаешься, исполняя свой христианский долг и живя среди язычников.

Франкон пожевал губами, пряча улыбку.

– Чего же, однако, ты хочешь от меня?

Герцог заметил, что чаша епископа пуста, и плеснул в нее вина. Тот вздохнул и пригубил.

– Я хочу, чтобы ты не заключал очередное перемирие с Роллоном Нормандским, а заявил, что готов признать его законным правителем Северной Нейстрии, а не завоевателем, и, возможно, даже породниться с ним…

– Что?! – взревел обычно невозмутимый Роберт. Его конь от неожиданности фыркнул и стал пятиться. Герцогу пришлось подхватить его под уздцы и успокоить. Когда его возмущение немного улеглось, он произнес почти спокойно:

– Ты хочешь, чтобы я отказался от намерения рано или поздно вышвырнуть этих вонючих дикарей из христианских земель Франкии? Мой отец Роберт Сильный посвятил всю жизнь этой цели. Мой царственный брат Эд так прославился, воюя с северянами, что заслужил корону. Я вижу, тебя приручили, Франкон, и ты запамятовал, как Эд Робертин разбил их при Монфоконе, как бился с ними Алейн Великий в Бретани, как наголову расколошматил их Арнульф Каринтский у Лувена, а Рихард Бургундский даже получил прозвище Заступника, изгнав эту волчью стаю из своих владений! Я же, по-твоему, должен объявить, что складываю оружие и готов невозмутимо смотреть, как исконные франкские земли попирает пята завоевателя?

– Суета… Все суета, – покачал головой Франкон и тяжко вздохнул. – Ты упомянул отца и брата – пошли им Господь блаженство на небесах! Однако разве ты, третий из Робертинов, еще не понял, что этой войне не будет конца? Твои земли страдают от набегов даже во времена мира. Герберт Вермандуа, твой тесть, едва отбивается от них. Венценосец Карл сосредоточил все свои силы на границе с ними, а Бретань что ни год подвергается их нашествиям. И нет этому предела, ибо сей народ подобен Гидре, возрождающейся из ее пролитой крови. Стоит разбить одних, как тут же появляются новые. Светлейший герцог! Я видел в Руане и Сигурда, и Пешехода, и Отгера Датчанина, но ни одного из них я и не помыслил бы назвать правителем. Ролло же Младшему я готов служить. Он язычник, но он и государственный муж, он мечтает о завоеваниях, но достаточно разумен, чтобы остановиться, когда придет час.

Конь Роберта снова ткнулся герцогу в спину в ожидании подачки. Роберт локтем толкнул его в храп.

– Не хочешь ли ты, Франкон, епископ Ротомагуса, сказать, что тот, кому ты служишь, этот хищник, насытившийся убийством в овчарне, вдруг возлюбил мир?

– Иной мир можно обрести по ту сторону войны, – угрюмо произнес Франкон. – И твоя цель, герцог Роберт, – избежать этого. Ты самый могучий правитель среди франков, и люди надолго запомнят твое имя, если ты даруешь им мир без пролития крови. Пока это еще можно сделать.