Симона Вилар - Принцесса викингов

Она встала ему навстречу и, прижавшись к стене, исподлобья взглянула на конунга.

– Итак? – произнес он. – Ты готова объяснить, что все это означает? Что ты делала в моих покоях?

Эмма не отвечала. Ролло сурово усмехнулся.

– Ты не дитя, Эмма, и понимаешь, что сделанное тобой – неописуемая дерзость. Такого просто не бывало.

Она опустила голову, попыталась что-то сказать, но лишь беззвучно всхлипнула и попыталась обойти конунга. Однако, ступив на ушибленную ногу, негромко застонала.

– Тебе больно? – неожиданно спросил он. – Что с ногой?

Эмма молча отвернулась.

Ролло снова усмехнулся:

– Где же твой острый язычок, Птичка? Ты не была так робка еще недавно, когда возражала мне в большом зале.

Но сейчас ее не задевали даже насмешки. Ее хрупкие плечи дрожали, и Ролло почувствовал, что не испытывает никакого гнева.

– Успокойся, – мягко проговорил он и притянул ее к себе. Она уперлась было ладонями в его грудь, но он не отпустил ее – и она затихла. Ролло ласково гладил ее по волосам и негромко посмеивался:

– Да уж, клянусь рукоятью меча, я мог ожидать от тебя всего, что угодно, но только не этого!

Наконец Эмма смогла заговорить:

– Во всем виноват Рагнар. Он привел меня в этот покой, сказав, что он отведен для нас с Атли.

Ролло молчал.

– Почему же ты оказалась под ложем? – спросил он спустя некоторое время.

Эмма пожала плечами.

– Я испугалась, – выдохнула она.

– Меня?

Эмма покачала головой и вздохнула.

Они все еще стояли в полумраке. Девушке было тепло и спокойно, страх уходил. Она спросила:

– Ты накажешь меня?

– Если до сих пор я этого не сделал, то не стану делать и впредь.

– А как же Снэфрид?

Он промолчал. Что говорить, его супруга имела полное право гневаться на Эмму. Как и он сам. Но вместо гнева он испытывал странную радость от того, что сейчас он здесь, с ней, что она доверчиво прильнула к нему. Такая нежная и податливая. Мысли его стали путаться. Он заставил себя разомкнуть объятия.

– Что у тебя с ногой?

– Не знаю. Когда ступаю на нее, болит колено.

Когда он отпустил ее, Эмма тотчас ощутила сырость непогожего дня. Инстинктивно она потянулась к Ролло, но сдержала себя. Сердце стало биться с удвоенной силой, грудь напряглась.

Ролло опустился на колени и стал ощупывать ее колено через ткань. Эмма слабо охнула.

– Ну, ну, ничего страшного. По крайней мере это не вывих. Обычный ушиб.

– Больно… – почему-то дрожащим голосом пожаловалась Эмма.

Она растерялась, когда конунг вдруг приподнял шуршащий шелк и коснулся колена пальцами. Нежно обхватив его, он стал гладить кожу. Ладони были твердые и теплые. Руки скользили сверху вниз, лаская.

– А так?

Он глядел на нее снизу вверх, но свет падал сзади, и она не видела его лица. Однако ей казалось, что каждой частицей своего тела она ощущает его жаркий, покоряющий, изголодавшийся взгляд. Сквозь шум дождя она различала тяжелое, взволнованное дыхание Ролло. Она сама дышала так же. От его прикосновений в недрах ее существа теплыми волнами поднималась томительная дрожь. Она чувствовала, что слабеет.

– Нет, – выдохнула она. – Уходи! Тебе следует уйти. Тебя ждет…

Она не договорила. Виденное недавно отчетливо всплыло в ее сознании. Снэфрид и Ролло… Только теперь она отдала себе отчет, что Ролло не должен, не может быть сейчас с ней. Это так ее поразило, что Эмма, утратив дар речи, безмолвно воззрилась на сидящего у ее ног варвара, не зная, бежать ли ей отсюда в ужасе или остаться. Похоже, ей полагалось бы торжествовать.

Она не смогла, не успела разобраться в своих чувствах. Ролло вдруг стремительно поднялся и оказался совсем рядом. Эмму захлестнуло исходящей от него силой и страстью. Стало трудно дышать. Нет, надо было все-таки бежать, спасаться, но что-то, что было сильнее ее, не давало ей тронуться с места. И тогда она заставила себя вспомнить самое начало, самое страшное свидание. И по укоренившейся привычке бессознательно коснулась кончиками пальцев шрама на щеке.

Обычного действия это не возымело. За полуоткрытой дверью шумел дождь, и это был единственный звук в окружавшем их мире. Монотонный шум падающей воды словно подчеркивал их удивительное уединение в огромном дворце. Весь остальной мир вдруг утратил реальность. Нереальным было и то, что сделал Ролло в следующий миг. Медленно и нежно он отвел руку от щеки, склонился, сдерживая дыхание, и коснулся губами шрама. Легкое, едва ощутимое прикосновение, но оно словно околдовало Эмму. Веки ее опустились, свинцовая истома разлилась по телу, а сердце заколотилось где-то у самого горла. Она почувствовала, как его ласкающие губы скользнули по ее щеке, а руки коснулись нежных округлостей грудей. В следующий миг Ролло коротко застонал и с силой прижал девушку к себе. Эмма подчинилась, забыв обо всем на свете, и больше не противилась, когда его алчущий рот прильнул к ее устам.

Никогда прежде Эмма не испытывала ничего подобного. У нее остановилось дыхание от этой оглушающей близости. Губы норманна мучали ее, заставляя ее уста раскрыться, и когда она подчинилась, его язык опалил ее словно огнем и у нее не осталось ни мыслей, ни страхов, ни сомнений. Она полностью растворилась в головокружительном желании слиться с ним, еще и еще упиваться его лаской, оказаться еще ближе к нему. Страсть Ролло зажгла в ней ответный огонь, грозивший сжечь ее целиком.

Она не слышала, не могла слышать скрип деревянной ступени у них над головами. Но Ролло вдруг выпрямился и насторожился. Затем, немного успокоившись, взглянул на Эмму.

– Еще, – прошептала она, не размыкая век.

Он коснулся ее полураскрытых влажных губ, столь сладостных и манящих…

Новый скрип на лестнице, более громкий, заставил его вздрогнуть. Ролло огляделся. Темный холл, сереющая старым деревом лестница, под которой они стояли. Здесь мог наткнуться на них кто угодно. Почему он не подумал об этом раньше? Конунг нахмурился и с усилием опустил руки. Эмма покачнулась, но он не поддержал ее.

– Нет!

Еще ничего не сознавая, она беспомощно глядела на него.

Ролло стоял, тяжело дыша, вытянув руки перед собой, словно воздвигая невидимую преграду.

– Прости, Эмма! Но ты не принадлежишь мне. Я сам отдал тебя брату. Я… Я никогда не должен встать между тобой и Атли!

Эмма не сразу поняла, о чем он говорит. На ее лице отразились обида и недоумение. Ролло вдруг выругался сквозь зубы, отвернулся и, толкнув дверь, вышел в клуатр. Эмма широко открытыми глазами следила за ним. Ей казалось, что леденящие струи дождя, стекающие по волосам Ролло, возвращают и ей способность трезво рассуждать. И вдруг ее охватила такая тоска, что захотелось взвыть. За тоскою пришел стыд. Она охнула и спрятала пылающее лицо в ладонях. Так она стояла до тех пор, пока не ощутила рядом чужое присутствие.

Эмма оглянулась – и у нее перехватило дыхание.

На нижней ступени лестницы стояла Снэфрид, и ее снежно-белые волосы сливались с меховой опушкой ее широкой светлой накидки. Лицо жены конунга было неподвижно, как маска, а губы плотно сжаты. Разноцветные глаза, казалось, пронизывают Эмму насквозь.

«Сейчас она убьет меня колдовским взглядом! Это смерть!»

Она видела, как лицо Снэфрид начало изменяться, словно утратив основу. Гримаса ослепительной ярости сделала его чудовищно безобразным. Эмма ощутила почти осязаемое дуновение угрозы, исходящее от женщины. И это окончательно отрезвило ее. Подхватив платье и прихрамывая, она кинулась прочь так быстро, как только могла.

Снэфрид бесшумно приблизилась к открытой двери и едва не столкнулась с возвращающимся Ролло.

– Ты? – удивленно, но совершенно спокойно произнес он. Затем огляделся, кивая своим мыслям. – Что ж, идем. Пора. Я устал и хочу спать.

Не оглядываясь, он двинулся вперед.

Снэфрид еще какое-то время стояла в пустом холле, глядя сквозь серую пелену дождя. То, чего она так долго боялась и чего ожидала, свершилось. Она не ошиблась. Она не ошиблась в отношении рыжей твари. Она и есть та, на которую указывало гадание, та, что займет ее место подле Ролло. Снэфрид знала, откуда в ней эта уверенность. У Ролло и прежде бывали женщины, которыми он увлекался, их было немало. Однако всех их он оставлял ради нее. И никогда не было так, чтобы он покинул ее ради другой.

Снэфрид вдруг издала короткий сухой смешок, который так же внезапно оборвался, оставив на ее лице улыбку, подобную оскалу хищника.

Снэфрид заставила себя оставаться без движения еще какое-то время. В душе ее ревела буря – лицо же становилось все спокойнее. Ее ярость была подобна вулкану, сдерживаемому холодной, нечеловеческой волей.

Она сумела укротить себя. Месть – потом. Сейчас главное – не потерять Ру.

Она шла мимо застывших стражников, мимо торопившихся склониться в поклоне слуг. Заметив в одном из проемов широкую спину Рагнара, Снэфрид остановилась. Она не окликнула датчанина, но он оглянулся, замедлил шаги и наконец направился к ней.

– Ты звала меня, госпожа?

Он не мог долго выдержать прямой взгляд ее разноцветных очей. Темная, ужасающая сила таилась в них. Он опустил глаза, забормотав нечто невнятное.

Снэфрид больше не могла сохранять спокойствие. Лава, что бурлила в ней, требовала исхода. С силой, поразившей Рагнара, она внезапно толкнула его к ближайшей двери. За ней была тесная, необжитая каморка. От голых стен веяло плесенью.

– Ты ведь хотел меня, Рагнар?

В ее улыбке таилась смертельная жуть, но тело, которое она предлагала ему, было неописуемо великолепным.

– Теперь я твоя, датчанин!

Там, где полноводная Сена, устремляясь к океану, покидает земли франков и вьется множеством излучин, простирается край, который уже не первый год даже при дворе короля Карла именуют Нормандией. Прежде это были дикие пустынные места, спорные земли, где никто не решался селиться из-за беспрестанных столкновений между воинственными пришельцами с севера и франками. И именно здесь, в этой безлюдной глуши, обрели приют те, кого не осмеливались коснуться ни франки, ни норманны. Прокаженные, покрытые гнойниками и струпьями, отекшие, гниющие заживо мертвецы, они основали некое подобие селения у реки, где в известковых скалах вода пробила пещеры, уходящие глубоко под землю извилистыми, запутанными переходами. В их недрах обитали те, кто уже не походил на людей. Те же, кто еще мог передвигаться, добывать пищу и размножаться, занимали верхние залы. Там пылали их костры, там они жили по своим особым законам замкнутой, изолированной от всего мира общиной, плодились, умирали, отсюда небольшими группами выходили на дороги просить подаяния, двигаясь обычно на юг, к франкам, где было достаточно монастырей и аббатств, где им могли оказать помощь, дать немного еды и грубую одежду. И лишь раз в месяц некоторые из них отправлялись на север, где в древнем Ротомагусе находился собор Святого Уэна, слывшего покровителем и заступником прокаженных. С недавних пор епископ Франкон исхлопотал для них разрешение в конце каждого месяца присутствовать на службе в этом храме, после которой прокаженные обязаны были немедленно возвращаться в свои пещеры, иначе любой из встречных норманнов мог уничтожить их, как вредных насекомых. Северные воины ничего так не боялись, как заразиться этой ужасной болезнью.