Эмма взглянула на Ролло. Он не был хмелен, как большинство присутствующих, и казался скорее утомленным. Склонившись к Снэфрид, он опирался на подлокотник в форме дремлющего льва. Во всей его позе была такая спокойная мощь, что Эмма поневоле залюбовалась им. Его длинные волосы были стянуты венцом с острым зубцом над бровями, одет он был в серую шелковую тунику с широким серебряным оплечьем на франкский манер. Но даже франкскую одежду он носил, как варвар, надевая ее не на рубаху, а прямо на тело, так, что блестящие складки тонкой ткани подчеркивали его рельефную мускулатуру, а из-под коротких, едва достигающих локтя рукавов, виднелись тяжелые браслеты, охватывающие запястья. Эмма видела его в профиль – сейчас Ролло глядел на стоящего подле него с рогом в руке норманна, возглашающего пышную драпу. Наконец он медленно повернул голову и взглянул сначала на епископа, а затем в глубь зала, туда, где замешкалась Эмма. Его глаза на темном от усталости лице просияли, он выпрямился и слегка подался вперед.

«Со мной ничего не случится, когда он рядом», – подумала Эмма и сделала последний шаг, привычным горделивым движением вскинув голову.

В этот миг до нее донесся оглушительный смех того, кого все называли Серебряный Плащ.

– Пусть поразит меня молния, если это не наш поп, славный толстяк Франкон! Клянусь лучшим из своих драккаров, я частенько вспоминал тебя, колокольный страж, как и наши с тобой споры. Ты красноречив, как скальд, и если бы я не мечтал отведать божественной стряпни Андхриммира[15], ты бы мог и меня заставить поразмыслить о святой купели!

– Я и сейчас не потерял надежды спасти твою душу, Бьерн Серебряный Плащ!

Викинг хохотал:

– Тогда ты взялся за нелегкую задачу. Хлопот со мной у тебя будет побольше, чем со всей твоей паствой. Но… Кровь Локи! Это что еще за чудо?

Теперь Бьерн глядел на нее. В следующий миг он вскочил на стол, одним прыжком одолел его и, обойдя Франкона, застыл перед Эммой.

Девушка отшатнулась. Но викинг глядел на нее так восхищенно, что она невольно успокоилась и сама окинула его дерзким взглядом. Он был высок, с обветренным красно-кирпичным лицом, рядом с которым длинные выгоревшие волосы, коротко обрезанные надо лбом и с косицами вдоль висков, казались особенно светлыми. Трехдневная щетина покрывала его щеки и подбородок, глубокие голубые глаза сияли весельем.

– Клянусь Иггдрасилем, сама Фрейя спустилась из небесных чертогов Асгарда, чтобы ослепить наши очи искрящейся красотой! Хотя о чем это я? Боги давно не радуют детей Хеймдаля[16] своим появлением. Кто же тогда ты – огненновласая дева, липа запястий?

Эмма невольно улыбнулась. В этом дерзком морском короле было что-то светлое, согревающее душу и располагающее к себе. И она ничего не имела против, когда Бьерн звучно расцеловал ее в обе щеки, уколов щетиной.

В тот же миг прозвучал голос Атли, почти срывающийся на крик:

– Не смей касаться моей невесты, Бьерн! Ты известный похититель чести дев, и я приказываю тебе: не трогай ее!

К своему удивлению, Эмма обнаружила, что Атли сильно пьян. Он гневно кричал, пытаясь подняться, но хмель приковал его к скамье.

– Твоя невеста, Атли? – удивленно и нисколько не обиженно переспросил Бьерн. – Тогда, клянусь удачей, ты величайший счастливец, о маленький ярл из Мера! И я не удивлен, что ты гневаешься, ибо пусть я лишусь руки, если не из-за таких дев мужчины теряют разум и готовы жизнь поставить на кон.

Бьерн сам проводил ее за стол, когда же Эмма хотела занять место подле Франкона и Ботто, насильно повлек ее далее.

– Нет, дева, твое место рядом с Атли, ибо тогда по левую руку от тебя окажусь я. Ох, как мне нравится обычай франков сажать женщин на пиру между воинами – так славно согреть озябшее бедро об их стройные ножки!

Эмма весело заглянула в его дерзкие синие глаза.

– Когда тепло исходит от обоих, может стать так жарко, что вспыхнет огонь.

Бьерн расхохотался, но, увидев разгневанное лицо Атли, закашлялся и принялся что-то напевать себе под нос. Атли набросился на Эмму:

– Я не хотел, чтобы тебя звали. Это вина Ролло. Он без конца требовал тебя на пир. Я решил было, что он посылает за одним Франконом… Зачем ты пришла?

Эмме пришлось успокаивать Атли, однако украдкой она косилась на сидевшего за Бьерном Ролло. Тот глядел на нее, слегка прищурившись и подперев щеку рукой. Снэфрид, склоняясь к нему, что-то быстро говорила, и Ролло кивал.

Эмме приходилось туго между Атли и Бьерном. Атли наваливался на нее обмякшим телом, Бьерн также ни на миг не оставлял ее в покое. Он ловил ее колено под столом, подливал вина, бормотал цветистые кенинги. При этом он успевал едко пошутить над Франконом и перекинуться словом-другим с сидящим по другую сторону стола Ботто, а также, поднимая рог, учтиво приветствовать Снэфрид. От него исходила невероятная энергия, хотя уже близилось утро, а он не отдыхал ни минуты. И было в нем нечто, что не позволяло на него разгневаться всерьез. Даже Атли оттаял и хохотал со всеми, попеременно клонясь то к Эмме, то к сидящему с другой стороны Херлаугу. Эмма поражалась. Она никогда еще не видела Атли в таком состоянии.

– Это ты напоил его? – в упор спросила она у Бьерна.

Тот хмыкнул.

– Кто же откажется выпить со скальдом? А ты, огненновласая, пригубишь ли со мной из одного кубка? Тогда я узнаю все твои мысли и, – он понизил голос, – пойму, что заставило тебя выбрать маленького Атли, а не великого Ролло.

Эмма ощутила растерянность и внезапно рассердилась:

– Ролло женат. Если ты повернешь голову налево, то увидишь его королеву. А Атли я не выбирала. Пленникам не дано выбора.

– Так ты пленница? – изумился Бьерн, окидывая ее роскошное платье и сверкающий венец многозначительным взглядом. Как бы не веря глазам, он повернулся к Ролло:

– Эта девушка всего лишь пленница, добытая в набеге?

Ролло медленно пригубил чашу.

– Я говорил тебе об этом, Бьерн. Она графиня из Байе, и я отдал ее Атли. Если бы ты был способен слушать что-либо, кроме собственных речей…

– Великий Один! Почему же ты не оставил ее себе?

Ролло резко повернулся к нему:

– Остановись, Бьерн. Твой язык порой заводит такие речи, от которых может не поздоровиться твоим ребрам. Вместо того чтобы молоть чушь, ты бы лучше поведал нам о том, что случилось с тобой в Норвегии. Если, конечно, твоя голова достаточно ясна, чтобы вести связный рассказ.

– Когда это скальд затруднялся о чем-то поведать? Разве уже боги лишили его священного дара?

Он встал, опираясь на стол, и пристально взглянул в зал, где слуги добавляли масло в угасавшие светильники. На дворе уже рассвело, но сумрачный день давал так мало света, что в длинном покое было по-прежнему темно. Викинги в дальнем конце столов по-прежнему шумели, но вблизи от возвышения притихли, ожидая.

– Когда по воле мудрых дев[17] направили мы коней паруса через царство Эгира[18] к землям фьордов, где правит надменный конунг Харальд, знали мы, что со смертью играем, удачу испытываем, но давно очи наши не зрели елей на скалах над водой; и, идя навстречу светилу альвов[19], точили мы зубы великанш сечи[20], зная, что, даже если выйдет рать враждебная нам навстречу, немало пищи для Мунина[21] оставим мы, прежде чем сами взлетим к чертогам Отца Побед[22].

Эмма неважно понимала речь скальда, и многие из норманнов, в особенности те, кто уже много лет не покидал земель франков, также отвыкли от цветистых оборотов и туманных речений, однако согласно кивали, ибо прервать скальда значило выказать презрение к Одину, который слыл также и покровителем поэзии. Лишь Ботто, который, по слухам, у себя в Байе не принял ни одного обычая франков и выстроил городище, как на родине, сидел, подперев щеку, чуть покачивая головой в такт льющимся словам, и блестящие капли свисали с кончиков его усов. Ролло же выказывал явное нетерпение, в то время как Атли дремал, уронив голову на руки, а молодой Херлауг, видя, что Эмма заскучала, пояснял ей:

– Бьерн с рождения был скальдом. Он не может говорить иначе, если ведет серьезную речь. За год с небольшим он проплыл вокруг всей Европы и до твоего прихода успел поведать о том, как побывал у ромеев, остготов и вестготов, как совершал набеги на англов. Ты подоспела к самому интересному.

Однако то, о чем повествовал Бьерн, меньше всего занимало Эмму. Она попыталась съесть ломтик оленины, но вскоре отказалась от этой затеи. Мясо было обуглено снаружи, но сочилось кровью, когда она его разрезала. Разумеется, Ролло мог добиться порядка и соблюдения законов в своих землях, приучив к этому даже беспутных соотечественников, однако кухня его никуда не годилась. Поэтому, наверное, он отдавал предпочтение трапезам в аббатстве Святого Мартина, где епископ лично следил за приготовлением блюд.

Наконец Ролло топнул ногой, окончательно возмутив этим Ботто, и велел Бьерну говорить насколько возможно просто. Бьерн промочил горло, и речь его стала куда яснее. Он упоминал множество имен, которые Эмме ничего не говорили. Воспитатель Ролло, старик Кведульв, перебрался в Исландию, подальше от Харальда, после того, как тот погубил его сына Торольфа. Берсерк Карл уже давно пирует в Валгалле, зато брат Ролло, Торир Молчун, в большой чести у Харальда, тот даже отдал ему самую пригожую из своих дочерей – Алов, прозванную Краса Лета.

Ролло вдруг рассмеялся:

– Клянусь священными родами[23], мужчины из Мера всегда получали самых красивых женщин Норвегии!

И ласково притянул к себе Снэфрид.

Эмма отвернулась, услышав негромкий тягучий голос финки:

– А что слышно в Норвегии обо мне? Как скрыл свой позор Харальд? Смог ли утаить, что прямо перед свадьбой у него похитили женщину?

Бьерн на мгновение смутился, затем продолжал:

– Харальд слишком хитер, чтобы позволить выставить себя на посмешище. Его скальды поют то, что он им прикажет. Поэтому о тебе в его королевстве распространился особый слух. Нет ни одного уголка, где бы ты ни слыла волчьей наездницей[24].