– Она думает о твоей безопасности, – сказала я, вспоминая о том, как мой брат обмолвился о своей роли в смерти Хуана. – Как и я. Обещай, что не будешь встречаться с ним наедине. Доверять ему нельзя.

– В этом я не сомневаюсь. Но твой брат не глуп. Он не может себе позволить обострить наши отношения в момент, когда все остальные могут обратиться против него. Чезаре за очень короткое время многих настроил против себя. Его завоевания в Романье, как и его поведение после несчастного случая с его святейшеством, заставило людей задуматься об угрозе, которую он несет. Он сейчас ходит по лезвию ножа, и мне не грозит опасность, когда ему, возможно, придется просить у меня о поддержке Неаполя.

Я всмотрелась в его глаза:

– И все же я бы хотела, чтобы ты подождал. Может быть, нам лучше попросить разрешения у моего отца, а не бежать из Рима. Условия, на которых ты договорился с ним, дают нам такую возможность.

– Ты сделаешь это ради меня? Оставишь свою семью, свой город.

– Ты же знаешь, что сделаю. С тобой я готова куда угодно.

Я не кривила душой. Скажи он сейчас хоть слово, я бы приказала дамам начать сборы. Здесь меня не держало ничто… кроме моего тайного сына, которого, как я теперь понимала, придется оставить на попечение Ваноццы, если я хочу защитить Альфонсо и Родриго. Если бы я осмелилась забрать с собой маленького Джованни, мой отец точно никого бы не выпустил из города. Он никогда бы не позволил, чтобы его внука воспитывали в Неаполе.

Альфонсо склонился к моему лицу:

– Я люблю тебя, жена. Я не буду разговаривать с ним наедине, не беспокойся. Обещаю вернуться как можно скорее, и мы вместе пойдем в Ватикан. И поймем, настало ли для нас время бежать из Рима. Хорошо?

Как и всегда, его дразнящая интонация вызвала у меня слабость в коленях.

– Может быть, – шепнул он, – перед обедом нам удастся улучить минутку и остаться наедине.

Я вскинула брови:

– Если вы желаете этого, мой господин, то я попрошу вас сбрить бороду. Я бы не хотела идти в Ватикан под вуалью.

Он расхохотался, запрокинув голову, а потом ушел вместе с Альбанезе.

В свои комнаты я вернулась почти успокоенная. Но ненадолго. Стоило мне шагнуть в спальню, как Санча положила Родриго в люльку и повернулась ко мне:

– Ты отпустила его в логово этого дьявола?

Я отметила, что Санча даже побледнела от тревоги.

– Он клянется, что с ним ничего не случится. Сказал, что вернется через несколько часов и мы все вместе пойдем в Ватикан. – Я подошла к люльке, поправила одеяло на сыне. – Не думаю, что Чезаре предпримет что-то против него, – добавила я, не глядя на Санчу. – Альфонсо считает, что Чезаре необходима поддержка Неаполя.

– Как ты можешь такое говорить? – Она понизила голос, отчего он зазвучал еще тревожнее. – Когда-то я тоже так о нем думала, верила, что, хотя он и может убивать других, члены собственной семьи для него неприкосновенны. – Зашуршали юбки Санчи: она подошла ко мне. – Но ему все равно. Он не такой, как мы. – Голос у нее перехватило, и я повернулась к ней. – Когда он обещал жениться на мне, когда говорил, что любит меня, а потом вышвырнул, как дешевую шлюху, я поняла, что никогда его не пойму, потому что никто его не поймет. Он загадка. Он выглядит и говорит как мы, но он может казаться тем, что нам хочется, только потому, что начисто лишен всяких чувств. Его сила – в его способности обманывать. Скажи мне, что ты все еще веришь ему. Скажи мне: ты знаешь, что он не лгал и тебе.

Ее слова вернули меня к трапезе перед Великим постом, когда я заглянула в глаза Чезаре и увидела в них темноту, ненасытную потребность властвовать. В нем была бесконечная пустота, и даже убийство Хуана ничуть не заполнило ее. Но чего еще он может желать? Разве он уже не достиг всего? Он стал самым доверенным лицом отца, чего всегда хотел. Его встречали как завоевателя, и поверженная Романья после его побед пребывала в страхе. Мне казалось невозможным, что он решится отнять у меня мужа, а у моего сына – отца.

– Да, – сказала я после паузы. – Он обманывал меня. Но я знаю его всю жизнь и до сих пор верю, что еще значу кое-что для него. – Я снова повернулась к сыну. – Чезаре понимает: если он решится на что-нибудь против Альфонсо, это убьет меня, – прошептала я. – А меньше всего Чезаре желает моей смерти. – Санча молчала, кусая губу. Я прикоснулась к ее руке. – Слушай, я должна отдохнуть немного перед сегодняшним вечером. И тебе тоже нужно отдохнуть. Увидимся в Ватикане.

Она опустила глаза и шепнула еле слышно:

– Ты уверена, что увидимся?

Я помолчала, поняв в эти мгновения, как сильно изменилась. В прежние времена я бы бросилась на защиту Чезаре, заткнула бы рот всякому, кто усомнился в его любви ко мне.

– Я больше ни в чем не уверена, кроме любви Альфонсо, – тихо призналась я. – Но если возникнет необходимость, я поговорю с отцом. Попрошу его найти способ… – Я замолчала, увидев ее плотно сжатые губы.

– Никакого другого способа нет. Если Альфонсо хочет остаться в живых, он должен покинуть Рим.

Мои плечи поникли. Трудно было отказать Санче в мудрости. Но что станет с другим моим сыном, если я уеду в Неаполь? Оставлю невинного ребенка жертвой махинаций моей семьи?

– Хорошо, – вздохнула я. – Чтобы снять груз с твоих плеч, я поговорю с папочкой сегодня.

Она поцеловала меня в щеку, взяв двумя руками за голову:

– Прости, что так тебя расстроила. Ты не похожа на них. Может быть, ты и Борджиа, но у тебя доброе сердце. Вот почему Альфонсо так тебя любит. Но его время на исходе. Ты должна действовать, пока не поздно. Обещай сделать это, что бы тебе ни говорил Альфонсо.

– Обещаю. А ты должна пообещать мне, что не будешь волноваться.

– Я перестану волноваться, когда провожу вас обоих в Неаполь, – ответила она, направляясь к двери. – Отдохни. Я зайду за тобой позднее.

– Только не слишком рано! – крикнула я ей вдогонку.

Дверь за ней затворилась. Я посмотрела на Родриго. Глаза у него были закрыты, руки закинуты за голову – точно в такой позе спал и Альфонсо.

Мной овладела решимость. Ради Родриго мы должны уехать. Но прежде я должна сделать кое-что. Надев плащ, я попросила Муриллу проводить меня.


– Как видишь, он в полном порядке, – сказала Ваноцца. – Сильный, здоровый мальчик.

Мы сидели у нее на террасе, устланной плиткой, под жасминами, висящими на решетке, – их благоухание было здесь повсюду. Я смотрела на своего двухлетнего сына, который бегал туда-сюда, играл с погремушками, хватал и стремительно швырял их. Его крепкая, неразговорчивая нянька сидела поблизости на табурете и следила за каждым его шагом. Он почти не обратил на меня внимания: несколько мгновений терпел мои поцелуи, а потом стал вырываться. Его светлые зелено-голубые глаза, напоминавшие мне жестокий взгляд его отца, смотрели на няньку, которую он явно предпочитал мне, надушенной и надоедливой незнакомке.

Моя мать отхлебнула вина из кубка.

– Дети в его возрасте делают только то, что им нравится. Как видишь, у него уже есть характер. Настоящий Борджиа. – Я метнула на нее взгляд, и на ее губах появилась ледяная улыбка. – Я воспитываю его так, чтобы он выжил в этом мире.

Я стиснула зубы.

Не время и не место было сообщать ей о моем намерении оставить сына на ее попечение, если она в свою очередь пообещает мне писать каждую неделю, чтобы я знала, как он живет. Не могла я сказать ей и о том, что, когда мы обоснуемся в Неаполе, я найду подходящий момент признаться во всем Альфонсо. Это решение сняло с моих плеч груз, который я больше не хотела нести. Какова бы ни была его реакция, я хотела, чтобы с этого дня наши отношения не омрачала никакая ложь.

Словно прочтя мои мысли, она добавила:

– Мы все гордимся нашим маленьким Хуаном. – Потом снова помолчала, словно давая мне время, чтобы возразить против испанского имени сына. Но я лишь сидела, сцепив руки и глядя, как он с визгом гонится за бабочкой. И тогда Ваноцца проговорила: – Ты собираешься мне сказать, зачем пришла?

– Чтобы увидеть сына, конечно. – Я сделала глубокий вдох, чтобы смирить закипавшую во мне ярость. – Денег, которые я высылаю на его содержание, хватает?

– Более чем достаточно. Нам они не нужны. Твой отец каждый месяц отпускает нам на расходы целое состояние. И у меня свои деньги есть. Ребенок ни в чем не нуждается.

Она поставила кубок на стол между нами. Выглядела она постаревшей, послеполуденное солнце высвечивало морщины у ее рта, глубокие складки у глаз и густую седину в волосах. Она не пользовалась никакими средствами, чтобы сохранить молодость. Превратилась в матрону, которая каждой черточкой выглядит на свои годы. И я, к своему удивлению, поняла, что ее это устраивает. Жизнь, полная соблазна и соперничества, одолела Ваноццу, но она не чувствовала себя побежденной. Здесь, в собственной вилле на Эсквилинском холме, под крышей, за которую она заплатила сама, среди шкатулок, наполненных деньгами, которые она заработала собственными трудами, она стала свободной женщиной, никому не обязанной.

– Ты не приходила к нему больше года, – наконец сказала она. – И вот появляешься, даже без предупреждения. Видимо, что-то случилось, если ты пришла, да еще с этой своей карлицей. Надеюсь, она знает, что такое держать рот на замке.

– Мурилле можно доверять. – Я уставилась на нее, и моя мать подняла руки в насмешливо-предупредительном жесте, словно напоминая мне: то же самое ты думала и о Пантализее, а посмотри, что с ней стало. – А пришла я, потому что волнуюсь. После несчастного случая с отцом и всего остального я хотела убедиться, что с ним все в порядке.

– И, говоря «всего остального», ты имеешь в виду твоего брата?

– С чего это ты взяла? – спросила я, немедленно проникаясь подозрением.

Чезаре всегда доверял Ваноцце, хотя и мог говорить о ней пренебрежительно. Не осведомлена ли она о его планах?

Она пожала плечами:

– Просто так. Теперь мне никто ничего не рассказывает, а уж меньше всех – Чезаре, но я знаю, у него в последнее время трудности: то отец чуть не погиб под развалинами, то этот невероятный поворот судьбы в Милане. Сегодня Лодовико Моро бежит из города, а завтра возвращается с армией Габсбурга и обращает в бегство французов, а потом – всего несколько дней назад – его берут в плен. Милан снова под властью Людовика Французского. – Она закатила глаза. – Кто бы тут остался спокойным?