– Ну так напишите все, что помните, черт побери, – сердито распорядилась герцогиня, потерявшая терпение. – Если я правильно поняла, прошение было устным.

– Разумеется, – подтвердил Конде. – Потому что, дорогая кузина, мы не подавали прошения от подданных государю, а вели переговоры как одна власть с другой. И целью этих переговоров было окончательное устранение Мазарини и назначение наших людей на важные государственные должности. Людей, преданных королю, уверяю вас, – поспешил уточнить принц, видя, как округляются от изумления большие темные глаза молодой женщины.

– Одна власть с другой? – повторила она. – Но мне, говоря по чести, кажется, господа, что все вы немного забылись! То, что вы, дорогой кузен, Людовик II дома принцев Конде, не дает вам права считать себя равным Людовику XIV, королю Франции и Наварры. Все здесь находящиеся, и я в том числе, его подданные. И только.

Слова ее были встречены недовольным ропотом. Изабель подождала, пока он утихнет, и продолжила:

– Я задам вам только один вопрос: если в эту минуту к нам в комнату войдет Его Величество, как вы поступите?

– Поприветствуем его как положено по этикету, – ответил принц, передернув плечами.

– Но король вправе не приветствовать вас в ответ. Он вправе сесть и оставить вас стоять. Через несколько месяцев его ожидает священное помазание в Реймсе. Святой Людовик ваш общий покровитель, но корона принадлежит не вам, и король не ваш брат. Постарайтесь понять, что главное сейчас покончить с нелепыми притязаниями, которые никому не делают чести и разрушают королевство, которое не оправится, возможно, еще долгие годы!

Воцарилось молчание. Ни один из мужчин не нашелся, что возразить этой женщине. Улыбался ей один только де Бофор. Даже Франсуа встретил недоуменным взглядом резкую отповедь сестры. Первым заговорил Конде.

– Гурвиль, – сказал он, – извольте сесть вот за этот стол и записать на бумаге все наши требования как для нас самих, так и для правителей нашего королевства.

– После чего на основании этой записи вы составите докладную записку, куда включите главные пункты, на основании которых согласны будете сложить оружие, – подхватила Изабель. – А затем кто-то из вас лично с той торжественностью, какую вы сочтете уместной, отправится к королю. Было бы разумно, монсеньор, присовокупить к записке небольшое письмо, написанное вашей собственной рукой, где вы выразили бы ваши сожаления по поводу происходящего и свою привязанность к особе государя.

Докладная записка писалась долго, то и дело вызывая споры. Конде настаивал на солидной компенсации, которую должны были выплатить ему самому и его родственникам за несправедливое заточение. Он также потребовал включить в список требование ста тысячи ливров герцогине де Шатийон за понесенные ею убытки. Изабель возмутилась.

– Шатийон разграбили не солдаты короля, а ваши, монсеньор. Кто бил горшки, тот за них и платит – так говорят мои крестьяне. И я прошу всего лишь десять тысяч ливров. Вычеркните этот пункт из записки. Я не хочу быть замешана в этом деле.

– Хотите вы или нет, но вы в нем уже замешаны, сестричка, – заметил Франсуа. – И если сто тысяч ливров не нужны вам, то мне бы они очень пригодились. Мы можем разделить их по-братски: вам десять тысяч, остальное мне![6]

Еще один спор вспыхнул, когда речь зашла о требовании назначить герцога де Бофора наместником Парижа. На этот раз возмутился де Немур.

– Если герцог стал королем торговок, гулящих девок и распутников, то это еще не основание отдавать ему весь Париж!

Бофор закатился громким смехом.

– Успокойтесь, дорогой зятек, я совсем не горю желанием получить эту должность. Мне гораздо приятнее сохранить любовь разношерстного парижского народца, чем стать для него грозой. Я мечтаю получить должность адмирала. Адмиралом был мой отец, и я желал бы продолжать его дело. Морской стихии нет износу, господин герцог де Немур. Вы понятия не имеете, что это такое. Море стоит всех на свете женщин… За редчайшим исключением, – галантно прибавил он, поклонившись Изабель.

Де Немур открыл было рот, чтобы продолжить спор, но принц потребовал от него молчания.

Наконец записка была написана, состояла она из двадцати одного пункта. Ее внимательно прочитали вслух, прежде чем переписать набело. Оставался самый главный вопрос: кто передаст ее в королевские руки?

– Я! Я могу это сделать, – предложил Франсуа де Бутвиль. – Королева всегда ко мне благоволила. Может быть, потому что я умел ее рассмешить.

– Не вижу здесь поводов для смеха, – ворчливо заметил де Немур. – Королева томится без своего Мазарини и не нуждается в шутах.

Конде, слава богу, успел удержать за пояс рванувшегося вперед юношу, усадил на место и грозно сказал:

– Если тебе хочется подраться на дуэли, Немур, не ищи противника в стане друзей. Мы собрались здесь не для того, чтобы ссориться, к тому же в присутствии госпожи герцогини де Шатийон, столь чтимой всеми нами.

С этими словами принц взял руку Изабель и больше ее не выпускал. Рец, наблюдавший за ними, заметил:

– Королева охотно видится с госпожой герцогиней. Почему бы нам не попросить мадам де Шатийон оказать нам эту услугу? Перед ее улыбкой устоять невозможно! К тому же говорят, что наш юный король уже неравнодушен к женским чарам.

– Для нее это может представлять опасность, я возражаю, – вновь вступил в спор де Немур.

– На каком основании возражаете вы? – осведомился принц, нахмурив брови.

– На каком основании? На том, что…

– Успокойтесь, – вновь заговорил кардинал. – Мое предложение возникло не на пустом месте. Вы знаете, как у прециозниц именуется наша прелестная хозяйка после своего триумфального возвращения в Париж в сопровождении двойного эскорта?

– У прециозниц? Я вижусь только с мадемуазель де Скюдери и больше не бываю в их салонах, – удивленно сказала молодая женщина.

– Но у них есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. В их кружке вы именуетесь Цирцеей.

– Волшебницей, которая превращает мужчин в свиней? – переспросил Изабель, недовольно сморщив носик. – Я не уверена, что для меня это лестно.

– Не обращайте внимания на частности, – улыбнулся ей Конде. – Драгоценно могущество! Что вы думаете о предложении кардинала, Изабель? Согласитесь ли вы стать нашей посланницей?

– Почему бы и не согласиться? Если королева и король соизволят меня принять!


Госпожа де Бриенн была удивлена, когда Изабель попросила ее о посредничестве, чтобы получить аудиенцию у Их Величеств. Их Величества всегда с удовольствием видели у себя герцогиню де Шатийон. Но она поняла свою молодую подругу, когда узнала, с какой миссией ей предстоит появиться перед королем и королевой: выступать защитницей принцев – дело ответственное и нелегкое.

– На мой взгляд, подобное решение не делает чести их мужеству, – высказала госпожа де Бриенн свое мнение. – По мне, было бы гораздо разумнее, если бы они явились все вместе, преклонили бы перед королем колено и отдали свои шпаги ему на службу. Но, конечно, вы можете попробовать начать переговоры, если вам дадут на них время. Мне, однако, кажется, что попытка запрячь карету вместо лошади не встретит в Сен-Жермене одобрения.

– Господин принц полагает, что обладает правом вести переговоры как равный с равными.

– Иисус сладчайший! Что-то будет! Но в любом случае я вас не оставлю. Вам, конечно, понадобится поддержка, бедная моя овечка, которую надумали отдать волкам.

Изабель мало походила на несчастную овцу, когда несколько дней спустя садилась в карету вместе со своей подругой, чтобы ехать во дворец. Она была хороша до умопомрачения в платье из парчи того радостного кораллового цвета, который так ей шел. Бриллианты сияли у нее на шее, в ушах, на запястьях и пальцах. Они сияли даже на веере, без которого было не обойтись в такую жару. Все драгоценности были ее собственными. Изабель не надела ни одного бриллианта, завещанного ей принцессой Шарлоттой де Конде, чтобы не возникло впечатления, будто она неотделима от дома Конде.

Ей не слишком понравилось, что принцы выделили для ее сопровождения эскорт, который гарцевал вокруг ее кареты. Снабдили ее еще и охранной грамотой.

– Хотите вы того или нет, но теперь вы и в самом деле официальная посланница, что дает нам право въехать в карете во двор замка и выйти из нее возле самого крыльца.

Когда же карета герцогини в сопровождении эскорта прибыла в Сен-Жермен, охрана отсалютовала ей шпагами.

Что было, пожалуй, слишком большой честью.

Пожалуй, и посланница втайне испытывала немалую робость, но никому не позволила о ней догадаться, когда после официального объявления о ее прибытии появилась на пороге большой залы, где собрались все придворные, выстроившись в два ряда. По этому коридору Изабель должна была пройти к Их Величествам, которые восседали в креслах.

Увидев, с какими почестями ее принимают, Изабель согласно этикету сделала первый реверанс при входе, второй в середине зала и третий перед королем и королевой. Реверансы ее отличались такой грациозностью, что невольно вызвали восхищенный шепот.

Их Величества приняли посланницу не просто любезно, но с большой теплотой. Позднее кардинал де Рец, у которого повсюду были шпионы, напишет в своих мемуарах: «Ей не хватало только оливковой ветви в руках. Ее приняли и с ней обходились, как могли бы обходиться с самой Минервой…»

Анна Австрийская, вся в черном, сияя великолепными жемчугами, поцеловала свою гостью. Юный король, уже не чуждый обольстительности, поцеловал ей руку, сопроводив поцелуй необыкновенно галантным комплиментом, на что получил остроумный ответ. Они продолжали обмениваться любезностями и комплиментами, пока наконец Изабель, сделав очередной реверанс, не протянула Ее Величеству пресловутую записку. Королева, не заглянув в нее, передала сыну со словами: