Наконец-то слава!

Как все-таки хорош Париж, когда освещенный золотистыми лучами осеннего солнца, празднует торжество победы. Дома украшены флагами, окна цветами, а нарядные горожане все до одного опьянены триумфом. Они ликуют, восторгаясь громкими победами, благодаря которым еще ярче засияла слава их «короля-солнца»!

На улицах поют и танцуют, в приукрашенных харчевнях пьют вино. Париж благоухает теплым хлебом и аппетитным запахом томящегося на вертелах мяса. Все двери трактиров широко распахнуты.

Толпы людей устремляются к собору Парижской Богоматери. Городские стражники напрасно пытаются сохранить свободной хотя бы часть улицы для проезда. Колокола собора гудят во всю мощь, взметая в воздух стаи голубей, нашедших себе приют в Божьем доме.

В соборе собираются с особым почетом и пышностью славить Господа Иисуса Христа и Деву Марию за победы, которыми Они увенчали армию маршала Люксембургского, лучшего воина французского королевства!

Изабель, сидя в нарядной, окруженной почетным караулом карете рядом со своей матерью, нежно взяла ее за руку. Госпожа де Бутвиль хотела во что бы то ни стало, чтобы дочь была рядом с ней в этот торжественный день, увенчавший славой ее сына. День этот стал вознаграждением, которого в восемьдесят пять лет дождалась эта женщина, прожившая трудную жизнь, потерявшая шестьдесят шесть лет тому назад обожаемого супруга, который был казнен рукой палача, которого никто ей не заменил и которого она не забыла. Всего лишь неширокий рукав Сены отделял площадь, где стоял собор Парижской Божьей Матери, от Гревской площади, где когда-то стоял эшафот, но взгляд мадам де Бутвиль не обращался в ту сторону…

Изабель восхищала безупречная жизнь ее матери, которая за все долгие годы своей жизни ни разу не уклонилась в сторону со своего пути. Путь ее был прям, как пряма и горда была сама эта мужественная женщина, взявшая после казни мужа, а затем и зятя своего маленького сына Франсуа за руку и отправившаяся в Лувр. Она подвела мальчика к Людовику XIII и, сделав глубокий реверанс, сказала:

— Сир, это последний из Монморанси, делайте с ним что пожелаете.

И ушла, не обернувшись. Семья де Конде взяла на себя заботу о мальчике и двух его сестрах… И вот чем увенчались их заботы — герцог Пине-Люксембург, принц де Тэнгри, маршал и пэр Франции! Маленький Франсуа превзошел все ожидания!

И разве не то же самое можно сказать о самой Изабель?

Невольно она погрузилась мыслями в прошлое. Боль и горе, которые принесла ей смерть Мадам, были для нее неожиданными. Она и не подозревала, что так глубоко привязалась к ней. В ужас ее привели подлые средства и безнаказанность виновных, и она пожелала уехать как можно дальше от крови и грязи, надеясь спокойно и достойно рядом с Кристианом де Мекленбург-Шверинским исполнять роль супруги и самодержавной принцессы. Эта роль ей казалась полезной и благородной. Она мыслила себя посланницей французского образа жизни, с его элегантностью, остроумием, изяществом.

Благодаря своему обаянию она завоевала множество сердец в небольшом немецком княжестве, и народ принял благосклонно красивую знатную даму с прелестной улыбкой и щедрым сердцем.

Изабель всегда любила светскую жизнь. Она много принимала у себя, часто устраивала праздники как во дворцах для избранных, так и на площадях для простых горожан. У нее появились друзья и враги. Врагами стали те, кто, пользуясь долгим отсутствием герцога, распоряжались княжеством как хотели. Немало горя ей причинил некий аббат де Лезиньян. Она никак не могла с ним поладить, потому что он постоянно сеял сомнения и колебания в душе Кристиана, который и без того никогда и ни в чем не был тверд и, обожая удобную и приятную жизнь во Франции, под любым предлогом старался туда уехать, оставив разбираться и справляться со всеми делами герцогиню.

Поначалу Изабель не тяготилась этим. Милый Кристиан, любитель праздников и развлечений, а вовсе не государственных дел, открыв в жене большие способности к политике, счел разумным, а главное приятным поручить ей все обременительные заботы по управлению княжеством, а сам с легким сердцем отправлялся на «лужок позеленее», чтобы порезвиться.

Однако мир, который воцарился с восшествием на престол Людовика XIV, оказался непрочным. Возобновилась война с Голландией. Против Людовика вновь стала формироваться коалиция немецких князей, и тут король с изумлением обнаружил, что герцог Мекленбургский, думать не думая о делах своего герцогства, ведет беспечную жизнь в Париже, в то время как госпожа герцогиня в одиночестве управляет скромным двором в Шверине, стараясь не только внушить почтение к Франции, но и завязать добрые отношения с соседними князьями. Король обсудил создавшееся положение со своими министрами де Лувуа и Помпоном. Но министры отсоветовали Его Величеству вызывать к себе герцога и делать ему внушения с тем, чтобы побудить его отправиться в собственное герцогство заниматься государственными делами.

— Госпожа герцогиня, судя по всему, справляется с делами гораздо лучше, — высказал свое мнение Помпон. — Она удивительно быстро выучила немецкий язык — французский был языком дипломатии, на нем говорили почти во всех канцеляриях и почти при всех королевских и княжеских дворах, но простой народ, разумеется, не знал его. И несмотря на годы, она по-прежнему полна очарования и умеет пользоваться своим шармом. На мой взгляд, она самый лучший наш посол в немецких землях. Ей даже удалось отстранить от дел аббата де Лезиньяна.

— А любовные связи? Как с ними?

— Насколько нам известно, у нее их нет. Разве что на бумаге, — прибавил государственный секретарь с улыбкой. — Переписка с Шантийи сохраняет по-прежнему первоочередное значение.

— Ну что ж, пусть все так и будет. Но полагаю, что герцогине нужно помочь. Маркиз де Фокьер отправляется у нас в Швецию. Пусть заедет по дороге в Шверин и посоветует герцогине Мекленбургской навестить в городе Целле герцога Брауншвейгского-Люнебург, и сам поедет вместе с ней. Влияние герцога Брауншвейгского очень велико среди немецких князей. Сам он весьма недалек, но тоже женат на француженке Элеоноре д’Ольбрёз. Наша герцогиня очарует их обоих.

Так оно и случилось. Незадолго до Рождества в самые морозные дни Изабель в сопровождение де Фокьера торжественно въехала в Целль. О ее приезде сообщили трубы и барабанная дробь. Ее великолепная карета была достойна правящей государыни. Она прогостила в Целле неделю, и каждый день был настоящим праздником. Договор, которого желал Людовик, был подписан. Обаяние Изабель не подвело ее и на этот раз…

Губы Изабель тронула улыбка — она вспомнила времена, когда жила одна, без своего супруга, в чужих краях. О супруге, который становился с каждым днем все несноснее, она думала с грустью. Изабель чувствовала себя оставленной, а значит, и несчастной!

Но зато она вкусила горделивое удовлетворение властью. Она назначала министров, принимала парады, любуясь гигантами в мохнатых шапках, выслушивала депутации от своего народа, прикладывала большую печать из красного воска на государственные бумаги. Она царствовала! Что могло быть увлекательнее?

К несчастью, всему этому великолепию положил конец ее супруг, чью голову все гуще заволакивали алкогольные пары. Он не желал управлять своими подданными, зато желал управлять своей супругой. Настал день, когда по приказанию господина супруга гвардейцы скрестили перед Изабель сабли, а она лишь собиралась выйти из своих покоев. И с этого дня она находилась под домашним арестом. Ей пожелали внушить, что она всего-навсего добропорядочная немецкая домохозяйка и ничего больше! Когда монсеньор изволит вернуться, он распорядится ее дальнейшей судьбой.

Но когда он соизволит вернуться? Об этом никто не имел понятия. Для сеньора супруга было главным, чтобы Изабель тихо сидела в доме и не принимала себя за правительницу, каковой не являлась! Чтобы Изабель сидела тихо? Да могло ли такое быть? На следующую же ночь щедро снабженный деньгами Бастий ускакал на лучшем скакуне во Францию.

Изабель ожидала приезда герцога. Но приехало вооруженное посольство во главе с де Фокьером с почтительной просьбой к госпоже принцессе, герцогине де Мекленбург-Шверин вернуться под покровительство Его Величества короля Людовика XIV. Заботясь, чтобы приглашение-распоряжение не нанесло ущерба чести суверенной государыни, де Фокьер оказывал ей почести, положенные путешествующей правительнице. Управление делами Шверина Изабель поручила графу Лейнсбергу, который сумел заслужить ее доверие. В Шверине по-прежнему ждали Кристиана, но ему вовсе не хотелось погружаться в бездну сложных дел своего герцогства, когда жизнь в Париже так беззаботна и приятна. Другое дело, что он не желал также, чтобы его жена правила вместо него, пусть даже у нее это получалось куда успешнее.

Именно это grosso modo[47] и обрисовал Людовик Изабель, когда принял ее и беседовал с ней наедине. Он поздравил ее с возвращением и сказал:

— Мне передавали, что вы неустанно пытались цивилизовать вандалов. Они и в самом деле такие дикие, как о них рассказывают?

— Даже в большей степени, чем рассказывают, сир. Меня это несказанно удивило, так как от своего супруга я слышала, что империя немцев необыкновенно развитая.

— Так почему же он не живет там?

— Он предпочитает жить в Париже. И его можно понять. Я пыталась своими слабыми силами улучшить и изменить бытовую жизнь своего окружения, подражая в этом морганатической супруге герцога Эрнеста-Августа Брауншвейгского-Люнебурга, обворожительной пуатевенке Элеоноре д’Ольбрёз, которая преуспела кое в каких улучшениях. Например, во время еды в замке Целль запрещено теперь произносить грубые слова и ругательства, швырять хлеб, кости и тарелки с едой в лицо друг друга, сопровождая их поносными словами. Запрещено также напиваться во время застолий до бесчувствия, чтобы слуги не развозили своих господ по домам на тачках.