— Да, — выкрикнула Лана, — вот именно! И ответ тебе — нет.

И она вернулась к своему телефонному раз­говору.

Я постояла около нее минуту, чувствуя, что краснею. Наверное, я все-таки лучше стала кон­тролировать свое поведение. Я ведь не схвати­ла ее телефон и не грохнула об пол, не растоп­тала его ботинками, как однажды уже сделала. Теперь я сама — гордый обладатель мобильно­го телефона и понимаю, насколько ужасен по­добный поступок. Тем более, если вспомнить, сколько проблем у меня было в тот раз, когда я позволила себе это сделать.

Вместо этого я просто постояла еще немного. Щеки у меня были красные, сердце усиленно билось, и дышала я часто. Кажется, чему бы мне ни пришлось научиться за всю свою жизнь, — ну там, сохранять хладнокровие в самых слож­ных медицинских ситуациях, посвящать лю­дей в рыцари, — я все же не пойму, как мне надо вести себя с Лапой. Я просто не понимаю, за что она так ненавидит меня. Что я ей сдела­ла? Ничего.

Ну, разве что, растоптала однажды ее мо­бильный телефон. А еще как-то швырнула в нее шоколадкой. Ну, и прищемила ей волосы учеб­ником по алгебре.

Но помимо этого?

К счастью, я не успела опуститься перед ней на колени и начать умолять ее, потому что про­звенел второй звонок и народ потянулся в класс. Появился Майкл, подошел ко мне и вручил стопку листов с распечаткой из -Интернета про опасность обезвоживания для беременных жен­щин.

— Маме отдай, — сказал он и поцеловал меня в щечку (да-да, прямо при всех, тра-ля-ля!!!!).

Но все же тучи омрачают мою бурную ра­дость: первая туча — у меня не получилось при­строить группу Майкла играть на выпускном, этим я еще более отдалила от себя тот момент из «Красавицы в розовом». Другая туча — моя лучшая подруга до сих пор не разговаривает со мной, и я с ней тоже, из-за ее психически не­нормального поведения и плохого обращения с бывшим бойфрендом. Еще одна туча — моя первая настоящая статья в «Атоме» оказалась просто жуть. Но они напечатали мое стихотво­рение!!!!!!!! Правда, никто не знает, что оно мое. И не моя вина, что статья получилась такая кош­марная, банальная и неинтересная. Лесли мне так мало времени дала, я просто не успела со­здать ничего, за что можно получить Пулитцеровскую премию. Я ведь не Нелли Блю и не Ида М. Тарбелл, знаете ли. У меня еще куча несде­ланной домашней работы, помимо журнали­стики.

И все это покрывается одной огромной ту­чей страха, что мамочка снова упадет в обморок, но на этот раз рядом уже не окажется капитана Логана и пожарной команды. И еще одной тучей уже полного ужаса, что на целых два ме­сяца этого лета меня увезут из этого самого луч­шего на Земле города и вообще от всех, кто мне дорог, к далеким берегам Дженовии.

Честное слово, все это слишком для одной простой пятнадцатилетней девочки. Еще чудо, что, несмотря на все эти обстоятельства, мне удалось написать ту маленькую заметку.

При сложении или вычитании членов с оди­наковыми переменными следует объединять коэффициенты.


7 мая, среда, ТО

ЗАБАСТОВКА!!!!!!!!!!!!

Только что объявили по телевизору. Миссис Хилл разрешила нам посмотреть новости в учи­тельской.

Я никогда раньше не была в учительской. Не очень уютно. На ковре какие-то пятна.

Но какая разница. Дело в том, что профсоюз гостиничных работников только что присоеди­нился к забастовке помощников официантов. Профсоюз ресторанных работников тоже, гово­рят, собирается вскоре последовать их приме­ру. Что означает следующее: никто не будет работать в ресторанах и отелях города Нью-Йор­ка. Встанет все. Финансовые потери в сфере туризма и бытового обслуживания составят бил­лионы.

И все благодаря Роммелю.

Серьезно. Кто же мог знать, что одна малень­кая лысая собачка станет причиной таких со­бытий?

Если честно, то это, конечно, не Роммель виноват. А бабушка. Она в любом случае не дол­жна была приносить собаку в ресторан, даже несмотря на то, что во Франции это можно.

Странно видеть Лилли по телевизору. Я, прав­да, все время вижу Лилли по телевизору, но сейчас ее показывают по главному каналу — «Нью-йоркскому первому», его конечно, смот­рит гораздо больше народу, чем канал кабельно­го телевидения публичного доступа.

Лилли, конечно, не давала пресс-конферен­цию. Ее давали главы гостиничного и ресторан­ного профсоюзов. Но если посмотреть на левую сторону трибуны, то можно четко увидеть Джангбу, а рядом Лилли. Они держали боль­шой транспарант: «Достойному труду — достой­ную оплату».

Все, Лилли доигралась. Она пропустила школу без уважительной причины, и директ­риса Гупта вечером позвонит ее родителям.

Майкл, увидев свою сестру, с отвращением тряхнул головой. Я знаю, что Майкл полностью разделяет позицию помощников официантов, он на их стороне и считает, что им НАДО пла­тить достойную зарплату, на которую можно жить. Его отвращение направлено на Лилли. Он говорит, что ее беспокойство за благополучие помощников официантов гораздо более тесно связано лично с Джангбу, чем с затруднитель­ным положением иммигрантов.

Мне бы хотелось, чтобы Майкл не говорил этого вслух, потому что рядом сидел Борис. У него такой несчастный вид и голова перевя­зана. Когда ему казалось, что на него никто не смотрит, он поднимал руку и проводил ею по Лилли, в смысле, по экрану, где она находи­лась. Если честно, это было очень трогательно. У меня даже слезы на глаза навернулись.

Хотя сразу высохли, как только я поняла, что телевизор в учительской — сорок дюймов, а у нас — только двадцать семь.


7 мая, среда, «Плаза»

Невероятно. Правда. Когда я вошла сегодня в фойе «Плазы», готовая к бабушкиному уро­ку, то просто не ожидала увидеть ТАКОЙ хаос, начинающийся прямо от самых дверей. Отель напоминал зоопарк.

Швейцар с золотыми эполетами, который обычно придерживает дверцу лимузина, пока я вылезаю? Нет.

Мальчики, которые так быстро и рациональ­но размещают багаж на латунных тележках? Нет.

Вежливый портье за конторкой? Нет.

Я уже не говорю об очереди в ресторан за ужином. Это вообще какой-то полнейший кош­мар. Вышедшее из-под контроля безобразие. Потому что, конечно, нет хозяйки, которая быстренько всех рассаживает по местам, нет и официантов, которые берут у клиентов заказы.

Небывалое зрелище. Нам с Ларсом пришлось буквально отбиваться от семьи человек в двенад­цать, из Айовы, что ли, которые пытались втис­нуться в лифт всем составом вместе с гориллой натуральных размеров, которую они купили в «ФАО Шварц» через дорогу. Папаша громо­гласно руководил.

— Еще есть место! Еще есть место! Давайте, дети, втискивайтесь!

Короче, Ларсу пришлось показать ему пис­толет на поясе, чтобы объяснить, что места больше нет.

— Места, — говорит, — больше нет. Подож­дите, пожалуйста, следующий лифт.

Папаша страшно побледнел, выпучил глаза и отшатнулся.

Этого никогда бы не случилось, если бы на месте находился лифтер. Но сегодня днем проф­союз портье объявил сочувствие забастовке и присоединился к гостиничным и ресторан­ным работникам.

Я думала, что после всего пережитого бабуш­ка встретит нас более милостиво и выразит нам хоть какое-то сочувствие.

Но она стояла посередине комнаты и очень громко ругалась по телефону.

— Да что вы такое говорите, как это кухня закрыта? — вопрошала она. — Да как кухня может быть закрыта? Я заказала ланч, и с тех пор прошло несколько часов, а мне его до сих пор не принесли. Я не повешу трубку, пока не поговорю с вашим начальником. Он знает, кто я.

Папа сидел на диване наискосок от бабуш­ки и смотрел телевизор, «Нью-йоркский пер­вый» , конечно. Выражение лица у папы было довольно напряженное. Я села рядом с ним, и он удивленно посмотрел на меня, будто не ожидал увидеть.

— А, Миа, — сказал он, — привет. Как мама?

— Отлично, — сказала я, хоть и не видела ее с завтрака. Но я знала, что с ней все хорошо, потому что никто на мой телефон не звонил. — Она что-то там принимает. От обезвоживания. Что там с забастовкой?

Папа только головой покачал.

— Представители профсоюзов сейчас на со­вещании в кабинете мэра. Они надеются прий­ти к соглашению.

Я вздохнула.

— Ты понимаешь, что все это происходит оттого, что я родилась. Если бы не я, празднич­ного ужина не было бы.

Папа строго посмотрел на меня.

— Надеюсь, ты не обвиняешь себя во всем этом, Миа?

Я чуть не ляпнула:

— Да ты что, я обвиняю во всем бабушку. Но папа так искренне смотрел на меня, что я поняла: коэффициент его симпатии ко мне очень большой. Тогда я сменила тему.

— Просто я так переживаю, что придется провести в Дженовии столько времени, почти все лето. Знаешь, было бы здорово, если бы я смогла, например, пойти добровольцем в ка­кую-нибудь организацию, которая помогает этим несчастным помощникам официантов...

Папа, правда, не купился на это. Он смор­щился и сказал:

— Ну-ну.

Пока я сидела и переживала, что не получа­ется провести два драгоценных летних месяца как я хочу, бабушка начала подавать мне какие-то знаки, не прекращая телефонного разговора. Она щелкала пальцами в мою сторону, потом указывала на дверь своей спальни. Но я сидела и моргала, пока она не прикрыла трубку рукой и не зашипела:

— Амелия! В моей спальне! Пойди, посмотри!

Подарок, что ли? Для меня? Не могу предста­вить, что бы такое бабушка могла приготовить для меня — сироты, по-моему, уже достаточно. Но не отказываться же от подарка... конечно, если это не будет что-нибудь вроде шкуры уби­енного млекопитающего.

Так что я встала и пошла к двери бабушки­ной спальни, кто-то на другом конце провода, наверное, держал трубку на расстоянии метра от уха, поскольку бабушка вопила:

— Я заказала этот проклятый салат ЧЕТЫ­РЕ ЧАСА НАЗАД. Мне что, самой спуститься и нарезать его? Что значит — «я нарушу прави­ла общественного питания»? Какого общества? Я хочу сделать салат для себя, а не для общества!