5 мая, понедельник, медкабинет

О господи, какое душевное напряжение, я даже пишу с трудом. Серьезно, я в жизни ни­когда не видела столько крови.

Может быть, да наверняка, мне судьбой предназначено сделать карьеру в области меди­цины, потому что в обморок я не упала, даже голова не закружилась. Ни разочка. Фактиче­ски, кроме Майкла и Ларса, я оказалась един­ственным человеком в комнате, кто не потерял голову. Без сомнения, это благодаря тому, что я, как писатель, просто наблюдаю за поведе­нием людей и раньше всех поняла, что сейчас произойдет... Даже, наверное, раньше самого Бориса. Медсестра сказала, что если бы не мое немедленное вмешательство, то Борис мог потерять гораздо больше крови. Ха! Что, бабуш­ка, я вела себе достойно, как настоящая прин­цесса? Я спасла человеку жизнь!

Ну, ладно, может, и не жизнь, но все равно, Борис мог потерять сознание, или с ним случи­лось бы еще что-нибудь плохое, если бы не я. Даже не знаю, что подвигло его на такой иди­отский поступок. А, впрочем, знаю. Наверное, гнетущая тишина в классе ТО повлияла на психику Бориса, и он немного сошел с ума. Серьезно.

Воображаю, каково пришлось ему, если даже мне эта тишина действовала на нервы.

А случилось вот что. Мы все там сидели, каждый занимался своим делом, кроме, конеч­но, меня, потому что я наблюдала за Борисом. И вдруг он встал и говорит:

— Лилли, я больше так не могу! Ты не мо­жешь так поступать со мной! Ты должна дать мне шанс доказать тебе свою вечную предан­ность!

Ну, или что-то такое подобное. Из-за по­следующих событий трудно вспомнить, что он сказал.

Правда, помню ответ Лилли. Она даже про­явила некоторую доброту. Можно подумать, она чувствует перед Борисом некоторую вину за свое поведение на моем дне рождения.

— Борис, ну честно, мне так жаль, особенно из-за того, что случилось, — миленьким голос­ком сказала она. — Но, видишь ли, такую лю­бовь, как у меня к Джангбу, ничто не может остановить. Невозможно удержать нью-йорк­ских бейсбольных фанатов, когда «Янки» выиг­рывают чемпионат. Невозможно удержать нью-йоркских покупателей, когда в универмагах одежды идут распродажи. Невозможно удер­жать воду, которая просачивается в тоннель метро на линии К, когда на улице льет страш­ный ливень. И точно так же невозможно удер­жать мою любовь. Мне очень, очень жаль, но, честно, я ничего не могу поделать. Я люблю его. Лилли говорила очень мягко. Это признала даже я, самый суровый ее критик. Но на Бори­са ее слова подействовали как удар. Он страш­но задрожал, а в следующую секунду схватил огромный глобус. Глобус весит едва ли не це­лую тонну, и такой поступок требовал поисти­не атлетического мастерства. Он и стоит-то в классе ТО, потому что тяжеленный и никто не может его вращать. Но администрация все же решила его не выбрасывать. Поставили к нам, вроде у нас тут хлама мало.

Ну, и вот Борис, страдающий гипогликеми­ей, астмой, с аномальной перегородкой в носу, подверженный самым разным аллергиям, дер­жит этот огромный тяжеленный глобус у себя над головой, как будто Атлант или еще кто-то в подобном роде.

— Лилли, — сказал он каким-то сдавлен­ным, не своим голосом.

Я должна указать, что к этому моменту уже все находившиеся в комнате обратили внима­ние на происходящее: Майкл снял наушники и смотрел на Бориса очень сосредоточенно, и даже тихоня, который постоянно трудится над новым видом супер-клея, липнущего к предметам, а не к рукам (так что у вас больше не будет липких пальцев после приклеивания подошвы к ботинку), первый раз в жизни за­бросил свое занятие и во все глаза смотрел по сторонам.

— Если ты не возьмешь меня обратно, — сказал Борис, тяжело дыша (глобус, наверное, весил самое маленькое пятьдесят фунтов, а Бо­рис держал его НАД ГОЛОВОЙ), — я брошу этот глобус себе на голову.

Все одновременно вдохнули. Думаю, никто не усомнился, что Борис так и сделает. Он действительно собирался обрушить этот глобус себе на голову. Глядя на написанное, я вижу, что это звучит дико. Ну что за дурь?

Но это же был класс талантливых и одарен­ных. Гениальные люди всегда совершают странные поступки, например бросают себе на головы глобусы. Могу поспорить, что среди нас есть гении, которые бросали себе на головы вещи еще более удивительные, чем глобусы.

Например, бетонные плиты, или кошек, или еще что-нибудь. Просто чтобы посмотреть, что будет.

А что? Они же гении.

И оттого что Борис гений, и Лилли тоже, она отреагировала на его угрозу только так, как мог отреагировать гений. Нормальная девчонка, такая, как я, закричала бы:

— Нет, Борис! Положи глобус на место, Бо­рис! Давай поговорим, Борис!

Но Лилли, так как она гений, испытывала естественное для гениев любопытство посмот­реть, что случится с Борисом, если он и вправ­ду бросит себе на голову глобус. А может, она просто хотела посмотреть, хватит ли ее власти над ним, и потому сказала пренебрежительно:

— Ну, давай. Увидишь, что мне это безраз­лично.

И тут-то все и случилось. По-моему, Борис в последнюю секунду призадумался. В его одур­маненный любовью мозг закралась мысль, что обрушить на голову пятидесятифунтовый гло­бус, возможно, не самый лучший способ спра­виться с ситуацией.

Борис уже собирался поставить глобус на ме­сто. Но тот выскользнул! Возможно, случайно. А может, и нарочно — то, что доктора Московитцы называют самореализовавшимся проро­чеством. Например, когда вы думаете «Ах, хоть бы этого не случилось»; но вы думаете об этом слишком много, и таким образом заставляете событие произойти — случайно-нарочно. И Бо­рис обрушил себе на голову глобус.

В момент соприкосновения с черепом Бори­са глобус издал ужасающий раскатистый гро­хот. Липучий парень, как мне показалось, ис­пугался, что Борис упадет на него и рассыплет его заметки.

Странно и в то же время интересно было на­блюдать за реакцией каждого, Лилли подняла обе руки к щекам и так и стояла, бледная как... ну да, как смерть. Майкл выругался и бросился к Борису. Ларе выбежал из комнаты с криком:

— Миссис Хилл! Миссис Хилл!

А я, даже не осознавая, что делаю, встала, стащила с себя школьный свитер, подошла к Борису и крикнула ему:

— Сядь!

Потому что он бегал кругами, как цыпленок, которому отрубили голову. Нет-нет, я никогда не видела цыпленка, которому только что отру­били голову, и, надеюсь, никогда не увижу.

Но вы поняли, что я имею в виду.

Борис, к моему огромному удивлению, сде­лал то, что я ему сказала. Он осел на ближай­шую парту, дрожа как Роммель во время гро­зы. Затем я сказала тем же командным голо­сом, который, казалось, мне не принадлежал:

— Убери руки!

И Борис стянул руки с головы. Я прижала свитер к маленькой дырочке на голове Бориса, чтобы остановить кровотечение, прямо как ветеринар в «Территории зверей», когда офицер Аннемари Лукас принесла ему подстреленного питбуля.

После этого начался сущий ад.


• Лилли начала плакать как ребенок, больши­ми настоящими слезами. Я не видела тако­го с тех пор, как мы были во втором классе и я случайно-нарочно протолкнула лопатку ей в горло, когда мы покрывали глазурью кексы, которые по случаю дня рождения приготовили для всего класса. Я это сдела­ла потому, что она пробовала и пробовала глазурь, и я испугалась, что не останется на кексы.


• Парень с клеем выбежал из класса.


• Миссис Хилл вбежала в класс вместе с Лар-сом и примерно с половиной учителей, кото­рые, очевидно, все сидели в учительской и бездельничали. В средней школе имени Альберта Эйнштейна это обычное дело.


• Майкл склонился над Борисом и говорил что-то тихим успокаивающим голосом, которому, я полагаю, он научился у родителей. Им час­то среди ночи звонят пациенты, по какой-то причине переставшие принимать пропи­санные лекарства, и говорят, что сядут в ма­шину и начнут разъезжать взад-вперед по Меррит-парквей в клоунских костюмах.

— Все будет хорошо. Борис, у тебя все бу­дет хорошо. Вдохни поглубже. Хорошо. Те­перь еще раз. Глубоко, ровно дыши. Хорошо. Ты поправишься, все будет просто отлично. С тобой будет все просто отлично.


Я так и стояла, прижимая свитер к макуш­ке Бориса, а глобус, который расклеился от уда­ра, а может, и из-за крови из раны на голове Бориса, медленно катался вокруг, пока не ос­тановился на Эквадоре.

Какая-то учительница привела медсестру, которая чуть-чуть приподняла свитер, чтобы посмотреть на рану, и сразу же прижала сви­тер вместе с моими руками на место. Потом она сказала тем же успокаивающим голосом, как и Майкл:

— Вставайте, молодой человек. Пройдем ко мне в кабинет.

Правда, Борис сам идти не мог. Он пытался встать, но колени у него прогибались под его тяжестью, может быть, из-за гипогликемии. Так что Ларе и Майкл чуть ли не несли Бориса в медкабинет, а я так и прижимала свитер к его голове, потому что никто меня не остано­вил.

Когда мы проходили к двери мимо Лилли, я мельком взглянула ей в лицо. Она дейст­вительно была бледная как смерть — ее лицо стало цвета нью-йоркского снега, такого блед­но-серого, с оттенком желтого. Еще казалось, что ее немного тошнит. Что, по-моему, говорит в ее пользу.

Так что теперь Майкл, Ларе и я сидим здесь, пока медсестра пишет докладную о несчастном случае» Она позвонила маме Бориса. Мама дол­жна прийти, забрать его и отвести к их семей­ному врачу. Рана от глобуса не очень глубокая, медсестра думает, что, возможно, потребуется несколько швов и противостолбнячный укол. Медсестра очень хвалила мою быструю реак­цию.

— Ты ведь принцесса, да? — спросила она.

Я скромно призналась, что да.

Не могу перестать гордиться собой.

Хоть я не люблю видеть кровь по телевизо­ру, в реальной жизни ее вид совсем меня не смутил. Когда нам на биологии показывали фильм про иглоукалывание, я сидела, зажав голову между коленями. Но вид крови, которая потоками лилась из головы Бориса, так на меня не подействовал.