Я совершенно не могу представить, что слу­чилось бы в следующую минуту, если бы Борис вдруг не распахнул дверь с диким криком, что наше время вышло. Может, Майкл услышал бы, как я всхлипываю, и догадался, что я пла­чу, и спросил бы почему. А затем он нежно об­нял бы меня, а я прильнула бы головой к его мужественной груди и рассказала бы все.

И тогда он легонько поцеловал бы меня в макушку и пробормотал бы, что даже не дога­дывался о моем желании. А потом поклялся бы сделать все, что в его силах, чтобы мои газельи глазки засветились снова, и если мне так хо­чется пойти на этот выпускной, то, с богом, пусть это будет выпускной.

Только все случилось совсем по-другому. А случилось вот что. Майкл зажмурился от яр­кого света и поднял руку, чтобы заслонить гла­за, и поэтому не увидел, что мои глаза полны слез и даже, может быть, течет из носа... Хотя, конечно, этот вид недостоин принцессы и та­кого допускать нельзя.

Тут произошло такое, что все мое горе выле­тело из головы.

— Моя очередь! Моя очередь! — раздался крик Лилли.

Народ расступился, когда она побежала к шкафу...

Только вот рука, которую она крепко дер­жала — человека, кого она выбрала себе в ком­панию для «Семи минут в раю», — была не бледная, мягкая рука скрипача-виртуоза, с ко­торым Лилли последние восемь месяцев украд­кой целовалась и встречалась по утрам в вос­кресенье. То есть рука, в которую вцепилась Лилли, принадлежала не Борису Пелковски, который дышит через рот и заправляет свитер в брюки. Нет, рука, в которую вцепилась Лил­ли, принадлежала Джангбу Панасе, красивому представителю племени шерпов — помощнику официанта.

Ледяное молчание повисло в комнате, завы­вала лишь какая-то музыкальная группа. Лил­ли тем временем втолкнула прибалдевшего Джангбу в шкаф и сама нырнула следом. Мы как стояли, так и остались стоять, тупо глядя на дверь шкафа. Никто не знал, что делать.

Только Майкл, похоже, знал, что делать. Он сочувственно потрепал Бориса по плечу и сказал:

— Фигово.

Затем он подошел к столу и зачерпнул горсть чипсов.

ФИГОВО????? Неужели это все, что можно сказать несчастному, чье сердце было вырвано из груди и безжалостно брошено на пол?

Я не могла поверить, что Майкл сказал та­кое. В смысле, как оно там было, про Колина Хэнкса? Почему он не распахнул дверцы шка­фа, не вытащил Джангбу Панасу и не размазал его по стене? Лилли же его младшая сестра, черт побери. Он что, не стремится ее защищать?

Я напрочь забыла свое отчаяние из-за исто­рии с выпускным — просто, думаю, я была потрясена видом Лилли, которая с таким нетер­пением спешила броситься в объятия неизвест­но к кому, тогда как на ее бойфренда страшно было взглянуть. Я подошла к Майклу,

— И это все? Все, что ты сделаешь? — спро­сила я.

— Что сделаю? Ты о чем? — искренне уди­вился он.

— Да о твоей сестре! — заорала я. — И Джан­гбу!

— И что ты хочешь? — спросил Майкл. — Чтобы я вытащил его оттуда и набил морду?

— Э-ээ. Ну да, — сказала я.

— Зачем? — Майкл отхлебнул «севен-апа», который достали, потому что не было кока-колы. — Меня не волнует, с кем моя сестра запирается в шкафу. Если бы это была ты, я на­бил бы парню морду. Но тут-то не ты, тут Лилли. Лилли, как мне кажется, уже доказала всем, что вполне может сама за себя посто­ять. — Он протянул мне миску. — Хочешь чипсик?

Чипсик! Кто в такой ситуации мог бы думать о еде!

— Спасибо, не надо, — сказала я. — Неуже­ли тебя совсем не волнует, что Лилли... — Я замолчала, не зная, как выразить свою мысль. Майкл сам догадался.

— Так легко позволила какому-то красиво­му шерпу из Непала сбить себя с ног? — Майкл покачал головой. — Знаешь, мне кажется, что больше всех в этой ситуации повезло Джангбу. Бедный парень, по-моему, с трудом понимает, что с ним вообще последние дни происходит.

— Н-но, — заикнулась я, — а Борис? Майкл посмотрел в сторону Бориса, который

сидел на тахте, обхватив голову обеими рука­ми. Тина бросилась к нему с объяснением, что Лилли, наверное, просто решила показать Джангбу, как изнутри выглядит американский шкаф для зимней одежды. Даже мне показа­лось, что ее голос звучит как-то неубедитель­но, хотя меня-то можно с легкостью убедить в чем угодно. Например, когда в школе мы уча­ствуем в дискуссиях, я соглашаюсь с каждой стороной, которая в данный момент говорит. И не важно, что они говорят.

— Борис переживет, — сказал Майкл и сно­ва зачерпнул чипсов.

Я не понимаю мальчиков. Честно, не пони­маю. Я хочу сказать, что если бы МОЯ млад­шая сестра заперлась в шкафу с Джангбу, я бы мгновенно озверела. Если бы это был МОЙ вы­пускной, я бы из кожи вылезла, но билеты до­стала бы.

Но это я.

В любом случае, никто не успел ничего сде­лать, как вдруг входная дверь распахнулась и в квартиру вошел мистер Джанини, неся в каждой руке по здоровенной упаковке кока-колы.

— Я дома, — объявил мистер Дж., поставил на пол колу и снял плащ. — Я еще льда купил. Подумал, что вам тут уже жарковато...

Голос мистера Дж. стих: он открыл дверцу шкафа, чтобы повесить на место плащ, и обна­ружил там Лилли с Джангбу.

Короче, так закончился мой праздник. Ми­стер Джанини, конечно, не мистер Тэйлор, но тоже довольно строгий. Да еще и, работая учителем в средней школе, он хорошо знаком с играми вроде «Семь минут в раю». Лилли объяснила, что их с Джангбу заперли в шкафу по ошибке, но он на это не купился. И вообще, мистер Дж. сразу сказал, что настало время рас­ходиться. Мой шофер Ханс должен был развез­ти гостей по домам. Мистер Дж. позвонил ему и велел проследить, чтобы вместе с Лилли и Майклом у их дома из машины не вышел бы и Джангбу и чтобы Лилли под присмотром прошла до здания, поднялась на лифте до своей квартиры и не пыталась бы сбежать. Она впол­не могла договориться с Джангбу встретиться где-нибудь в городе. Хотя бы в «Блимпи».

И вот теперь я лежу здесь, вернее, то, что от меня осталось... Пятнадцать лет, а внутри на­сколько старше. Потому что я уже знаю, как бывает, когда все твои надежды и мечты рушат­ся прямо на глазах, оставляя после себя лишь черное отчаяние. Я видела это в глазах Бориса, когда он смотрел, как Лилли с Джангбу выби­раются из шкафа, все красные и распаренные, а Лилли при этом заправляла блузку. И все слу­чилось в МОЕМ шкафу.

Но не только глаза Бориса источали сегодня горе. В моих тоже появилась какая-то пустота. Я это заметила, когда чистила зубы перед сном. И ничего удивительного в этом нет. У меня за­травленный взгляд, потому что я затравлена... затравлена призраком мечты о выпускном, ко­торого, как я теперь знаю, никогда не будет. И я никогда, в платье с приспущенным плечом, не положу руку на плечо Майкла (в смокинге) на его выпускном балу. Никогда мне не попро­бовать упомянутых им черствых печенюшек, не увидеть выражения на лице Ланы Уайнбергер, когда она увидит, что не единственная на балу мелочь, не считая Шамики.

Прощайте, мои мечты о бале. И, боюсь, жизнь моя, тоже прощай.


4 мая, воскресенье, 9 утра, моя комната

Очень проблематично тонуть в черном колод­це отчаяния, когда твоя мама и отчим встали чуть ли не с рассветом, включили какой-то джаз и готовят на завтрак вафли. Почему бы им просто не взять, да тихо не пойти в церковь, послушать слово Божье, как делают все нор­мальные родители, и оставить меня здесь по­грязать в море собственной скорби? Честное слово, надо подумать о переезде в Дженовию.

Правда, там я обязана буду вставать рано и тащиться в церковь. Нет, надо, наверное, по­благодарить свою счастливую звезду за то, что моя мама и ее муж — безбожные язычники. Но могли бы хотя бы ПОТИШЕ сделать.


4 мая, воскресенье, полдень, моя комната

Я сегодня планировала весь день оставаться в постели, накрывшись одеялом с головой, пока не настанет понедельник и время идти в школу. Вот что делают люди, когда им больше нечего делать: они валяются в постели как можно дольше.

Этот прекрасный план был нарушен в самом начале самым нечестным образом. Моя мама вошла, переваливаясь с боку на бок (она сейчас не может иначе ходить), и села ко мне на кровать, чуть не раздавив Толстого Луи, Он спал со мной и сполз к ногам. От неожиданности он вце­пился в нее, и когда вопли стихли и все успоко­ились, мама извинилась за столь бесцеремонное нарушение моего уединения, но, по ее мнению, настало время для маленького разговора,

Ничем хорошим это не пахнет, когда мама думает, что настало время для маленького раз­говора. Последний раз, когда у нас был малень­кий разговор, мне пришлось выслушивать очень длинную речь о восприятии своего тела. О том, что мое восприятие, по маминому предполо­жению, весьма искажено. Мама очень обеспо­коилась, когда я хотела использовать деньги, полученные на Рождество, чтобы сделать себе операцию по увеличению груди. Мама уверяла меня, что это, по ее мнению, плохая идея и что в последнее время обеспокоенность женщин по поводу своего внешнего вида совершенно выхо­дит из-под контроля. В Корее, например, трид­цать процентов женщин в возрасте от двадцати до тридцати лет уже перенесли пластическую операцию на лице, чтобы исправить форму скул и/или глаз. Кроме того, там весьма популярно удалять мышцы икр (для более красивой фор­мы ног). И все это для того, чтобы выглядеть как женщины Запада. В США при этом только три процента женщин идут на пластическую операцию ради эстетических целей.

Хорошие новости? Америка НЕ самая оза­боченная идеальным внешним видом страна. Плохие новости? Слишком много женщин вне нашей культуры вынуждены изменять свой внешний вид, чтобы подражать нам, думая, что западные стандарты красоты лучше тех, кото­рые приняты в их стране. И это неправильно, просто неправильно, потому что женщины Ни­герии точно так же красивы, как женщины Лос-Анджелеса или Манхэттена. Ну, может, несколько по-другому.