Но бабушку это не впечатлило, даже когда я ей сказала, что на карту поставлено мое будущее как писательницы. Она сказала, что особы королевской крови все равно не пишут книги, что люди предпочитают читать книги ПРО членов королевских семей, а не написанные ИМИ.

Иногда бабушка меня просто не слышит.

Я думала, что наша вылазка в поле наверняка будет означать визит к Паоло – у меня уже стали отрастать корни волос – но вместо этого бабушка спустилась со мной на лифте в один из конференц-залов, которых в «Плазе» много. Это была длинная комната, в которой стояло штук двести стульев, а впереди стояла небольшая трибуна с микрофоном и кувшином с водой.

Заняты были только первые ряды стульев. Там сидели бабушкины горничная и шофер и разный обслуживающий персонал из «Плазы» в зеленой с золотом униформе. Все они выглядели так, как будто чувствовали себя очень неловко, особенно бабушкина горничная, которая держала на коленях дрожащего Роммеля,

Сначала я подумала, что мне устроили ловушку, и это пресс-конференция на тему об улитках или еще что-нибудь в этом роде. Но тогда должны быть репортеры, а их не было. И бабушка сказала, что нет, это не пресс-конференция, это моя тренировка.

Тренировка перед дебатами.

По выборам на должность президента студенческого совета.

– Но, бабушка, – сказала я, – перед выборами президента студенческого совета не бывает дебатов, все просто придут и проголосуют. В понедельник.

Но бабушка мне не очень поверила. В «Плазе» разрешается курить только в своем номере, но бабушка выпустила длинную струю сигаретного дыма и сказала:

– Твоя подруга Лилли сказала, что будут дебаты.

– Ты что, разговаривала с Лилли?

Я не верила своим ушам. Лилли и моя бабушка ненавидят друг друга, и после истории с Джангбу Панасой у них есть на это серьезная причина.

И теперь бабушка хочет сказать, что она в сговоре с моей лучшей подругой? Я не поверила ни единому слову и этому потребовала ответа:

– КОГДА ЛИЛЛИ УСПЕЛА ТЕБЕ ЭТО РАССКАЗАТЬ?

– Раньше, – говорит бабушка. – Хватит болтать, просто поднимись на трибуну и опиши, что ты при этом чувствуешь.

– Я ЗНАЮ, что я чувствую, когда стою на трибуне. Или ты забыла, что мне уже доводилось стоять на трибуне, когда я обращалась к парламенту Дженовии?

– Да, но тогда ты выступала перед аудиторий из пожилых мужчин. А теперь я хочу, что shy;бы ты представила, что обращаешься к своим сверстникам. Представь себе, что они сидят перед тобой в этих нелепых мешковатых джинсах и бейсбольных кепках козырьками назад.

– В школе мы носим форму, – напомнила я.

– Ну да, конечно, но ты понимаешь, что я имею в виду. Представь, что они сидят здесь и мечтают о том, как у них будет свое собственное телешоу, как у этого ужасного Эштона Катчера. А потом скажи мне, как бы ты ответила на такой вопрос: «Какие усовершенствования нужны, чтобы сделать школу Альберта Эйнштейна более качественным учебным заведением и почему?»

Честное слово, иногда я ее просто не понимаю. Она как будто с неба упала. Или ее уронили в детстве, только не на диван, как я недавно уронила Рокки, а на твердый паркет. Только я была не виновата, что уронила Рокки, просто в комнату неожиданно вошел Майкл в новых джинсах.

– Бабушка, – сказала я, – к чему все это? Никаких дебатов не будет.

– Просто ответь на вопрос.

Господи, иногда она просто невозможна!

Вообще-то не иногда, а всегда.

В результате, чтобы она от меня отстала, я вышла на эту дурацкую трибуну и сказала в микрофон:

– Чтобы сделать среднюю школу имени Альберта Эйнштейна более качественным учебным заведением, я бы ввела следующие усовершенствования: внесла бы в меню кафе больше блюд без мяса для вегетарианцев, каждый вечер помещала бы на школьном сайте в Интернете домашние задания по разным предметам, чтобы ученики, которые случайно забыли их записать, могли бы узнать точно, что задано на завтра.

– Амелия, не сутулься на трибуне, – недовольно сказала бабушка.

Она выпустила дым на большой рододендрон. (Везет ей: учитывая, сколько она курит, она наверняка умрет от рака легких еще до того, как лет через десять на Земле истощатся запасы нефти и полностью растают полярные льды.)

– Встань прямо, расправь плечи. Вот так. Теперь можешь продолжать.

Я напрочь забыла, что я говорила.

– А как насчет учителей? – выкрикнул с места бабушкин шофер, пытаясь говорить так, как в его представлении должен говорить какой-нибудь Эштон Катчер в мешковатых джинсах. – Что ты собираешься делать с ними?

– Ах да, учителя, – сказала я, – Разве их работа состоит не в том, чтобы поощрять нас в наших мечтах? Но я заметила, что некоторые учителя видят свою задачу в том, чтобы сломить наш дух и, и… подавить наши творческие способности. Таких ли людей мы хотим видеть в роли наставников, формирующих наши души? Таких?

– Нет! – крикнула одна горничная,

– Чертовски верно! – выкрикнул бабушкин шофер.

Одобрительная реакция аудитории придала мне уверенности.

– А эти, гм, камеры наружного наблюдения?! Теперь я понимаю, что в качестве меры безопасности они очень полезны. Но если использовать их как…

– Амелия! – завопила бабушка. – Убери локти с трибуны!

Я убрала.

– …как средство, позволяющее следить за поведением учащихся, хочу спросить, разве стоит давать администрации право за нами шпионить? – Я вроде как вошла во вкус этой затеи с дебатами. – Что происходит с кассетами из видеокамер после того, как они заполнятся? Их перематывают и делают новую запись поверх старой или каким-то образом хранят, чтобы когда-нибудь в будущем их содержимое могло быть использовано против нас? Например, если один из нас будет назначен в Верховный Суд, может ли запись, на которой он брызгает льва Джо краской, попасть в руки репортеров и быть использована, чтобы снять его с должности?

– Ноги на пол, Амелия! – завизжала бабушка.

А всего-то из-за того, что я поставила одну ногу на маленькую полочку на трибуне, которая сделана, чтобы класть на нее дамскую сумочку или еще что-нибудь.

– А как насчет девушек, которые носят под юбками спортивные шорты своих бойфрендов? – продолжала я. Должна признаться, я начала получать от этого дела удовольствие. Горничные из «Плазы» слушали меня очень внимательно, одна из них даже зааплодировала, когда я сказала, что видеозаписи могут быть использованы против одного нас, когда он получит назначение в Верховный Суд.

– Хотя я лично считаю эту практику проявлением сексизма, но разве это дело администрации, интересоваться, что женское население школы носит под юбками? Нет, не дело! Не смейте копаться в моем нижнем белье!

Вот это да! От моей последней фразы горничные пораскрывали рты, вскочили, и устроили мне овацию, как будто я… ну, не знаю, может, Дженнифер Лопес или еще кто-нибудь в этом роде.

Раньше я и не догадывалась, что я такой блестящий оратор. Честное слово. Я хочу сказать, речь из-за счетчиков для парковки по сравнению с этим – пустяк.

Но бабушка явно не была в таком восторге, как все остальные.

– Амелия, – сказала она, выпустив очередное облачко голубого дыма. – Принцессы не стучат по трибуне кулаками, чтобы подкрепить свою точку зрения.

– Извини, бабушка.

Но на самом деле я не чувствовала себя виноватой. Сказать по правде, я была почти в восторге. Раньше я и не догадывалась, как это приятно, выступать перед полным залом гостиничных горничных. Когда я обращалась к парламенту Дженовии по вопросу счетчиков для парковки, они меня почти не слушали. Но сегодня в отеле я заставила этих женщин есть с моей ладони. Честное слово.

Хотя, наверное, если бы я на самом деле обращалась к слушателям моего возраста, все было бы немного по-другому.

Но я не собираюсь волноваться по этому поводу, потому что все равно на самом деле ничего такого не будет. Я хочу сказать, никто ведь не ждет, что у нас с Ланой будут дебаты. Потому что никто ни слова не говорил о дебатах.

Да даже если бы кто и обмолвился, я бы все равно не стала в них участвовать.

Потому что Лилли сказала, что у нее есть план. Что бы это ни значило.


9 сентября, среда, мансарда

Дома по-прежнему царит ужасный беспорядок. Поскольку мама и мистер Дж. в эти выходные улетают в Индиану, маме пришлось перенести вечер игры в покер с субботы на сегодня. Так что когда я вошла, за кухонным столом сидели все художницы-феминистки из маминой группы любительниц покера и ели китайскую лапшу.

Они вели себя очень шумно, так шумно, что когда я позвала Толстого Луи, он даже не вышел. Я потрясла пакетиком его любимого ямса с пониженным содержанием жиров. Никакого эффекта. На минутку я даже испугалась, что Толстый Луи сбежал, как-нибудь выскользнул незаметно в суете, которую устроили эти феминистки. Потому что, знаете, он и так был не в восторге оттого, что приходится делить мансарду с новорожденным. На самом деле нам далее пришлось несколько раз выгонять его из кроватки Рокки, потому что он решил, что мы поставили ее специально для него, тем более что по размеру она ему и правда почти подходит. Кроме того, должна признаться, я действительно провожу с Рокки довольно много времени. А раньше это время я использовала, чтобы делать Толстому Луи кошачий массаж и все такое.

Но я СТАРАЮСЬ быть хорошей матерью – пусть кто-то назовет это младенцелизательницей – и для маленького братика, и для Толстого Луи.

В конце концов я обнаружила Толстого Луи под моей кроватью, вернее, под кроватью была только его передняя часть, потому что он такой толстый, что не помещается там целиком, так что его кошачий зад вроде как торчал наружу. Если честно, я его не виню за то, что он прячется. Мамины подруги на кого угодно могут нагнать страху.