– Не стоит. Раз уж речь идет о вашем супруге и его возможных неприятностях. Хотя не мне давать вам советы относительно семейной жизни, сударыня, – Эме едва заметно покачал головой. – Поговорим лучше еще немного о кукольном театре. К сожалению, сегодня ночью скончался некий мсье Жером, настоящий кукольник, тот самый, который вчера давал на площади представление, столь понравившееся герцогу де Лонгвилю. Эта смерть чрезвычайно меня опечалила: вот уж кто мог рассказать о куклах и их кукловодах массу интересного. Но что сделано, то сделано. Я знаю только то, что мсье Жером выступал своего рода посредником. Между кем? С одной стороны, как мы только что выяснили, находится ваш супруг. Возможно, не он один. С другой стороны – кто-то еще. Этот неведомый мне «кто-то», судя по всему, из тех, с кем герцог де Лонгвиль не имеет возможности встретиться и переговорить. Господам приходится писать друг другу записки. Резонный вопрос – почему? Возможно, потому, что им нельзя показать на людях, что они знакомы. Или потому что на людях они враги, а на самом деле – друзья. Я так понимаю, ваш муж недолюбливает моего покровителя, милейшего кардинала Джулио. Напрашивается вывод: кто-то из людей Мазарини шпионит в пользу де Лонгвиля. Или, если вам угодно, в пользу дома Конде.

Де Фобер замолчал, словно ожидая, что скажет на это герцогиня. Анна-Женевьева говорить не спешила.

– Значит, в кукле должна находиться записка? – наконец, задумчиво уточнила она. – Записка для моего мужа?

– Ох уж эти записки, – вздохнул лейтенант, извлекая из кошелька на поясе свернутый в трубочку листок бумаги. – Должна, несомненно, должна, сударыня. Одна беда: ни мне, ни вам ее не прочесть. Взгляните сами.

Молодая женщина осторожно расправила тонкий листок.

– Тут какие-то цифры, – разочарованно нахмурилась она. – Шифр?

– Несложный, насколько я могу судить. Но мне от этого не легче, – пожаловался Эме. – Похоже на шифровку по книге. Каждое слово послания зашифровано тремя цифрами – номером страницы, номером строки и номером слова в строке. Прочесть записку может даже ребенок. Если только у него под рукой нужная книга. Ну а содержание этой бумаги, как вы понимаете, может быть любым: от любовного сонета до известия о втором пришествии Спасителя, от подробного описания того, как Мазарини провел вечер, до сведений, которые могут стоить кардиналу его красной мантии. Даже и не знаю, что мне теперь с этим всем делать. Пресечь «кукольный театр» на корню? Это ничего не даст. Со временем любители зашифрованных записок придумают новый способ их передачи. А лучше, может быть, сделать так: насадить на крючок наживку – вот это послание – и подождать, пока на нее клюнет крупная рыба? Хотите поймать эту самую рыбу вместе со мной, сударыня?

Герцогиня вопросительно приподняла бровь.

– С чего вы взяли, что мои интересы совпадают с вашими, господин лейтенант?

– Я этого не говорил. Всего лишь предположил, что, может быть, вам будет любопытно, чем занят ваш благоверный? Кроме Мазарини есть ведь еще королева. И король, который хоть и выглядит неважно, но все же пока является нашим государем. Ваш муж честолюбив? А ваш отец? А ваши братья? Некоторые вещи, герцогиня, не прощают даже принцам.

Анна-Женевьева брезгливо швырнула куклу на сиденье.

– И что вы предлагаете? Что вы хотите, чтобы я сделала?

– Ничего из ряда вон выходящего. Просто доставьте куклу вашему мужу. Вместе с запиской внутри. А заодно передайте, что кукольник Жером захворал и оставил на своем месте ученика, которому можно доверять. А уж с остальным я разберусь сам. Впрочем, еще вы можете полюбопытствовать, какие книги почитывает на досуге герцог де Лонгвиль…


Фабьен ехал рядом с каретой, скрипя зубами. Ему хотелось распахнуть дверцу, вытащить господина де Фобера за шиворот и оставить его на мостовой. Так долго говорить наедине с герцогиней! И ведь еще неизвестно, что замышляет этот человек! Да, он дворянин, но он служит Мазарини, а кардинал-итальянец не питает особой привязанности к дому Конде. К тому же Фабьена ужасно злило, что ему не позволили участвовать в разговоре. Он не знал, перескажет ли ему герцогиня то, что сообщил ей де Фобер, в конце концов, она имела полное право ничего ему не говорить. Но Фабьена это почему-то задевало. «Исполняй приказ и ни о чем не думай», – внушал он себе.

Наконец они достигли Люксембургского сада. Карета остановилась, Фабьен распахнул дверцу и стал свидетелем удивительной сцены: герцогиня и де Фобер задумчиво смотрели друг на друга.

– Мы приехали, ваше высочество, – объявил де Ру.

– Полагаю, мы договорились? – обратился де Фобер к Анне-Женевьеве.

Та ответила:

– Я подумаю над тем, что вы мне сказали! До свидания, шевалье.

Де Фобер пожал плечами и полез из кареты. Фабьен едва посторонился, так что выходить мнимому кукольнику было довольно неудобно. Он насмешливо поглядел на де Ру.

– Вот видите, с герцогиней ничего не случилось.

– Значит, вам сегодня чертовски повезло, – процедил Фабьен.

– Да, я не жалуюсь, – откликнулся де Фобер.

Он коротко кивнул де Ру, развернулся и пошел прочь. Фабьен неприязненно смотрел ему в спину.

– Шевалье, может быть, вы закроете дверь? Очень холодно. – Герцогиня натянула перчатки.

– Извините, мадам, – Фабьен поклонился и стал закрывать дверцу.

– Но прежде, разумеется, сядьте в карету!

Де Ру выполнил приказ, но на сей раз уселся напротив Анны-Женевьевы. Герцогиня молчала. Карета все еще стояла, потому что никаких указаний, куда дальше ехать, не последовало.

– Мадам? – полувопросительно произнес Фабьен.

– Простите меня, я задумалась. Этот господин де Фобер, он… он сумел озадачить меня.

– Дело касается какой-то интриги, – мрачно спросил де Ру.

– О, да, вопрос в какой. И в ней замешан мой муж. Подумать только: зашифрованные записки в куклах! Бог мой, в детстве мы с Людовиком тоже так играли – прятали письма с ужасными, как нам казалось, тайнами. Но мой муж… Он меня использует.

– Послезавтра вы отправитесь в Беруар, – напомнил Фабьен. – Там вы не будете обязаны участвовать в его интригах.

– Кто сказал, что я в них вообще участвую? – холодно осведомилась Анна-Женевьева. – Но мне не нравится, что мою жизнь пытаются превратить в… в… кукольный театр. – Она отбросила куклу, которую вертела в руках. – Ненавижу быть марионеткой.

«О да, – подумал Фабьен, – с дочерью Шарлотты Монморанси лучше не шутить». Все семейство Конде отличалось буйным нравом. Но вот в глупости их никто упрекнуть не мог.

Судя по всему, давать дальнейшие пояснения герцогиня не собиралась; впрочем, Фабьену и этих было достаточно. Сам он никогда не был замешан в интригах, но хорошо знал, что уничтожить жизнь человека можно одним росчерком пера.

– Будут ли какие-либо распоряжения, мадам?

– Мы едем домой.

– Вы хотели пройтись по лавкам…

– Я уже не хочу. Едем домой, шевалье.

Фабьен кивнул и вышел из кареты. У него было нехорошее предчувствие, да вот только герцогиня не станет его слушать.


В Люксембурском саду почти никого не было, наверное, из-за холодной погоды. Только несколько бродячих собак грелось на солнышке, да влюбленная парочка миловалась в тени старых деревьев. Этим январский мороз не помеха. Эме швырнул ширму прямо на снег и улегся на нее, закинув ногу на ногу и подложив под голову шапку. Над ним во всей красе раскинулся высокий купол голубого парижского неба. Де Фобер любил глядеть в небесную синь: это помогало ему сосредоточиться.

Сейчас мысли Эме, как ни странно, вертелись отнюдь не вокруг сиятельной герцогини де Лонгвиль или даже таинственного автора зашифрованной записки. Фабьен де Ру – вот кто занимал де Фобера. Эме только что наблюдал, как сильно хромает телохранитель Анны-Женевьевы, и припомнил все, что он знает об этом на редкость неприветливом типе.

Что ж, значит, герцог Энгиенский расплатился с де Ру за услугу, оказанную на поле боя, отправив шевалье под крылышко к своей сестрице. Неожиданный выбор. К тому же лейтенанту показалось, что телохранитель слишком уж рьяно относится к своим обязанностям. Тут явно что-то большее, чем простая исполнительность или верность долгу. Колючий взгляд, неприязненный тон, стиснутые зубы.

Эме задумчиво улыбнулся далекой синеве.

Мадам де Лонгвиль – чертовски привлекательная женщина. Немудрено увлечься, особенно если мужчина последние несколько лет видел в своей жизни только смерть, кровь и прочие прелести войны. Похоже, именно это и случилось с беднягой Фабьеном. Надо же, красавица и чудовище. Чем не сюжет для кукольного представления? Хотя этот хромой все же помоложе законного муженька. На любовном ложе хромота не помеха. Хорошенькая женщина всегда может сменить гнев на милость, равнодушие на дружеское расположение. А влюбленный – де Фобер прекрасно знал эту породу людей и даже сам однажды состоял в их числе – будет лезть из кожи вон, чтобы произвести впечатление на красавицу. А значит, будет совать нос в дела герцогини, которые с сегодняшнего дня каким-то образом касались и Эме.

Шевалье вздохнул и невольно провел ладонью по левому боку, на котором сегодня не было шпаги. В свои дела он не позволит влезать никому. Ну а в случае чего – a la guerre comme a la guerre[3].

Мазарини вполне мог гордиться своим новым лейтенантом. Вряд ли де Фобер готов был признаться в этом даже самому себе, но ему начинало нравиться происходящее. Политика похожа на увлекательную шахматную партию: пешки отважно прикрывают своими телами кавалерию, а где-то за их спинами прячутся жалкий король и непредсказуемая королева. Фигуры, куклы… А где же на этом шахматном поле место герцога де Бофора, которого опасается Мазарини?

Де Фобер пружинисто вскочил и принялся упаковывать свой «кукольный театр». Рассиживаться некогда. Герцогиня и так увезла его далеко от флигеля господина Нуарэ. Придется протопать пешком порядочное расстояние.

Через час лейтенант гвардейцев его высокопреосвященства, переодетый в привычное дворянское платье, верхом и при шпаге въехал в ворота Пале Кардиналь.