Алена то проваливалась в тягучий липкий сон, то выныривала в реальность, такую же вязкую и неправдоподобную, как сновидение. Иногда ей казалось, что сквозь узкую щелку век она видит маму. Это явно было игрой воображения. Мама – в Санкт-Петербурге. У нее серьезная работа.

Чаще Алена находилась в полной тишине, но случалось, что голоса нескольких людей, переговаривающихся рядом с ней, сливались в один сплошной гул. Иногда Алена выхватывала страшные слова: «тяжелое отравление», «интоксикация», «транквилизаторы», «строфантин», «кокарбоксилаза» и очень сочувствовала тому человеку, которого чем-то отравили. Вот у нее, наверно, просто высокая температура и потому ей так плохо. Каково же тем, у кого отравление!

Когда она засыпала вновь после этих раздумий, ей виделись странные амебообразные существа, возможно, те самые строфантины с кокарбоксилазами и интоксикацией.


Однажды Алена проснулась и наконец совершенно четко разглядела маленькую белую комнату, очевидно, больничную палату. Она чуть шевельнулась, и к ней тут же метнулся кто-то, кого она еще не успела рассмотреть, и прижал ее голову к своей груди. Запахло родным. Мамой.

– Аленушка… ну наконец-то… – прошептала она и принялась целовать Аленинино лицо. Потом отстранилась и, пристально вглядываясь в глаза дочери, спросила: – Ну как ты?

Алена подумала и сказала:

– Нормально. А я что, в больнице?

– Нет, ты по-прежнему в санатории. Это специальный бокс. Тут… всякие пациенты бывают… Все предусмотрено… – Мама ласково провела по Алениным волосам и осторожно спросила: – А ты, девочка моя, неужели по-прежнему так сильно переживаешь?

Алена опять задумалась. Переживает ли она? О чем? Нет, ей вовсе не о чем переживать. У нее как раз все хорошо, как никогда. Она так и сказала:

– Нет, не переживаю. Вернее, переживаю, но не то.

Конечно, она не станет рассказывать маме о Степане. Она все равно не поймет. Обязательно скажет, что надо думать об учебе, а не о мальчиках, что мальчики подождут, а образование ждать не будет. Все это Алена уже слышала тысячу раз. Вторую фразу про переживание она, конечно, сказала зря. Мама сразу перепугалась.

– Что значит «не то»? У тебя очередная несчастная любовь? – выкрикнула она с таким надрывом, что в палату ворвался врач.

– Ольга Васильевна! Что вы себе позволяете? Вот не зря я не хотел, чтобы вы оставались подле Алены. Дайте же ей прийти в себя!

Своим мощным боком Иван Сергеевич ловко оттеснил маму в сторону, сел прямо на кровать, проверил Алене пульс и, видимо, удовлетворившись его частотой, весело сказал:

– Ну! Вижу пошла на поправку!

Врач был такой румяный, довольный и жизнерадостный, что Алена невольно улыбнулась и ответила:

– Ага… кажется, пошла… Только вот не пойму, что со мной случилось. Простудилась, что ли? Или вирус?

Иван Сергеевич громогласно расхохотался:

– Ишь ты – вирус! Какие нынче все грамотные! В общем, так: про все вирусы и невирусы мы поговорим позже! А сейчас продолжай спать и… пожалуй, начинай есть! Сейчас тебе принесут куриного бульончика! Хоть чуть-чуть, но съешь, договорились?

Девочка кивнула, хотя есть ей совсем не хотелось.

После нескольких ложек бульона, которые влила в себя с трудом, Алена опять провалилась в сон. Он был совсем другим. Без сновидений. Крепкий, оздоравливающий.


Уезжать домой из санатория Алена наотрез отказалась. Объяснять маме настоящую причину своего решения она не стала. Этим странным взрослым, которые почему-то намертво забывают то время, когда сами были подростками, рассказывать о любви глупо. Они считают, что только у них, взрослых, бывает любовь, а у пятнадцатилетних – так… всякая ерунда и невоздержанность.

И врачи, и мама измучили Алену вопросами, зачем она приняла в такой большой дозе лекарство. Допытывались, где она его взяла. Алена утверждала, что выпила сразу три таблетки от головной боли и больше ничего. А эти таблетки ей перед отъездом в санаторий на всякий случай дала мама. Врач требовал показать упаковку таблеток, Алена делала вид, что не может их найти, а мама доказывала, что положила дочери в косметичку всего лишь упаковку обыкновенного парацетамола.

Алена слышала, как врач за дверью возмущенно говорил маме, что она, наверно, перепутала медикаменты и положила дочери вместо парацетамола снотворное средство. Мама клялась, что этого никак не могло произойти, потому что снотворное она держит отдельно и прекрасно знает, как оно выглядит. Перепутать не могла.

– И все же вы ведь не можете стопроцентно утверждать, что с вашей стороны ошибки не было! – резко сказал Иван Сергеевич.

– То есть вы намекаете, что я отравила собственную дочь?! – не менее резко возмутилась мама.

– Это могло произойти непреднамеренно! С таблетками надо быть очень осторожными! У Алены в крови вовсе не парацетамол, но и эти таблетки не стоит пить пачками! У подростков происходит гормональная перестройка организма, и действие даже обычных препаратов может оказаться непредсказуемым! А она выпила сразу целых три таблетки! Напрасно вы научили ее глотать лекарство, когда надо и не надо! Девочка находится в лечебном учреждении, и, если бы обратилась к врачу, не случилось бы такой трагедии!

Алене было очень жаль маму. Врач нападал на нее совершенно напрасно. Она действительно положила в косметичку всего лишь парацетамол, нетронутую пачку которого Алена вынуждена была спустить в унитаз. Рассказывать, как все было на самом деле, никому нельзя. Ведь неизвестно, чем все кончится, если взрослые узнают правду.

Когда Алене разрешили вернуться в собственный номер, пришлось выждать довольно продолжительное время, чтобы зайти в виртуальный санаторий, не опасаясь контроля с маминой стороны. Она так перенервничала, когда Алена находилась на грани жизни и смерти, что ей предложили пройти несколько процедур электросна. Вот в это время маминого отсутствия Алена и прочитала полученные письма. Конечно, большая часть была от Степана, который писал, как переживает за нее, тоскует и любит. Еще одно письмо было послано не из номера, а из интернет-кафе. Оно оказалось от Марианны. Алена несколько раз пробежала глазами ужасные строки, чтобы в полной мере осознать то, что могло с ней произойти:

«Если ты читаешь мое письмо, значит, все же оклемалась. На самом деле я желала тебе смерти. Ты ее заслуживаешь. Что ж, значит, не судьба… Хочешь знать, как все произошло? Скажу только, что ты зря пила перед бассейном сок. Он был чересчур горьковат, не правда ли? Ты, конечно, подумала, что это из-за грейпфрута? Ха-ха! Я добавила в сок кое-что! Как я сумела это сделать? Не твое дело! Внимательней читай детективы! Там все есть!

Ну, мне пора ехать! От души желаю, чтобы тебя Кардецкий бросил так же подло, как меня! Верю, что так оно и будет!

Марианна».

У Алены долго еще руки тряслись до такой степени, что она не могла удалить это письмо, о котором, конечно же, никто не должен знать. Надо же! Ее пытались убить. И впрямь как в детективе. Но она не вправе осуждать Марианну. Она, Алена, действительно отняла у нее любимого человека. А если любовь Марианны была так же сильна, как ее, то… Алене вдруг стало плохо до тошноты. Действительно, лучше захлебнуться минеральной водой бассейна, чем жить в отсутствие Степана. Как хорошо, что он по-прежнему ее любит. Они будут любить друг друга всю жизнь!


Аленина мама уехала, когда окончательно удостоверилась в том, что с дочерью все в порядке, что она в прекрасном настроении и вовсе не собирается накладывать на себя руки. Алена облегченно вздохнула. Наконец-то они встретятся со Степаном. Наконец-то! И встреча уже назначена! Сегодня, в тихий час, когда по корпусу разрешается только ограниченное передвижение, они тайно встретятся все в том же зимнем саду!


Алена кралась на место встречи, как диверсант, замышляющий подорвать жилой корпус санатория. Минут пять ей пришлось переждать в холле за диваном, пока наговорятся две молоденькие медсестрички, потом подождать, когда перестанет протирать пол коридора уборщица тетя Люся. На лифте Алена не поехала, чтобы не создавать ненужного шума. На площадке третьего этажа, столкнувшись с массажисткой Ириной Николаевной, очень конспиративно спросила, как пройти в кабинет электросна, где ее мама забыла медицинское заключение. Ирина Николаевна охотно ей все объяснила, и Алена отправилась в указанном направлении. Едва массажистка скрылась за дверями лифта, девочка опрометью бросилась на четвертый этаж. Разумеется, мама нигде не забывала никакого документа.

Когда Алена наконец оказалась перед дверями зимнего сада, сердце ее готово было разорваться от переизбытка чувств. Только бы Степан дождался ее! Если он опять не дождался, то все… Неизвестно что – «все», но все-таки все! Все! Все!

Алена дрожащей рукой открыла дверь. Тишина. Неужели его нет? Неужели нет?! Уже не пытаясь сдерживать себя, не беспокоясь о том, что создает шум, она быстрыми шагами обогнула тот огромный куст, на котором однажды Кардецкий уже оставлял для нее записку, и наконец увидела его…

Она не могла не броситься к нему с разбегу. Она слишком долго ждала этой встречи. Степан подхватил ее на лету и прижал к себе. Ничего прекраснее этого мгновенья еще не было в Алениной жизни. Она вдыхала незнакомый его запах, и от этого кругом шла голова. Степан провел руками по ее волосам, а потом поцеловал в висок. Алена подняла к нему лицо, и второй его поцелуй ожег ей щеку, третий – другую, четвертый – лоб. Потом она сбилась со счета, потому что он целовал ее и целовал, и ей хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Когда соединились их губы, Алене показалось, что ушел из-под ног пол зимнего сада. Наверно, именно таково ощущение невесомости и полета!

Потом они сидели, обнявшись, на низенькой неудобной скамеечке в углу сада и говорили друг другу нежные слова, клялись в вечной преданности, снова целовались и снова клялись. Время пролетело незаметно. Степан вытащил из джинсов мобильник, посмотрел на время и присвистнул.