Руки его сдавили ее плечи.

— Ли… — Он поцеловал уголки ее губ. — Сердце мое, прекрасная моя…

Губы его слились с ее губами. Необычайно сильное удовольствие поднялось откуда-то из глубины в ее душе. Она припала к нему, позволяя обнимать себя; позволила ему взять верх — с его горячностью, с его страстным желанием.

— Ты мне нужна. Я хочу тебя, — простонал он, не переставая целовать ее.

Страсть, и гнев, и боль взметнулись в ней, когда она вся трепетала в его объятиях.

— Уберите руки, — проговорила она сквозь зубы, — иначе я убью вас.

— Пистолеты на рассвете, месье? Когда ты купишь себе платье и положишь конец этому фарсу?

— Когда будет угодно мне. — Она выдернула руку.

Он не пытался ее остановить.

— Ли, — сказал он из темноты, — не уходи.

— Неужели вы не нашли себе сегодня другую, согласную провести с вами ночь? Что же, я полагаю, если вам нужно получить удовольствие, я…

— Не смей говорить так! — Он сделал несколько шагов, чтобы уйти, но вдруг вернулся. — Лекарства, — сказал он и сунул мешочек в руки. — Может, промывания и помогают.

— Может быть, — сказала она. — Но… это ерунда… по сравнению с тем, что сделали для нее вы. Научили ее этаким штукам. — Она коснулась ладонью его руки. — Спасибо за это.

Он стоял неподвижно, только силуэт его был виден на фоне освещенной гостиницы; дыхание на морозном воздухе окружало его ореолом.

— Вы меня с ума сведете! — сказал он и пошел прочь.


Они достигли побережья у Дюнкерка и продали там кобылу новому владельцу, пожилому лудильщику с веселыми глазами — хозяину пятнистой собаки; Эс-Ти мог смело надеяться, что лошадь будут ценить и кормить досыта за ее таланты.

Ли не так легко было расстаться с кобылой. После Руана она не пыталась вылечить глаза лошади и даже не подкармливала ее. Угощение — конфеты, яблоко, — получаемое лошадью просто так, только мешало дрессировке. Она прекратила это делать, не стала больше гладить лошадь и разговаривать с ней, даже смотреть в ее сторону. И тогда Эс-Ти захотел, чтобы все оставалось по-прежнему: пусть бы она продолжала нарушать строгие правила воспитания, бездумно балуя лошадь.

В то утро, когда он должен был передать кобылу лудильщику, Ли хмуро сказала, что у нее есть более важные дела. Она оставила Эс-Ти и лошадь у причала Дюнкерка. Ушла и не оглянулась.

Отведя лошадь в ее новую конюшню, Эс-Ти зашел в портовую лавку. Мимо проехала маленькая повозка, запряженная собакой. Ли не было видно. Он повернулся к прилавку и стал разглядывать медальон — серебряную вещицу — звезду тонкой работы. В центре ее находился крошечный страз. Эс-Ти вопросительно посмотрел на продавца.

— Сто пятьдесят, — сказал тот по-французски с фламандским акцентом.

— Дьявол! — Эс-Ти рассмеялся и уронил медальон на прилавок. — Пятьдесят. И мне нужна ленточка для него.

— Какого цвета? — спросил продавец, тут же переключаясь на английский. Он выдвинул ящик и вытащил целую радугу атласных лент. — Я не представляю, как можно продать такой медальон дешевле сотни. Серебро, понимаете? Regardez[46]… какого цвета у нее глаза, месье?

Эс-Ти улыбнулся.

— Южное море. Небо на закате. Пятьдесят пять, mon ami[47]. Я влюблен, но беден.

Продавец развел руками, держа ленточки всех оттенков сапфира.

— Ах, любовь! Я понимаю. Девяносто, и я даю вам ленточку в подарок.

У Эс-Ти оставалось сто двадцать ливров — пять английских гиней, включая деньги, вырученные за слепую кобылу. Но нужно было еще платить за постой, а потом за то, чтобы пересечь Ла-Манш, — для этого необходимо было подкупить кое-кого из контрабандистов, чтобы они молчали.

— Восемьдесят пять, месье, — предложил продавец. — Восемьдесят пять, ленточку всех цветов — под все ее красивые платья.

— Я не могу этого позволить. Дайте мне только бритву.

— Шестьдесят, милорд, — быстро сказал продавец. — Шестьдесят за медальон, бритву и сапфировую ленточку. Беспошлинно. Дюнкерк — свободный порт. Большего я не могу для вас сделать.

— La peste[48]. — Он вздохнул. — Ладно, давайте.

— Ее голубые глаза будут сиять, как звезды, месье. Я вам обещаю.

— Certainement[49], — сказал Эс-Ти, Заплатил, взял расписку об освобождении от французских налогов, затолкал сверток в жилетный карман и вышел. Некоторое время он стоял и смотрел на воду, на лодки. В памяти всплыло, как плохо он себя чувствовал, пересекая пролив в предыдущий раз. Он вернулся в лавку и спросил, где найти аптекаря.

Ли встретила его через четверть часа, когда он выходил из лавки фармацевта. Он не мог понять, почему на улице не останавливаются прохожие и не смотрят на нее, раскрыв рты от удивления. Было совершенно очевидно, что это красивая молодая женщина, переодетая в мужской костюм. Она просила дать ей его шпагу, но он не разрешил. Пользоваться ею она не умела. Эс-Ти не хотел подвергать ее риску, делая легкой мишенью для нападения других.

— Что вы купили? — спросила она.

— Сушеные фиги.

— А, фиги. — Она пожала плечами, а потом даже наградила его слабой улыбкой. — Я боялась, что вы купите какое-нибудь лекарство у этого шарлатана.

— Шарлатана?

— Я заходила к нему, у меня закончился сушеный можжевельник. У него на наперстянке написано «магнезия», а его подорожник заплесневел. Такие, как он, могут дать больному вместо обычного ядовитый паслен… А фрукты у него вполне съедобны. Можно попробовать?

— Видите ли, это не совсем… фиги… совсем не фиги. Вы уверены, что он шарлатан?

— Вы все-таки купили лекарства, да?

— А вы купили юбку? — парировал он.

— Это к делу не относится. Что там у вас? Нельзя принимать лекарства, купленные здесь. Это небезопасно.

— Осторожно, Солнышко. А то я могу подумать, что тебе не все равно, как я себя чувствую.

— Я и ломовой лошади не дала бы его снадобья.

— Спасибо. А то у меня голова от восторга пошла кругом. — Он повернулся и пошел по улице к набережной. Ли не отставала от него.

— Зачем вам лекарства? Вам нужно было спросить меня.

— А где ваша новая одежда? Не вижу свертков ни платьев, ни шляп и шалей. Куртка уже протерлась до дыр, вы не находите?

Эс-Ти оставил ее кипеть от возмущения. Потом помахал рукой телеге молочника и дал крестьянину су, чтобы тот их вывез из города. Поездка прошла в обоюдном молчании.

В миле от Дюнкерка на дороге, ведущей вдоль берега, где белый песок сдувало с дюн и разносило бледным веером по обеим сторонам пути, он соскользнул с телеги. Ли тоже спрыгнула и пошла за ним, и они продолжали медленно двигаться дальше.

Когда они подошли к аккуратным домикам, расположенным чуть в стороне от дороги, навстречу им вылетел маленький мальчик в длинных полосатых чулках.

— Волк проснулся, месье! — Мальчик, пританцовывая, бежал перед ними спиной вперед, быстро говоря по-французски. — Он ждет вас! Мама дала мне для него баранью кость. Вы его выпустите побегать? Мне кажется, я ему нравлюсь, правда?

Эс-Ти притворился, что серьезно обдумывает ответ.

— Он лизнул тебя в лицо? Вот видишь. Он бы не лизнул тебя в лицо, если бы ты ему не понравился.

Ребенок залился радостным смехом.

— Но ведь он не лижет в лицо месье Ли.

Эс-Ти нагнулся и сказал громким шепотом:

— Это потому, что месье Ли беспрерывно хохочет!

Он взглянул на ее хмурое лицо при этих словах, но не мог быть уверен, что Ли поняла сказанное по-французски. Мальчишка расхохотался. Он посмотрел на нее широко раскрытыми глазами и взял Эс-Ти за руку.

— Я думаю, месье Ли злой, как волк, — простодушно признался он. — Мама говорит, что отец оставил вам важное сообщение. Он пришлет за вами лодку, когда прилив будет высоким. Вы должны ждать с вещами в бухте, за последней плотиной. Я должен вам показать.

— А когда прилив?

— Сегодня, как стемнеет. Мама говорит, вы должны сначала поесть. Она готовит жаркое из свиных ушей и баранины Специально для вас. А еще завернула окорок и испекла булочки с изюмом в дорогу. Вы думаете, волку понравятся булочки с изюмом?

— Ему гораздо больше понравится великолепная колбаса, которую делает твоя мать.

— Я скажу ей, — воскликнул мальчик.

— Я не сомневаюсь, вы найдете целый фунт колбасы на вашей подушке, — пробормотала Ли по-английски.

— Ревнуете?

— Мне неприятно, что пока ее бедный доверчивый муж занимается своим ремеслом, у него здесь рога отрастают.

— Может, ему не нужно быть таким доверчивым?

— И вы не испытываете угрызений совести?

— Из-за чего? Из-за того, что поцеловал руку милой женщине за ее доброту к нам? Это все, что я сделал, уверяю вас.

— Она уже наполовину в вас влюбилась. Хорошо еще, что ветер переменился. Мы провели здесь всего два дня. Я просто с ужасом думаю, что было бы, если бы мы задержались на неделю.

— Я не знал, что вы придаете такую силу моему обаянию.

— Ну, у меня нет сомнений. Вы разбили немало сердец по дороге из Прованса сюда.

— Но ваше сердце, видимо, тронуть мне не удастся. И что мне еще остается, кроме как иногда поухаживать за какой-нибудь девушкой?

Она взглянула ему в глаза.

— Не думаю, раз вы оставались с каждой из них на всю ночь.

— Вот оно что. Неужели вы думаете, что со мной можно свысока говорить на эти темы?

— Вы знаете мою точку зрения. Я в вашем распоряжении, если вы хотите получить удовлетворение. Вам не надо кружить головы всем этим девушкам только затем, чтобы доказать, как вы можете своего добиваться.

— Я не пытаюсь ничего доказать. Какое ваше дело, где я сплю?

— Я считаю, что отвечаю за вас!

— Прошу прощения, мадемуазель. Но я взрослый мужчина, и мне не нужно, чтобы какая-то нахальная девчонка заявляла, что отвечает за меня.