— Спасибо за предостережение, — серьезно ответила Таня. — Но я все равно не могу никак поверить в то, что какая-никакая сила во мне есть. Просто не могу и все. В моей семье не было никогда и никого с подобным даром. Ни знахарей, ни ведьм, ни колдунов… Никого, кто мог бы передать мне дар по наследству. Он же не мог взяться откуда-то из воздуха?

— А ты лучше вспомни о том, что когда-то и откуда-то он взялся в тех семьях, в которых передается из поколения в поколение. И задумайся, откуда он взялся там? Кто-то когда-то выступил родоначальником таких династий… — Сергей замолчал, задумавшись о чем-то своем.

— А вы можете научить меня пользоваться этим даром? — нерешительно спросила девушка и тоже замолкла, почувствовав, угадав, что это предложение собеседнику не понравилось.

— Нет! — как-то слишком резко и поспешно ответил Сергей Иваныч и поднялся с лавочки. — Мне вообще не свойственно лезть в дела ближних моих… Живи как хочешь. Я сделал то, что даже и не собирался делать… Большего я взваливать на себя не собираюсь. Ты знаешь, что дар есть… Все о ритуалах и прочих колдовских прибамбасах ты можешь вытянуть из интернета. А как ты будешь фильтровать информацию, зная, что дар использованный не во благо тает… Это уже решать тебе. Использование силы требует особой ответственности и взрослого подхода. И подстелить тебе соломки, чтобы ты взрослела без шишек… За это я точно не возьмусь. Запомни одно… Каждый, кто владеет даром, по сути своей одиночка. Будут и те, кто станет подставлять тебе подножки… Будут те, кто попытается отнять силу… Много чего будет. Но учиться ты будешь на своей шкуре. Все болячки, все удары, все порезы и царапины переживешь по полной. Иначе не узнаешь цену дару, иначе не сможешь избавиться от звездной болезни…

— Вы не правы, — спокойно ответила девушка, не глядя на собеседника. Голос ее звучал глухо, смотрела она на сложенные на коленках руки, но каждое ее слово врезалось в мозг, словно ножом по живому проходилось. — Сила дается, я думаю, не для того, чтобы мы становились одиночками и изгоями… И не для того, чтобы ломать себя через боль… Я еще ничего не знаю и, наверное, могу ошибаться… Но пока, я понимаю одно… Если бы были те, кто готов был бы поддержать друг друга и использовать свой дар для того, чтобы помочь освоиться в новом волшебном и трудном мире другому… Возможно, гораздо меньше было бы тех, кто пытался бы подставить подножку, отнять дар… Если бросать друг друга в самый тяжелый момент без поддержки… Если как щенят в реку, чтобы сами как могли учились плавать… Выплывешь, флаг тебе в руки. Не выплывешь… и не надо. Сдохни… Зачем тогда люди вообще заводят детей? Заботятся о них? Учат жить? Занимаются бесполезной работой, так выходит по-вашему? Что ж они сразу не бросают всех детей сразу после рождения? И не наблюдают со стороны, выживет или нет… Должны быть какие-то общечеловеческие ценности, понятия, мораль, в конце концов. Получается, что если у тебя есть дар, то ты дерьмо по определению, с которым изначально не стоит возиться? Неужели все люди с даром думают так, как вы? Неужели все видят в подобных себе соперников у кормушки? Я в это просто не верю… Это вам просто не повезло. Вас, окружали, наверное очень плохие люди, вот вы и решили, что все вокруг плохие и хороших нет… Но вы не правы, слышите?! Хорошие люди есть!

— Юношеский максимализм, — процедил сквозь зубы мужчина. — Долго ты с ним не проживешь. Или сама розовые очки выбросишь, или помогут это сделать. Люди по своей сути — скоты. Им начхать что там у тебя внутри, детка. Они сожрут тебя не задумываясь, что бы ты по этому поводу там не считала. Знаешь, я видел таких как ты… Пусть и без дара… Все такие правильные, верящие в светлое, человечное. Только эти люди либо остаются в одиночестве, изгоями, никому не нужными… Без денег и средств к существованию, потому как совесть не позволяет им жить как многие — за чужой счет. Либо же очень быстро учатся у других подставлять, предавать и тащить все то, что плохо лежит. И чаще мне встречался второй вариант. Жизнь жестока… И я готов поспорить с тобой на что угодно, что через два года, когда я найду тебя… А я найду, чтобы доказать свою правоту, ты будешь такой же дрянью как и другие. Тебя будут влечь и власть, и деньги… И вся твоя чистота и правильность закончатся очень быстро.

— Почему вам так нравится плохо думать о других? — Таня все так же смотрела на сложенные руки, чтобы мужчина не мог увидеть жалость в ее глазах, пусть и становилось все темнее и темнее, но молнии продолжали сверкать, а гром греметь… И в такой момент Сергей Иваныч вполне мог углядеть и выражение ее лица, и глаз… И очень не обрадоваться этому. — Неужели так проще жить? Ведь если все вокруг плохие, их не нужно уважать, ценить, любить… И они не смогут причинить боли. Я права?

— Нет, — глухо ответил Сергей, вздрогнув как от удара, девчонка попала в яблочко. — Мала ты еще, делать выводы…

— Возможно, — грустно ответила Татьяна и поднялась со скамьи, первые, крупные капли дождя шлепались в пыль на дороге. — Но одно я вижу точно. Вы очень одинокий и несчастный человек. Мне жаль, что люди причиняли вам только боль… Знаете, говорят, что мы сами — творцы своей судьбы. И если мы будем ждать от жизни и от людей только плохого, то это плохое и будет происходить. Вы не пробовали думать о людях лучше?

— Твоя подружка готова продать себя и не очень дорого. Ты знаешь об этом? — прозвучало вместо ответа на поставленный вопрос. — Предложенная мной сегодня цена — золотое колечко, браслет и сережки, ее вполне устроили. И она даже не уточнила, что я захочу сверх договора за это… Ты предлагаешь мне думать лучше о людях? А сама сможешь после такого?

— Манька? — спросила похолодевшими губами потрясенная Татьяна.

— У тебя здесь много подруг? — насмешливо уточнил Сергей Иваныч.

— Манька — дура! — заявила Таня и с этими ее словами стеной хлынул теплый, летний дождь. — Она просто глупая еще и многого не понимает. Но это не значит, что о ней надо думать плохо! И я не буду, потому что она моя подруга!

— В кого же ты такая правильная? — одним шагом преодолел разделявшее их расстояние Сергей и рывком притянул девушку к себе. — А если она и тебя продаст и предаст? — спросил он шепотом, вглядываясь в бледное пятно, пытаясь разобрать выражение лица девушки.

— Пусть, — ответила ему так же шепотом девчонка, ее колотила крупная дрожь, но она упрямо продолжала гнуть свою линию. — Это не значит, что сейчас, заранее я должна думать о ней плохо.

Вспышка молнии, раскат грома и мужчина пораженно отшатнулся от своей юной собеседницы. Он разглядел выражение ее лица и не смог выдержать пронзительного, жалостливого взгляда, огромных, наивных глаз, что смотрели, казалось, прямо в душу, выворачивали наизнанку, будоражили такое… о существовании чего Сергей никогда и не подозревал. Ему захотелось хорошенько встряхнуть малолетку, наорать на нее, чтобы она перестала смотреть на него таким пронзительным взглядом. Но миг и молнии уже не было на небе, только дождь лил стеной и гром вторил мрачным мыслям мужчины. Смять, растоптать это выражение наивной жалости… Доказать себе, что ничего особенного не происходит… Эти побудительные мотивы заставили Серегу совершить ошибку, снова притянуть девушку к себе и впиться в податливые губы грубым поцелуем… Хотелось жестоко наказать за то, что она позволила себе влезть к нему в душу, покопаться там, попытаться доказать ему, что выстраданный, вымученный жизненный опыт ничего не стоит…

Девчонка не стала вырываться и сопротивляться. Ни пощечины, ни подлого удара так и не дождался от нее. Она только покорно стояла в его объятиях, не шевелясь, позволяя себя целовать… И это было хуже пощечины. Вкупе с той жалостью, которую он видел раньше… Сергей отпрянул и прошипел:

— Мне не нужна твоя жалость. Мне нужно твое тело. Ты готова из жалости предоставить мне такую возможность?

— Почему ты так сильно не уважаешь себя? — задала неожиданный вопрос девчонка.

— О чем ты? — встряхнул головой, как пес после купания, Сергей, в попытке понять ход мыслей малолетки.

— Ты предлагаешь девушкам деньги… Предлагаешь переспать с тобой из жалости… Почему ты не веришь в то, что тебя могут полюбить? Почему ты считаешь себя недостойным любви? — спросила девчонка с недоумением и обхватила себя руками, в попытке согреться.

— Ты еще и в любовь веришь, — с не меньшим недоумением отметил Серега. — Это разговор глухого со слепым. Возможно, когда-нибудь я и расскажу тебе, почему и зачем… Но одного я не могу понять. Я жестоко напугал тебя недавно. Я сейчас предложил тебе переспать со мной, зная, что ты испытываешь ко мне жалость и отвращение… И ты при этом продолжаешь верить в то, что я достоин любви… Я не понимаю тебя. Или ты притворяешься, или совсем дура.

— Я дура, — слабо улыбнулась Татьяна. — Но каждый человек достоин любви. Наши матери любили нас, пока мы были маленькими… Значит мы уже были достойны, пусть и когда-то.

— Моя мать выбросила меня на помойку, — глухо ответил Серега. — Этот довод не прокатывает. И маньяк достоин любви?

— И маньяков любят родственники, если они у них есть. Значит, достойны. Они больны, их надо отлавливать, лечить… Но не нам решать, достойны ли они того, чтобы их кто-то любил или нет… Сердцу не прикажешь. Оно само решает когда и как, и кого любить, — упрямо ответила девчонка, твердо уверенная в своей правоте.

— И кто только всю эту высокопарную чушь вбил в твою голову? — устало спросил Серега и подытожил. — Я про Ивана, ты про болвана. Бесполезный разговор, — добавил он с раздражением. — Про предложение переспать можешь забыть. Я не стану требовать от тебя таких жертв… Да и не переступишь ты через себя, даже из жалости…

— Только из-за любви, — согласилась с его выводами Татьяна и шмыгнула носом.

— Беги домой, — как-то неожиданно мягко велел Сергей Иваныч. — Простынешь.

— Я крепкая, — заметила Татьяна, но к калитке скользнула и сказала на прощание. — И все-таки, вы не правы.