Или эта Америка вообще ничего не боится?

Не то чтобы я планировал проверять свою теорию, но мне было любопытно: многие ли девушки, попав в ситуацию, в которой они решили бы, что я хочу попользоваться ими, стали бы сопротивляться? Ради того, чтобы потом этим похвастаться, или из опасения, что отказ выйдет им боком.

Она же дала мне отпор мгновенно, даже не задумываясь о том, чем это для нее закончится. Несмотря на то что мои намерения были истолкованы ею абсолютно превратно, она постояла за себя. Это вызывало искреннее восхищение. Хотел бы я обладать такой силой духа. Может, если я с ней пообщаюсь подольше, то научусь этому.

Черт побери! Придется позволить ей остаться.

Гвардеец

– Леджер, просыпайся!

– У меня выходной, – буркнул я, натягивая на голову одеяло.

– Сегодня выходные отменяются. Вставай давай, сейчас все объясню.

Я вздохнул. Обычно служба была мне в радость. Строгий распорядок, дисциплина, чувство, что день прожит не зря, – я любил все это. Но нынче все по-другому.

Вчерашняя вечеринка по случаю Хеллоуина была моей последней надеждой. Когда мы с Америкой танцевали единственный танец и она объясняла, почему Максон держится с ней как чужой, я успел напомнить ей, кем мы были друг для друга… и почувствовал это вновь. Невидимые ниточки, связывавшие нас, никуда не делись. Быть может, Отбор ослабил притяжение, но оно по-прежнему существовало.

– Пообещай, что подождешь меня, – умолял ее я.

Она ничего не ответила, но я не терял надежды.

До тех пор, пока к ней не подошел он, источая обаяние, богатство и власть. И все. Я проиграл.

Не знаю, что нашептывал ей Максон во время танца, но, похоже, его слова развеяли все ее тревоги. Она льнула к нему, глядя в его глаза, как когда-то смотрела в мои. И так танец за танцем.

Так что, видимо, я слегка перебрал с выпивкой, пока следил за ними. И ваза в вестибюле разбилась, очевидно, потому, что я запустил ею в стену. И наверное, я глушил рвущиеся из груди рыдания, закусив подушку, чтобы меня не услышал Эйвери.

Эйвери решил, что Максон вчера вечером сделал ей предложение, и теперь нам всем предстояло присутствовать при официальном объявлении помолвки.

И как я это переживу? Как буду стоять там и охранять их? Он преподнесет ей кольцо, которое я никогда не мог бы себе позволить, и жизнь, которую я никогда не мог бы ей обеспечить… и я буду ненавидеть его за это до последнего вздоха.

Я уселся в постели, не глядя на Эйвери.

– Что случилось? – выдавил я, чувствуя, как с каждым слогом в голову точно вколачивают гвоздь.

– Плохо дело. Совсем худо.

Я наморщил лоб и покосился на сослуживца. Тот, сидя на койке, застегивал рубаху. Наши глаза встретились, и я прочитал в его взгляде тревогу.

– Да говори уже толком! Что случилось-то?

Если весь этот переполох из-за того, что не смогли раздобыть скатертей нужного оттенка, или еще из-за чего-нибудь в этом роде, я возвращаюсь обратно в постель.

Эйвери вздохнул:

– Знаешь Вудворка? Приветливый такой малый, вечно еще улыбается?

– Ну да. Мы с ним иногда вместе ходили в караул. Он славный парень.

Вудворк из Семерок, и мы с ним практически мгновенно сдружились на почве наших больших семейств и смерти отцов. Он был настоящий трудяга, и если кто-то и заслуживал нашей новой касты, то это он.

– А что? Что-то с ним?

Эйвери явно до сих пор еще не отошел.

– Ночью его застукали с одной из девушек из Элиты.

Я остолбенел:

– Что?! Как?

– Это все камеры. Репортеры снимали во дворце скрытыми камерами, и один из них услышал какой-то шум из чулана. Он открыл его и обнаружил там Вудворка с леди Марли.

– Да это же… – я едва не ляпнул «лучшая подруга Америки», но вовремя прикусил язык, – безумие.

– И не говори. – Эйвери подобрал с пола носки и продолжил одеваться. – А ведь с виду неглупый парень. Наверное, просто слишком много выпил.

Может, так оно и было, но я сильно сомневался, что это послужило причиной. Вудворк действительно не дурак. Благополучие семьи заботило его ничуть не меньше, чем меня – благополучие моей. Единственной причиной, по которой он мог пойти на такой риск, была та же, что толкала на риск и меня: по всей видимости, он без памяти любил Марли.

Я потер виски, пытаясь унять головную боль. Не время расклеиваться, когда происходят подобные вещи. И тут меня точно током ударило, когда я понял, чем это может грозить.

– Их… их теперь казнят? – спросил я вполголоса, как будто, произнесенные слишком громко, эти слова могли напомнить всем, что́ во дворце делали с изменниками.

Эйвери покачал головой, и сердце у меня забилось вновь.

– Их будут бить батогами. А остальных девушек из Элиты и их родных заставят смотреть. На площади перед дворцом уже установили эшафот, и мы все должны быть в полной готовности. Так что давай одевайся. – Он поднялся и двинулся к двери. – И выпей кофе для начала, – бросил он через плечо. – У тебя такой вид, словно это тебя будут прилюдно сечь.


Третий и четвертый этажи располагались достаточно высоко, чтобы оттуда открывался вид поверх массивных стен, защищавших дворец от внешнего мира. Я торопливо подошел к широкому окну на четвертом этаже. Внизу уже установили сиденья для королевской семьи и Элиты, а также эшафот для Марли с Вудворком. Похоже, та же самая мысль пришла в голову большинству гвардейцев и дворцовой челяди, и я кивнул двум ребятам из гвардии, которые тоже стояли у окна, и хмурому лакею в безупречно отутюженной ливрее. В ту самую минуту, когда ворота дворца распахнулись и оттуда высыпали девушки и их родные, встреченные громовыми овациями собравшейся толпы, к нам подбежали две служанки. Узнав Люси и Мэри, я потеснился, освобождая им место рядом.

– Энн тоже придет? – спросил я.

– Нет, – отозвалась Мэри. – Она сказала, нечего глазеть на что попало, когда еще столько дел не сделано.

Я кивнул. Это было очень в ее духе.

С тех пор как мне поручили по ночам стоять на часах перед комнатой Америки, я постоянно сталкивался с ее горничными. Я всегда старался не выходить за рамки профессионального общения, но с ними позволял себе пренебрегать некоторыми формальностями. Мне хотелось получше узнать людей, которые заботились о моей девочке. Казалось, я был перед ними в неоплатном долгу за все то, что они делали для нее.

Люси заламывала пальцы. Несмотря на то что во дворце пробыл всего ничего, я успел заметить, что в состоянии стресса ее беспокойство всегда проявлялось десятком навязчивых движений. В тренировочном лагере меня научили обращать внимание на нервозность в поведении людей, которые входят во дворец, и пристально наблюдать за ними. Разумеется, Люси не представляет никакой угрозы, и, видя девушку в таком смятении, я захотел защитить ее.

– Уверена, что выдержишь это? – прошептал я ей. – Зрелище будет не из приятных.

– Знаю. Но леди Марли очень мне нравится, – так же тихо ответила девушка. – Мне кажется, я должна при этом присутствовать.

– Она больше не леди, – заметил я; наверняка теперь ее место будет среди низших из низших.

Люси на мгновение задумалась.

– Та, что рискнула жизнью ради любимого, определенно заслуживает, чтобы ее называли леди.

– Великолепно сказано, – усмехнулся я.

Она оставила пальцы в покое, и на лице у нее промелькнула слабая улыбка.

Приветственные возгласы толпы сменились улюлюканьем при виде Марли и Вудворка. По усыпанной гравием дорожке они проковыляли к площадке, расчищенной перед воротами дворца. Охранники довольно грубо подталкивали их, и, судя по походке, Вудворка уже крепко избили.

Слов отсюда было не разобрать, но, похоже, толпе объявили об их преступлениях. Я не сводил глаз с Америки и ее родных. Мэй сидела, обхватив себя руками, как будто боялась рассыпаться. Мистер Сингер казался встревоженным, но держался хладнокровно. Мер выглядела озадаченной. Я пожалел, что не могу обнять ее и сказать, что все будет хорошо, не загремев на эшафот вслед за Вудворком.

Я вспомнил, как у меня на глазах за украденное яблоко пороли Джемми. Если бы я мог занять его место, то без колебаний сделал бы это. И в то же время я помнил, какое безграничное облегчение охватило меня при мысли о том, что мне самому повезло не попасться в те несколько раз, когда что-то воровал. Должно быть, нечто подобное чувствовала сейчас Америка: отчаяние, что Марли приходится проходить через это, и облегчение, что на ее месте не оказались мы с ней.

Когда на несчастных влюбленных обрушились первые удары, Мэри и Люси одновременно вздрогнули, хотя мы не слышали ничего, кроме рева толпы. Каждый новый удар следовал за предыдущим через промежуток, который давал беднягам ощутить боль, но не позволял привыкнуть к ней. И прежде чем сердце успевало зайтись от новой боли. Причинять страдание – настоящее искусство, и во дворце, похоже, достигли в нем непревзойденного мастерства.

Люси закрыла лицо руками и тихо заплакала, Мэри обняла ее, утешая.

Я готов был присоединиться к ней, когда мое внимание привлекли промелькнувшие рыжие волосы.

Что она творит? Она что, полезла драться с гвардейцем?

Меня разрывало между желанием броситься туда и заставить Америку сесть на место и желанием схватить ее за руку и утащить прочь. Мне хотелось поддержать ее и умолять остановиться. Сейчас было не место и не время привлекать к себе внимание.

На моих глазах Америка перескочила через ограждение. Подол ее платья развевался на ветру. Она приземлилась и развернулась, и тут до меня дошло, что Мер пытается вовсе не сбежать от разворачивающегося перед ней зрелища, а пробиться к лестнице, ведущей на эшафот, где была Марли.

Меня переполнили страх и гордость.

– О господи! – ахнула Мэри.

– Миледи, сядьте, пожалуйста! – взмолилась Люси, приникнув к оконному стеклу.

Америка мчалась вперед. С ноги у нее слетела туфля, но она упрямо отказывалась остановиться.